Все живые. Стихи Ирины Ермаковой

Ирина Ермакова — поэт, переводчик, автор семи книг стихов, лауреат ряда литературных премий, стихи переведены на 18 языков. Живёт в Москве.


Редактор — Клементина Ширшова

 

***

По стеклу частит, мельчит, косит обложной дождь
и берёт за душу, ревниво смывая тело.
Я прошу: «Забери меня скорей. Заберёшь?»
Разлетаются капли  ишь чего захотела.

А душа в руке его длинной, скользкой дрожит.
А в размытом воздухе вязкий гул ниоткуда.
Сколько можно тянуть эту муть, эту ночь, этот стыд,
я ведь тоже вода, забери ты меня отсюда.

И вода заревёт, взовьётся, ахнет стекло,
отряхнётся и медленно — разогнёт выю,
и душа, вся в осколках, рванёт, сверкнув зело,
в самый полный Свет, где ждут меня все живые.

 

***

и будто маятник очнулся 
помедлил и быстрей быстрей
расталкивая воздух плотный 
и в нём столпившихся людей

сечение в одно касанье
тяжёлозвонкое зиянье
и свист и чирк и ликованье
и неизбежный разворот  

размах налево и направо
и вниз опять а там под ним
распластана его держава
четвёртый рим девятый крым

и тень за ним бортпроводница
не отстаёт вперёд вперёд
крылатка ласточка черница
кому свистит? кого поёт? 

и шаткий луч за ним крошится
какой любви? каких свобод? 
сверкает огненная спица:
лети! да кто ж его качнёт?

 

ЛЮБА

Богородица глянет строго:
сопли утри!
Ты — любовь. 
Царство твое внутри. 
Чем валяться ничком, 
кричать целый день молчком,
лучше уж тарелки об стенку бить 
верное дело.

И тарелка уже поет, 
кружась волчком,
и сама взлетает,
нож воткнулся в стол, 
начинает дрожать, звенит,
дождь за шторой пошел,
набирает силу, гремит.
И она слушает 
ошалело.

Дождь идет без слов, 
а кажется, окликает:
 Любовь! Любовь!
И она оборачивается, 
и сияет.

И так нежно цветут 
радужные синяки,
словно есть на этой земле уют,
а реветь глупо,
словно тут не пьют,
не орут,
не бьют,
не все — дураки.

Ты чего, Люба?

Улыбается.
Знает, что всех нас ждет 
не ухмылка больная,
не искривленный рот,
не пинок в растущий живот
и не вечные горы
несвязанного лыка,
а — блестящий манящий свод
весь 
вот такая вот 
сиятельная 
слепительная 
улыбка.

 

***

Я признана счастливой,
я признана живой
и призвана по ветреному миру
за сильно пьющим ангелом
с блестящей головой
нести его трагическую лиру.

С квартиры на квартиру
ходячею строкой
по залам и прокуренным кофейням
следить за разливающей
магической рукой,
чтоб инструмент вручить по мановенью.

А дети и поэты,
и прочий люд в миру,
и пастухи под райскими кустами —
ВЗЛЕТАЮТ ВСЕ, —
когда свою высокую игру
он пробует расстроенными нежными к утру,
холодными дрожащими перстами.

И небо замирает,
и звук идет в зенит,
и с ним, тысячелетним, — вечно юной —
вольно мне, безнаказанной,
пока он чутко спит,
перебирать невидимые струны.

 

* * *

на блюдце тверди тучной с каемкой голубой
беззвучные зарницы ведут безвидный бой
волнуясь ловишь оклик сквозь облачную сеть
а нет бы молча слушать и просто так смотреть
как холодно железно прозрачно дребезжит
распахнутый отвесно простреленный зенит
заходятся зенитки дозорные его
а голову закинешь и нету ничего
лишь за двойною тучкой укрывшийся разряд
смеется будто мама и бабушка искрят

 

***

И когда ещё соберёмся вот так, вместе.
С ветки антоновка — тук! Прямо на стол.
Плавает запах первой лиственной меди.
Дом заскрипел. Ветер верхами пошёл.

Как я люблю поздние разговоры.
Самые все мои за одним столом,
реки гремят в округе, движутся горы, 
и застревают в сумерках перед сном.

Ночь накрывает сад. Что будет с нами?
Трепет кустарный. Треск. Насекомый звон.
“Яблочко” хриплое — где-нибудь за горами 
кто-то терзает нетрезвый аккордеон.

Кто грядёт? Набухает новая завязь, 
раздвигает корни мёртвого языка,
в электрическом воздухе медленно разгораясь, 
имя висит, не названное пока.

 

* * *

Мне снилась смерть блестящая как свет
взлетающий над льдами перевала
и грановитой радостью играло
изогнутое лезвие-хребет

И воздух тяжелея от воды
гудел и взвинчивал меня все круче
и были так смиренны с высоты
неоспоримым солнцем налиты
к сырой земле оттянутые тучи

Там рос туман и полз ветвями рек
и накрывал легко и беспристрастно
земную жизнь мою и всё и всех
а верхний мир сиял как человек
вернувшийся домой из вечных странствий

Но мелочи горючие земли
тягучим списком — точно корабли
уже взвились за солнечною спицей
и вспыхнули в луче — когда взошли
навстречу мне растерянные лица

И взвинченное небо занесло
и словно сквозь горящее стекло
я вижу звука золотой орех:
плывет в дыму искрящий круглый смех
трещит фольга оплавленной полоской
а там в ядре в скорлупке заводной
ржет огненный пегаска — коренной
так раскалившись в оболочке плотской
душа моя смеется надо мной

И обжигает продираясь за
и видимо-невидимая рать
дудит: не спи не спи раскрой глаза!

И я проснулась чтобы жить опять

 

* * *

маме

А южнее 
зима уже прошла
дождь перестал, миновал
время
настало в стране нашей 

Помнишь дом с камышовой крышей 
на беленой стене
граффити  
иероглиф “И” 
и египетский бог Тот 
с головой сокола

Около 
яблони 
муравей-мотороллер 
с кузовом битого кирпича
яблоня обло цветет
томная плавная 
(после-после 
облетит и выгнется
и, как лошадь, вся в яблоках
задрожит, красными
копытами в землю стуча)

Жизнь горяча
стрелы ее огненные
особенно в марте

Пустота двора оплавлена 
солнцем 
и блестит, плавая 
над грядками на спине

Солнце 
сильнее смерти 
главное, как всегда, скрыто
мелочь травная
больно звенит: ко мне, ко мне

Не 
промахнись душа — Суламита
возвращаясь сюда во сне

 

А это вы читали?

Leave a Comment