Пепел кшатриев. Замечания Василия Ширяева на «Парк Победы» А. Карасёва

Василий Ширяев родился в 1978 г. Постоянный автор журнала «Урал» и проекта «Лёгкая кавалерия». Лауреат премии им. Демьяна Бедного и премии журнала «Урал». Участник форумов Липки. Представитель камчатской школы критической критики. Вольный герменевт.


 

Пепел кшатриев

Замечания на «Парк Победы» А. Карасёва

 

Александр Карасёв собрал свои рассказы и составил из них роман «Парк Победы». Это роман о перевоплощениях Александра Карасёва. Там материала на несколько статей, поэтому книга тщательно зашифрована. Я прочёл её в обоих направлениях. Некоторые рассказы помню ещё по «Новому миру» нулевых.

У книги есть эпиграф, Матф. 7:13-14 «Входите тесными вратами». Что хотел сказать Карасёв этим эпиграфом? Я думаю, что кроме очевидного намёка на «врата Кавказа», которые он сторожил, тут есть противопоставление поэтик: рассказ — тесные врата, роман — широкие.

Дмитрий Филиппов пишет, что «роман в рассказах» заявлен, чтобы объединить достоинства того и другого. Сергей Морозов напротив говорит, что это «Литературные наперстки. Угадайте, сейчас что было – романное или рассказовое?»[1]. Я думаю, что «романом в рассказах» Карасёв намекает на то, что это «модель для сборки». По мере движения с запада на восток форма распадается. Роман распадается в рассказы, рассказы — в высказывания, высказывания — в слова, слова — в буквы, буквы — в иероглифы, иероглифы — в пиктограммы, «и так далее», как говорил преподобный Велимир, zu den Sachen selbst.

Роман в этих рассказах всё же есть. Это Роман Сенчин в четвёртой главе, рассказе «Серёжки».

Ключевыми рассказами в романе являются первый и последний, «Борзяков» и «Духовная жизнь». В первом рассказе герой проникает в страну, граничащую с Господом Богом, в 1940 г. из Румынии. С дальнейшим перемещением в Сибирь. Из Романии (страны романа) — в Россию, где 23 года назад были свергнуты Романовы, таким образом ликвидировав предпосылки для процветания жанра, в страну рассеяния (рас-сказа). И далее — в Сибирь, т.е. в сумбур. «С корабля на бал… бал…», — сплёвывает Борзяков под стук вагонных колёс.

Румыния — Россия — Сибирь

роман — рассказ — сумбур

Последний рассказ, «Духовная жизнь», где герой (а «мы понимаем, что это один и тот же герой,» пишет Дмитрий Филиппов[2]) перевоплотившись-таки из кшатрия в социолога по ввозу мигрантов, обращается к Богу: идёт в церковь. Церковь эта стоит в парке Победы, насыпанном из пепла умерших во время Блокады.

Спросим сами себя: что должно захватить читателя в рассказе о полубесцельной прогулке преподавателя социологии? Желание наковырять чего-нибудь антиРПЦшного?

К причастию его не допускают.

Что такое причастие? Причастие — это еда в обмен на информацию, как в соцсетях. Тут зашифрована карьера Карасёва. Карасёв не готов исповедоваться: давать информацию — недостойно кшатрия. Вот брахманы, наши первоприсутствующие от литературы, и не окормляют его, не печатают.

Мызников не получает причастия и идёт на берег. Возвращаясь наполовину к язычеству (встреча с вороной, собакой и уткой), наполовину к неоязычеству (рассуждение о том, что «Цой жив» и «Цой был святой человек»).

