Татьяна Веретенова
Родилась в Москве в семье филологов. В 1996 году закончила филологический факультет МГУ. Преподавала русский язык и литературу XIX века. Занималась исследованием творчества Гайто Газданова. С 2008 года жила в Индии и Таиланде, вела классы по хатха-йоге, читала лекции по «Йога сутрам» Патанджали, основам аюрведы и ведической астрологии, сотрудничала с аюрведическим госпиталем в Чилианауле (Средние Гималаи). С 2013 живет в Германии, Индии и России попеременно.
Посильное чудо
О книге Александра Стесина «Нью-йоркский обход» — М.: НЛО, 2019
Помню, первый раз столкнулась с документальной врачебной прозой еще в подростковом возрасте, практически в детстве: в 1980-е (мне было лет 11 или 12) у меня в руках оказался журнал «Наука и жизнь», в котором публиковались главы из книги известного кардиохирурга Николая Амосова (наверное, это были «Мысли и сердце»). Строгое, простое и одновременно эмоционально напряженное описание операций, когда хирург держит в руках человеческое сердце, когда несколько раз за одну операцию решается вопрос жизни и смерти, впечатлило тогда гораздо больше, нежели любые приключенческие истории. Ежедневная причастность врача к этому ключевому моменту — жизнь/смерть — вполне достаточный сюжет для любой врачебной прозы. А документальные истории особенно востребованы сегодня.
Врачебная проза Стесина балансирует на грани документальности. Автор оговаривает ее условность на первой странице книги: имена вымышлены. Но события реальны. Реальна вовлеченность автора-врача в истории пациентов, интерес к личности каждого из них, к их судьбам, жизни и смерти; реальна личная ответственность его за участие в этих судьбах.
О своих врачебных действиях Стесин пишет мало, но как будто отражается в пациентах и коллегах, в их ответных реакциях на свои действия. При несомненном (но скромно обозначенном в тексте) профессиональном уровне, важнейшим для него становится философское осмысление своей работы. Активное внимание вырастает из спокойного осознанного наблюдения. Трудно не заметить, что по ходу повествования Стесин выбирается из жанра “записки врача” и движется в направлении этнографических наблюдений и травелога. «Нью-йоркский обход» — это не только «лоскутное одеяло» Нью-Йорка: Бронкс и Бруклин, Квинс, Вудсайд, Гарлем, но еще лоскуты различных национальных культур: индийской, корейской, пуэрториканской, филиппинской, — и, соответственно, различных мировоззрений. В итоге автор добирается до жанра философского эссе, попытки примирения западной и ведической философии и ключевого вопроса книги: «Во что я верю?». И тогда становится понятно, что и на Лопеса, и на Фуэнтоса смотрит наблюдатель, прочитавший Канта и Шопенгауэра, Юма и Беркли, Декарта и Ницше, а еще Шри Ауробиндо, Свами Вивекананду и «Бхагават Гиту». Кульминационным моментом в «Нью-йоркском обходе» (глава «Прашант») становится спор между автором и его коллегой, индийским врачом Прашантом Чандури, знатоком индийской философии, продолжающим «штудировать ведическую литературу, которую сам же провозгласил полной чушью». Изучая медицину, Прашант «засомневался в истинности ведического учения», но продолжил «исправно посещать храм Ганеши в Квинсе». На вопрос, как же можно верить в Бога, занимаясь педиатрической онкологией, автор отвечает, что большинство их коллег — верующие различных конфессий, и формулирует свою позицию: «Вера нужна лично мне, чтобы продолжать заниматься своим делом, принимать все как есть». Делать все возможное, и будь что будет. «Посильное чудо». Он приводит пример безнадежной пациентки, которая после терапии остается живой неожиданно долго. Стесин говорит, что «человеком, который выбирает профессию врача, движет, помимо прочего, желание контролировать ситуацию». Ситуацию жизни и смерти. Но, по его мнению, «никакого контроля нет и быть не может» — только «посильное чудо».
Ближе к финалу врач отправляется в Индию, очевидно, на небольшую стажировку и попутешествовать. Описанию этой поездки предпослана глава «Гуру-джи», самая смешная часть в грустной книге. Речь идет о духовном наставнике его коллеги Маниша Шармы — гуру, живущем в Индии. С помощью приема остранения автор описывает действия Шармы и его гуру с точки зрения западного восприятия и западной же логики, не вникая в суть ведических правил. В таком контексте, например, на шее у гуру оказывается не цветочная гирлянда (мала), а «венок из маргариток». С этим багажом западных представлений автор и прибывает в Бхарату в надежде получить «озарение, откровение», которое «изменило бы миропонимание». Когда в разговоре про йогу и молитву он упоминает, что «когда человек молится, он о чем-то просит», тут же получает ответ от собеседника-индуса: «Вы рассуждаете очень по-европейски. У нас молитва — это прежде всего медитация <…> а медитация — это не просьба и даже не обращение». Другой индийский собеседник, Сандип, выражает разницу между западным и ведическим взглядами в двух коротких фразах: «А кто сказал, что думать — это хорошо? Думают те, кто не умеет молиться». Как бы там ни было, автор все-таки осознает «йогический метод» — необходимость «долбить в одну точку», «не пытаясь максимально варьировать цели и средства». Чтобы «пробить или хотя бы наметить брешь в непроницаемой завесе иллюзий? Вряд ли. Скорее так: вписаться в эту неопределенность, которая не есть ни реальность, ни вымысел».
В связи с обилием специфической лексики в книге Стесина возникают вопросы к редактору Льву Оборину. Во-первых, стоило ли давать сноски к таким давно общепонятным словам, как, например, пранаяма и пуджа? Может, лучше было бы прокомментировать, что такое трипундра и сатьяграха (не все читали Ганди). Во-вторых, допустим, можно еще обозвать досу блином (да, похожа, но коробит, конечно), но писать «ладони лодочкой» про приветственный жест намасте — совсем грустно. И что это: «мне приводили в порядок доша»? Возьмите любую книгу по аюрведе (а их уже немало) — доши, их три, нормально употребляются во множественном числе. И еще резанула такая фраза: «Она у себя в классе считалась главным заводилой!» Хочется верить, что «заводила» все еще общего рода, а не мужского.
В финале книги Александр Стесин задает вопросы самому себе: «Во что я хотел бы верить, изо дня в день имея дело с физиологической границей между жизнью и смертью?» За этими размышлениями чувствуются годы раздумий, осмысление многих философских концепций. В итоге наиболее гармоничной автору представляется позиция Свами Вивекананды: «веданта — это философия любви, ибо любовь есть отречение от своего ограниченного «я» ради «Ты», стремление к единству с мирозданием». «Все мы суть одно, такова формула вселенской любви…» Впрочем, главная, на мой взгляд, мысль в тексте звучит голосом не автора, а одного из эпизодических персонажей где-то в середине книги: «Вера — это умение прощать Аллаху».
К врачебной прозе неловко подходить с меркой художественных достоинств — достаточно того, что книга написана искренне, добротно и убедительно. Проза Стесина (и чуть-чуть поэзия) — тихая и чистая. При хронической недостаче в русской литературе положительных героев, читатель находит здесь образцы праведных характеров, а еще — философский и духовный поиск. Ведь основное послание книги — внимание к человеку, гуманизм, сострадание.
Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!
