ВОЙТИ В ДРУГУЮ РЕКУ
Сергей Соколкин. «Rusкая чурка». М, Рипол-Классик, 528 стр, 2014 г.
Пятнадцать лет назад южноафриканец Джон Кутзее выпустил книгу «Бесчестье». Роман извилистый, многоплановый, но одна из его главных сюжетных линий — способ выживания молодой женщины, изнасилованной стадом аборигенов. Спустя несколько лет Кутзее получил Нобелевскую премию. Не только за «Бесчестье», конечно же, но и за него тоже. Действительно: эту книгу можно выдавать в центрах психологической помощи людям, пострадавшим от преступлений. Не только от изнасилований, конечно, а, например, ограбленным. Это помогает, честно.
Как мы помним, главная героиня того романа, пережив беду, остаётся на своей земле, пытаясь так превозмочь обстоятельства. Выбор достойный, но единственно ли возможный? Наверное, нет. Вот и Алина, сбежавшая с родного Кавказа, та самая «РуSSкая чурка» из заглавия книги Сергея Соколкина пробует действовать иначе.
«По утрам она читала Гитлера, «Майн кампф» — да, обилие цитат из фюрера, равно как и существенное количество тех самых слов, за кои по новому закону про защиту нравственности велено налагать штраф, внушают мысль о нарочитой скандальности, провокативности книги. Но тут надо просто знать автора. Вернее, так: приступив к чтению книги, современный любитель словесности непременно решит заглянуть в Интернет, дабы составить мнение о писателе. И разочарован не будет. Мнение составит какое захочет. Например, неколебимый сторонник либеральной линии, увидев в послужном списке публикации в газетах «День» и «Завтра», равно как и членство в Союзе Писателей России, непременно скажет: «Черносотенец»! Его антагонист-этнофоб, обнаружив переводы Соколкина едва ли не с половины кавказских языков и организацию им множества фестивалей в Дагестане, а также других южных республиках, сделает ровно противоположные выводы. Наконец, кто-то третий вспомнит тексты великого количества эстрадных шлягеров, написанных всё тем же автором и решит, что роман на конъюнктурную тему затеян ради прибыли и самопиара.
Однако, почему ж эта книга посвящена другу Соколкина, Михаилу Бекетову — защитнику Химкинского леса, погибшему за этот самый лес, в то время как другие набрали на той обороне немало политических очков? Почему лучшее из предисловий к роману (скажем честно: количество этих предисловий чуть избыточно) написал Эдуард Лимонов? Нет, как-то вот не складывается однозначная и политически верная оценка автора, правда ведь? А, может, вот это он, автор-то? Да, вот этот вот продюсер Александр Глынин, второй из главных героев книги? Опять неувязка: внешне Глынин похож на Соколкина разве что моложавостью облика, иного сходства нет. По роду деятельности да, родства больше, но и оно не абсолютно. Кроме того, важный момент: Глынин не столько герой повествования, сколько «глаз» автора. Едва ли не три четверти действия мы наблюдаем через его взгляд. При этом повествование идёт непременно от третьего лица, но вот такой вот аккуратный и хорошо выполненный приём есть.
Биография Глынина рассказана пунктирно. Молодость, стихи, разное. Чуть больше внимания уделено такому действительно нетривиальному моменту, как события 3-4 октября 1993 г. возле Останкино. Сумбурное довольно описание, но о тех событиях никто ещё внятно не сказал. Да и не скоро скажет: верхи молчат, а из расстреливаемой толпы объективно говорить трудно. Хотя один момент действительно впечатляет: «Бронетранспортёры стали на ходу разворачивать свои краснозвёздные башни в сторону телецентра.
— Ура! Давай! Долби! Долби их, гадов! – неслось со всех сторон. Но башни БТР-ов довернулись ещё сильнее, в сторону телебашни. Через секунду пять башенных пулемётов проблёвывались огненными, всё сметающими на своём пути, очередями. Толпа оказалась словно зажатой между забором, окружающим телечудище, и несущими смерть орудиями. Очереди прошли где-то в метре-двух над головами людей, покосив верхушки деревьев, окружающих башню…»
Вот так. А проснись в командире БТРов Бонапарт? Прикажи он развернуть башни в другую сторону? Кто его знает, как всё бы обернулось? Лучше? Хуже? Совсем крахом? Действительно ведь бывают решающие минуты — в точном и полном значении этого прилагательного.
