Елена Борода — доктор филологических наук, детский писатель. Родилась в городе Рассказово Тамбовской области. Окончила педагогический колледж им. К.Д. Ушинского и филологический факультет ТГУ. Сфера научных интересов — отечественная научная фантастика, детская и подростковая литература. Лауреат премии им. В. Крапивина (2011), финалист премии «Книгуру» (2016).
Между иконой и аватаром: о прозе Донны Тартт
Популярность книги часто кажется результатом случайного попадания. Однако это случайность особого рода, на неё работают время, история и необъяснимая художническая интуиция.
Все три книги Донны Тартт из этого ряда. Они не то чтобы культовые. Скорее, и «Тайная история», и «Маленький друг», и нашумевший «Щегол», вызревавшие по десять лет каждая, значимость накапливают так же неторопливо и уверенно, как дорогое вино. Но с годами изнашиваются мехи. Их надо обновлять. История и есть процесс непрерывного обновления. Но замена изношенной платформы чревата вселенским хаосом и, чтобы избежать этого, есть искушение влить в обновлённые мехи не молодое вино, а суррогат, подделку, которая в наш век технологий почти неотличима от оригинала. Искусство тогда вспоминает свою сомнительную этимологию, становясь «искусом».
Книги Тартт показывают, насколько совершенным может быть мастерство подделки. Она играет с читателем, имитируя подделку — и разоблачая свои же приёмы.
Все увидели рассыпанных по тексту Достоевского, и Диккенса, и Марка Твена? Но аллюзии и были задуманы намеренно поверхностно, чтобы заставить увидеть в произведениях интеллектуальные романы.
С другой стороны, Тартт маскирует свои тексты под детективы. Формально они соответствуют всем жанровым признакам. Но, по сути, далеки от логики детектива и его функции. Так, в «Тайной истории» и «Маленьком друге» есть жертва, и убийцы, и расследование. Но если в «Тайной истории» мы видим жанровую мимикрию (детектив наоборот, где преступники появляются в первой же главе), то в «Маленьком друге» — это просто-таки глумление над жанром! Более шестисот страниц почти непрерывного саспенса — и развязка, которая сообщает, что мы шли по ложному следу!
Ведь главное в том, что писатель демонстрирует, каким образом сублимируются в современном массовом сознании такие понятия, как обряд («Тайная история»), предание («Маленький друг») и образ/икона («Щегол»), и при этом заново инициирует их культурную значимость.
В начале «Тайной истории» кого-то убивают, а потом избавляются от тела. Но это мы, читатели, наблюдаем развитие событий, начиная с картины злодейства, а для героев история начинается с… вакханалии.
Вакханалия здесь не эвфемизм, а самый настоящий тёмный обряд, который студенты, влюбленные в античность, решают возродить собственными силами. Генри, Чарлз, Камилла, Фрэнсис… Они держатся особняком, они избранные, они смогут! Выйдя из транса, «избранные» обнаруживают рядом труп неизвестного мужчины. И много крови. Кровь на руках, на простынях, которые они использовали вместо туник, кровью пропитаны волосы…
До них доходит, что, пребывая в экстазе, они случайно убили человека. Оказывается, об этом знают ещё двое. Одного из них они делают доверенным лицом. А второй…
Искалеченное тело второго прячут на первых страницах романа, и это уже второе убийство.
А потом приходит каинов страх — не столько страх расплаты, сколько ужас перед собственной безвозвратно изменившейся сущностью. Тартт нужно провести через это ощущение своих героев, потому что вакханалия — это всего лишь представление. Настоящая инициация начинается с принятия последствий. Языческую эпоху сменила христианская, но суть обряда не изменилась: он по-прежнему является символическим выражением того, что происходит в духе. А тёмные силы готовы проявиться, если позовут. В таком контексте возрождение вакхического культа выглядит рискованным шагом назад, к язычеству. Проще говоря — играть с этим опасно!
В «Тайной истории», как и в остальных романах Донны Тартт, традиционная многослойность конкурирует с многогранностью, и важно не умение копать вглубь, а способность менять угол зрения. Её текст — не археологический срез, а сложный кристалл, переход на другую грань которого часто замечаешь постфактум.
