Валерий Черешня, родился в 1948 г. в Одессе, живет в Санкт-Петербурге.
Автор четырех поэтических книг («Своё время», 1996; «Пустырь», 1998; «Сдвиг», 1999; «Шёпот Акакия», 2008), книги эссе «Вид из себя» и многочисленных публикаций в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Постскриптум» и пр.
Публикацию подготовила Клементина Ширшова
* * *
Рисункам Лены Бернатас.
Когда вопит своим жильём
и пахнет жизнь чужая – страхом,
и сводит улицы проём
предчувствием ночного краха,
всмотрись до боли, до конца,
не упусти, имей терпенье,
гримасу Божьего лица –
неповторимое мгновенье:
вот так летит в тебя листва,
вот так стоят деревья-судьи,
вот так уходит жизнь-сестра –
и больше этого не будет.
Другую не сложить из нас
мозаику любви и плача.
Здесь я стою, стою сейчас,
и не хочу иначе.
ДИПТИХ
1
Эта страсть, потянувшая их
в неуютный, нетопленный дом,
эта жадная жажда двоих,
содрогнувшись, забыться в одном,
этот медленный тесный зачин,
затыкающий разуму рот,
доходящий до гулких пустот,
до неведомых прежде глубин…
2
Часы дробили равномерным ходом
остуженную глыбу тишины.
Окно пугало резким чёрным входом
во тьму. Свисали полые штаны.
Два отчуждённых тела возвратились
к самим себе в усталом полусне.
Их лица в темноте едва светились.
Жизнь прогорела в собственном огне.
* * *
Обнимаешь руками себя
(будто так ты скорее уснёшь),
только собственной плоти тепло
уверяет ещё, что живёшь.
Заключив эту тёплую дрожь,
упираясь зрачками во тьму,
«чем ты дышишь и как ты поёшь?», –
выдыхаешь себе самому.
Столько ночи собралось в вещах,
столько здесь над тобой темноты,
что, коснувшись чужого плеча,
удивишься, что есть и не ты.
Так нелепо и хлипко вокруг,
так ведёт жизнесмерть свой помол,
что её жернова не сомнут
лишь того, кто действительно гол.
ПАМЯТИ ПСА
1
Ртуть радости,
изгиб расположенья
и ярость яркая в воинственной крови, –
вот совершенный способ выраженья
живущего без слов, но не любви.
Припасть к земле,
учуять запах смутный,
нестись вовсю, откуда слышен зов.
Так встрепенёмся мы на оклик Судный
из ласковой глуши посмертных снов.
2
Тебе,
чем больше пахло мной,
тем лучше,
о ком ещё могу сказать такое?
Тугой ошейник, жёстко горло трущий,
свободы преткновение тупое…
И лишь в конце
(когда «почто оставил?»
не просто укоризна – полный крах
всего, что любишь) смерть живёт без правил –
и холодеет на руках.
3
Все уходили.
Ты, прижавшись к двери,
скулил и ждал. Зыбучие пески
оставленности. Мы, земные звери,
испили нашу порцию тоски.
Зато потом,
когда и я покину
земную отработанную даль,
знакомый шорох шоркнет о штанину:
«ну что ж, пошли домой, небесный Ральф!».
* * *
Шёпот Акакия: «что я вам сделал, оставьте, не мучьте меня»,
эхом несется в просторах земли ветровых,
встречную душу увеча, корёжа, креня
в сторону ужаса, в область столбов верстовых,
в смерть растянувших того, кто в надышанной мгле
бережно любит, всего лишь, смешное своё,
буковку к буковке ладит в последнем тепле,
не замечая, как голодно злое зверьё,
как разгулялась громадных стихий свиристель,
так, что от страха накрыться подушкой и лечь…
Страхом Господним подбита любая шинель,
вместе с душою она отдирается с плеч.
* * *
Человек, не читающий книги,
не жалеющий кровный пустяк,
приключившейся в жизни интриги,
не спросивший, зачем он в гостях
обретался на пиршестве странном,
где веселье сменяет вытьё,
каждый счастлив забыться стаканом,
жадно дышит и ищет своё.
Человек, проблуждавший вслепую,
под мелодии шлягерных лет,
поначалу шумя и блядуя,
и сходя потихоньку на нет,
наконец, присмиревший под гнётом
необъятной своей пустоты,
беспредельно зияющей – что там? –
ни потрогать, ни так подойти.
Человек, пробудившийся в смерти,
с удивленьем взглянувший назад,
где нежизни, как письма в конверте,
неотправленные лежат.
И скорее, скорее, скорее
в даль, где пляшет подруга-звезда,
где божественный хохот слышнее
и доро́га сама дорога́.
* * *
Капля камнем летит.
Ветер сминает рот
пьющим цветам.
Поёт
ливень, листва шумит.
Тело земли тяжелит
дождь, набухает плоть
сладостной влагой,
хоть
страшно, и всё болит.
Ночью потянет в рост
и разорвёт себя
косное семя.
Слепя,
дрожью прохватит звёзд,
мокрой живой земли
запахом, видно, здесь
ты и исчезнешь,
весь –
неотвратимость любви.