Вышло, однако, как вышло. И вот спустя много лет автор восьми сборников стихов, член Союза Писателей, интеллектуал и при этом журналист Александр Глынин становится продюсером музыкальной группы. Опыта нет, денег нет, метод работы традиционый, отечественный: «Вместо трех по штату, Саша набрал восемь девчонок (они все рвались покорять вершины шоу-бизнеса, не выгонять же)». Однако, в мире тотального непрофессионализма и запредельного раздолбайства всё более-менее получается: «Время тикало, девушки пикали«.
Именно в эту группу и приходит Алина. Быстренько переучивается с оперного вокала на востребованный публикой, а внешность, вроде, подходящая: «В народе нашем такой милый взгляд исстари называют по-доброму — «блядским». Да, описания действующих лиц в романе удачны, исчерпывающи и лаконичны. Собственно, как и описания сущностей неживых: «новенький лифт, с аккуратным шумом (словно для отчета) захлопнув двери…», Вообще, к началу книги у Алины всё неплохо внешне: четыре небедных кавалера, съёмная, но надолго квартирка, много красивых вещей вокруг. И мир, в тех случаях, когда мы смотрим в него глазами Алины состоит поначалу из удивительно гламурных, чистых и правильных объектов. Что не отменяет цепкости взгляда на детальки вроде этой, про автомашину: «Смарт», нелепо надетый на какую-то отмороженную блондинку…». Словом, для большинства Алининых коллег по группе её жизнь была б мечтой. Однако вспомним о попытках изживания травмы. «Чёрных» она ненавидит оптом и без разбору, включая влюблённого в неё Магомеда Каримова. Понемножку, потихоньку, благодаря опеке Глынина, счастливой влюблённости, общей относительной устроенности девушка мягчает, но каждый раз, когда рядом появляются кавказцы, мы вновь видим мир Алининым взглядом. И взгляд этот отнюдь не добр.
Какое-то время кажется, что главной политической линией романа станет попытка возврата к исходному, аккуратному национализму; такому, каким он был в XIX веке — вы тут живёте, мы там живём, у вас свои интересы, у нас свои интересы… Увы, но попытка вернуть национализму невинность похожа на любую другую операцию по восстановлению девственности: технически несложно, но бессмысленно. Нет, враг не тот, кто отличен по внешности.
Здесь вновь посмотрим на окружающий мир глазами Александра. Приходя с группой в любую тусовку, он в первую очередь оценивает степень опасности для своих девчонок: это неявно, но однозначно представлено в ткани романа. И опасность присутствует всегда! Не только, скажем, меж поддатых сограждан, когда группа «Фейс» играет на открытых сценах, но и среди вполне, казалось бы, респектабельной публики. Наблюдательный пост, занятый Александром Глыниным, вполне удачен: обращаясь во втором, скажем так, эшелоне российской элиты, он остаётся своим среди чужих, что способствует непредвзятости. Вообще, любые рассказы об элите и субэлите, начиная с английских романов XVIII века, сфокусированы на порочности персонажей. Но российская элита порочна по-особенному. Это не растленная апатия упадка, каковую мы наблюдали, скажем в минаевском Духless, напротив: персонажи романа «РуSSкая чурка» весьма деятельны и энергичны. Разговор на относительно отвлечённые темы, кажется, всего один на полтысячи с лишним страниц. Только вот деятельность VIP-персон носит весьма специфический характер.
Всё же одно дело — теоретически знать о тотальной коррумпированности и криминализованности всех эшелонов власти, а другое — смотреть на это через аккуратные, точные наблюдения мелочей. Отечественные медиа хорошо и долго рассказывают нам о том, как почти удалось победить бандитизм, но умалчивают о методе этой победы. Методой той стала тотальная диффузия, конвергенция до степени полной неразличимости между уголовниками и властями предержащими. Конвергенция эта породила ещё, кстати, и дивных химер вроде олигарха, содержащего в фойе особняка бюст Сталина. Но не в идеологии дело, а в частностях. Глынин опасно ходит. Его семья оттого и не представлена почти в романе, что семью он прячет. Любой ошибочный или просто неосторожный шаг может привести к тотальному возмездию со стороны истеричной и крайне сомневающейся в себе элиты. Вот, скажем, вся история с похищением Алины не имеет под собой ничего идеологически или материально обусловленного. Это в чистом виде месть жанра «потому что я такой, я могу.» Заметим: организаторы остаются ни при каких делах, а гибнет опять плотва.