Цепь событий «Тайной истории» видится сначала поверхностно, по сюжету — как происки богатых извращенцев. Позже понимаешь, что это не «от скуки», это они пытались испытать на прочность границы собственной личности. А где-то к концу романа всё вообще оборачивается сумрачным сценарием, который придумал и разыграл Генри.
Такая же замена интерпретаций характерна для «Маленького друга». Несколько лет назад во дворе собственного дома повесили девятилетнего Робина. Убийцу так не нашли, и теперь его подросшая сестра Гарриет начинает расследование.
В связи с «Маленьким другом» мы осмысливаем суть предания и его трансформацию в современном мире. Каноническое предание (как всё было на самом деле) искажается, если идёт из замутнённого источника. Это необязательно ложь — это может быть взгляд, затуманенный страстью. Как в случае с Гарриет и её навязчивой идеей отыскать убийцу брата. Историю предполагаемого убийцы мы тоже узнаём, и она чем дальше, тем больше заставляет сомневаться в его виновности.
Автор не стремится облегчить нам выбор, отдавая предпочтение какой-либо версии. Более того, складывается впечатление, что Тартт знает ничуть не больше, чем любой из персонажей.
Наша эпоха пережила смерть автора и смещение границ между текстом и жизнью. И возможно — говорю это с робостью — возможно, наступает эпоха качественно нового присутствия автора в тексте. Когда он живёт вместе со своими героями. Смотрит на них не с высоты демиурга, а на уровне сопричастности. Мне кажется, Донна Тартт — именно такой автор.
Ответа на главный вопрос романа она так и не даёт. Это может сколько угодно обескураживать, но никто не обязан посвящать нас во все тайны. Жизнь течёт мимо бесстрастным потоком, возвращается в прежнее русло, причём безразлично, светлые или тёмные силы приводят в порядок вселенную.
И это тоже соотносится со святостью предания, его каноничностью, которые не зависят ни от времени, ни от моральных качеств носителя.
И, допустим, финал «Щегла», в котором всё разрешается непостижимым образом, а герои, наркоманы со стажем, оказываются свободными от зависимости, — финал, который многим кажется спорным даже с точки зрения достоверности, постулирует ту же мысль о гармонизации жизненного потока, который имеет свойство очищаться и возвращаться к истоку. Эта мысль, видимо, настолько дорога Тартт, что она готова пойти вразрез с требованиями реализма.
В результате взрыва в картинной галерее у Тео погибает мать, а он получает на хранение картину Фабрициуса «Щегол». Бесценное полотно сопровождает его долгие годы: когда он живёт в чужой семье, когда объявляется родной отец, когда Тео знакомится с русским парнем Борисом, когда против воли оказывается в центре криминальных разборок.
В каком-то смысле финал — это фейк. Но на самом деле он мощно работает на образную систему романа, где чередуются, подменяя друг друга, визуальные орудия связи: икона, картина и компьютерный аватар. Икона, традиционно, окно в другой мир, тут связь человека с Богом (лат. religare — «воссоединяться»). Иконка на компьютере или аватар в соцсетях — тоже символ связи. Только эта связь другого рода, позволяющая создать иллюзию, показать придуманный мир, который может не иметь ничего общего с реальностью.
Маленькая гордая птичка на полотне Фабрициуса — яблоко раздора, и она же — спасательный круг. Строго говоря, не она одна. В книге много картин и художников. Богатый экфрасис романа, казалось бы, отвлекает от главной мысли, но это тоже уловка, потому что в финале на этой мысли всё замыкается. Картина не икона, а искусство не религия. Но если человек заключён в клетку безысходности, то оно берёт на себя эту роль, восстанавливая связь с миром. И если кто-то считает, что это неправильно, то пусть подумает о том, что для некоторых это, возможно, единственный путь, единственная возможность избежать смерти.
Донна Тартт пишет огромные книги! Объём этих «кирпичей», казалось бы, способствует чтению медитативному и неспешному. Однако всякий раз вместо ожидаемого самоуглубления меня ожидала жестокая встряска. Всё разложенное по полочкам оказалось сметено и опрокинуто. Я бы долго ползала и собирала дорогие черепки, пытаясь восстановить мир после землетрясения, но сил не оставалось. И только когда смирилась и замерла, я вдруг ощутила СВЯЗЬ и СОПРИЧАСТНОСТЬ — те самые, что идут впереди самой большой любви.
Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!