В «Духовной жизни» парк Победы с церковью на пеплах противостоит «роддому Цоя». Это выходит за рамки банального «жизнь/смерть». «Кино» — музыка кшатриев, я писал об этом в статье о «Заводе» Юрия Быкова[3]. «Красная-красная кровь…» (кра-кра-кро — карканье ворон, напоминающих Мызникову заседание кафедры), «война без особых причин», а также «Кукушка», в тексте которой зашифровано легионерское «от сердца к солнцу». «Моя ладонь превратилась в кулак», «и если есть порох…» (ссылка на «Тараса Бульбу»: «Есть ли ещё порох в пороховницах? Не гнутся ли ещё казаки?») — кулак ударяет против сердца. «…дай огня» — ладонь тянется к солнцу, императору, горящему над берегом Днестра Тарасу Бульбе. (Лишь идеологической диверсией можно объяснить, что эта песня стала лейтмотивом фильма «Битва за Севастополь».) Отсюда и легионер Кудинов-Курский и власовские части. Влас, Велес, это славянский бог мёртвых. А кшатрий как самурай — мёртв заранее.

Цой даёт религиозное оправдание прозе Карасёва.

Утка и пепел — это, разумеется, отсылка к финалу «Тараса Бульбы», пепел которого стучит в сердце Карасёва. Напомню для просвещения современной молодёжи: Тараса Бульбу поляки привязывают к древу и сжигают заживо, — гибрид распятия и гибели Геракла, а над Днестром в это время «парит гордый гоголь». К пруду Мызников не случайно подошёл, — ждал, что выплывет карасик и пояснит ему человечьим голосом, но карась рыба донная.

Да и слишком лобовой это ход — в горах так не воюют. Присмотримся к пруду, над которым медитирует социолог Мызников. «Вода была прозрачной и чёрной…» 1) Это ещё одна автохарактеристика стиля Карасёва — не отражение (согласно Стендалю), а чёрная прозрачность. 2) Кара-су — по-тюркски «чёрная вода», а Карасёв придерживается версии тюркского происхождения казаков, от хазар. Впрочем достаточно взглянуть на легендарного Кирилла Анкудинова.

Схема словообразования рабочая, хотя и не самая частотная.

Мастер — мастак

Маклер — маклак

Хазар (казар) — казак

3) Но «кара-су» — конечно случайное созвучие, подлинное происхождение фамилии «Карасёв» — от «кара-мурза», чёрный принц, как Карамзин. С последующей девальвацией в «писец, грамотный человек, сочинитель», мурзилка.

Паки на первое возвратимся, к первой главе, рассказу «Борзяков».

Первый румынский танковый полк перебрасывают из Трансильвании на Дунай, где пройдёт новая граница с СССР. Командир полка — полковник Лупий, «луп» — «волк» по-румынски, lupii — the wolves. Трансильвания — классическая страна оборотней, невры Геродота. «Борз», все знают, «волк» по-чеченски. Борзяков («волк-одиночка», так характеризует Дмитрий Филиппов всех героев Карасёва) переправляется через Дунай. Древний мотив путешествия в иной мир, в Родину-смерть, — это понятно. Дунай по-древнему — Истр, т.е. Дн-естр, корень «дон», «дн», «дун», как известно, «река», над которой поляки приносят в жертву Тараса Бульбу, обещанием грядущего казачьего холокоста. Почему вода «чёрная»? Потому что в ней течёт пепел кшатриев тихого Дона.

Но у Карасёва «зелёная вода Дуная серебрилась». Без пяти минут «зелёные сугробы зелени», как отметила Анна «мать драконов» Жучкова, а нам нужен радикально чёрный цвет. Но вспомним происхождение Дуная. Дунай Иванович закололся, после того как играя со своей женой в Робин Гуда, застрелил её. От его крови берёт исток Дунай. От её — Чёрная речка («кара-су»), где французские мигранты BLM нарушали. И то, что Мызников молится не Александру Невскому, а Матроне Московский, тоже двойная ирония. Рядом с «пышной матроной», вокруг которой «семенил с подбритыми усами еврейчик», Борзяков ждёт парохода через Дунай. Матрона ли это, а не искажённое «мать родна» из поговорки «кому война, а кому …», не римская ли Беллона-Ма?.. Борзяков переправляется через Дунай вместе с «пышной матроной» Войной. А «еврейчик с подбритыми усами» не персонаж ли анекдота «неужели?» Этот волчара привёз нам войну, а потом удивляется, что его отправили за Урал! Не Матроне молится бывший кшатрий, а ныне социолог Мызников, а патрону. Оружие — бог свободного человека.