Впрочем, тут я, как обозреватель, встаю на сомнительную дорожку: всё-таки рецензируя интеллектуальную коммерческую прозу, о сюжете рассказывать не след. А роман Соколкина это именно проза интеллектуальная и коммерческая — зверь у нас редкий, как утконос на Аляске. Лучше поругаем автора. Вот зачем, например, это сборище клоунов, обслуживающих недоэлиту, носит такие прозрачные псевдонимы: Аллегровян, Кирракоров, Долинина? В принципе, вроде, понятно: в Америке времён Великой Депрессии, в Америке, управляемой мафией, появился, например, Фрэнк Синатра, а у нас — вот эти… Но, честно говоря, приём с весьма несложным переименовыванием известных актёров и политических деятелей, включая мэра Кепкина по кличке Лужок, выглядит подмигиванием малотребовательной публике. Хотя переименованные персоны вряд ли обидятся, даже и прочитав эту книгу. Они каким-никаким делом заняты. А вот кто сорвётся в истерику, так это деятели нашего родного и традиционного Союза Писателей, за ради коих Сергей вплёл в ткань романа предельно едкий и даже обидчивый памфлет. Всякий знающий, сколь давно и тщательно Соколкин пытается сделать публичную деятельность этого Союза хоть сколько-нибудь вменяемой, поймут причину злой иронии. По мне так деятельность Сергея в этом направлении есть то самое вливание нового вина в мехи старые, но когда вот так давно и всерьёз человек старается, останавливать его смешно.
Однако вернёмся собственно к прозе. Нет, в отличие от великих и забавных бородатых предшественников, Соколкин не даёт нам ответов на традционные вопросы, в которых есть слова «виноват» и делать». Скорее, отсекает ненужные сущности. Народ, как нечто целое или хотя бы внятное надежд внушает мало: «Толпа неистовствовала. Уверен, что если бы предприимчивый военком в этот момент объявил всеобщую районную мобилизацию, он покрыл бы отставание по численному составу не только по прошлым годам, но сделал бы себе огромный задел на будущее. При этом в армию, как в дружественном Израиле, пошли бы и все визжаще-присутствующие, слегка трезвые и уже начавшие обнажаться под одобрительные вопли сильной половины девушки«. Ну, поменяй песни, одень (раздень) солистку иначе — вот и настроение будет иным, увы. Лёгок на подъём и перемену наш народ, ага. Да и не наш тоже. Ну, вот, честное слово: изнасилование Алины дагестанцами и тот же самый процесс, осуществлённый с её подружкой русскими ментами в дежурке Казанского вокзала города Москвы — сильно ли различающиеся деяния?
Какие ещё варианты? Церковь, куда начинает потихоньку заглядывать Алина? Ну, так тоже ведь в той же стране, с тем же начальством общаясь церковь-то живёт. Да и вообще: Алина, подобно героям упомянутого в начале рецензии романа Дж. Кутзее, очень склонна к иррациональным, алогичным поступкам: травма, что б мы ни говорили, такое поведение стимулирует. Нет, повторю: Алина это скорей инструмент бинокулярного зрения романиста, чем герой в значении «образец к подражанию».
Есть, вроде бы, максимально напрашивающийся вариант: построение собственного общества, игнорирующего и заворовавшуюся верхушку, и здорово обыдлевший народ. Взгляд Алины ведь отчего-то меняется к финалу, подмечая трогательных бабушек и нежный снег на окраинах Москвы? Плавали, однако, знаем. Сметут.
Оппозиция? Та во всей красе являет себе на похоронах Алёши Паримбетова (опять раскрываю чуть авторский замысел, но всякий знающий историю жизни и гибели Михаила Бекетова на тихий финал этой сюжетной линни рассчитывать не вправе).
Что, стало быть, делать будем? Думать будем. А вот Алина, как персонаж всё-таки литературный и девушка, склонная к активности, начнёт, наверное, действовать. Не зря ж она, существо аполитичное, в конце романа заинтересовалась акцией военного человека Клочкова супротив олигарха Чибиса (паки скажу за неудачность псевдонимов). Делать она что-то непременно будет, но, вероятно, в экранизации или в продолжении. Из логики вот этого романа, из «Чурки», следует, что ради действий своих девушка займётся спасением Магомеда Каримова от неизбежно идущего тому пожизненного срока. А что именно сотворит… Ну, вот вокруг неё уже получилось не меньше десятка трупов — по косвенным в основном причинам, а годиков-то барышне всего двадцать пять. Есть ли это российская неизбежность? Думаю, и без продолжения этой книги, на беспримесных наблюдениях, узнаем скоро. А уж если продолжение воспоследует… Хотелось бы, да. В литературном отношении, конечно.
Андрей Пермяков