Читатель может принять моё истолкование за затянувшуюся шутку. Это не так. Да, фактура рассказов Карасёва — «грубой» реализм. Об этом никто не напишет лучше Кирилла Анкудинова[4]. Но вот Дмитрий Филиппов указывает: «Всё главное автор зашифровывает в деталях, заставляя читателя пошевелить извилиной». Это верно. И полковник Лупий из первой главы намекает на то, чтобы взять лупу и пристальней вглядеться в текст. Первая и последняя главы приподымают книгу Карасёва в эгрегоры трансметафизики. Слова важнее образов, иначе — окончательная сдача литературы в пользу сериалов. Надо вернуть критику back to протопоп Аввакум, когда в каждом слове зияло.

Читатель скажет, что толкование притянуто за уши. Нет. У Карасёва много старого доброго постмодернизма. В рассказах помещены Роман Сенчин, Вадим Левенталь («левентарь» из «Тараса Бульбы»), славист из Граца Эдит Подховник, небритый мужчина с обложки книжки «Грех», солдат Ельцин и сучка Ичкерия.

Так что ради вящего проникновения в прозу Карасёва не лишним будет перечесть «Тараса Бульбу», «Хазарский словарь», переслушать «Кино» и «ГрОб».

Вернемся к последней главе.

«Надпись «Цой жив» скорее даже не читалась, а чувствовалась под слоем краски» — суждение Карасёва о собственной поэтике и о кшатрийской эстетике вообще. Под формой не должно ничего читаться. Cодержание надо постигать интуитивно, как буддизм. Армейская мудрость. Неумолимо точно, как приказ (rozkaz и есть «приказ» по-польски), мы должны постигать скрытый смысл прозы Карасёва.

К армейской мудрости на гражданке принято относиться брезгливо. Но попробуем взглянуть объективно. Брахманы ненавидят кшатриев и агитируют вайшь и шудр против кшатриев, потому что кшатрии захватили страну.

Есть легенда о кшатрии, который захотел стать брахманом. Для этого ему понадобился, во-первых, брахман, который создал новое небо, новую землю, нового Индру и нового Варуну, но — так и не смог сделать кшатрия брахманом.

Кирилл Анкудинов давно заметил кшатрийскую складку Карасёва. Проблема в том, что Карасёв не относится непосредственно к той прослойке кшатриев, которые захватили страну, вот он и захотел, как Толстой, Лермонтов и Достоевский, перейти к брахманам. Собственно, второе дно рассказа «Предатель» об этом, о смене масти.

Редки истории о кшатриях, которые «сменили масть» красиво. Это Джина Махавира, который был настолько против насилия, что последователям его не оставалось ничего кроме финансовых махинаций. Это Будда. Это Лев Толстой.

Характерно, что у Карасёва герой, как принц Гэндзи, вместе с кастой меняет и ФИО. Кудинов в легионе становится Курским, потом слесарем Петровым, литератором Лёшей Рыбочкиным и наконец социологом по разведению шудр Мызниковым.

Литбрахман может принять кшатрия только в водевильном виде «сколько же я резал, сколько перерезал», либо в мелодраматически-антивоенном «нахера нам война». Карасёв интересничает своей отстранённостью от этих поползновений. Он слишком à la guerre comme à la guerre, чтоб соответствовать амплуа «хвастливый воин» (miles gloriosus) или pícaro вроде бравого солдата Швейка. Дмитрий Филиппов пишет: «Война в рассказах Карасёва становится дурной привычкой, как курение».

Привычка, однако, свыше нам дана.

 

[1] https://vk.com/@251296710-so-slezami-na-glazah

[2] https://news.ap-pa.ru/news/i6825-dmitrij-filippov-sleduyushchaya-stanciya-park-pobedy.html

[3] http://uraljournal.ru/work-2019-6-2073

[4] https://litrossia.ru/item/poslednij-boec-realizma/

А это вы читали?

Leave a Comment