Анна Аликевич
Поэт, прозаик, филолог. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького, преподаёт русскую грамматику и литературу, редактирует и рецензирует книги. Живёт в Подмосковье. Автор сборника «Изваяние в комнате белой» (Москва, 2014 г., совместно с Александрой Ангеловой (Кристиной Богдановой).
Место только для одного
О романе Кристин Ханны «Зимний сад» — М., Фантом Пресс, 2023.
Новый своевременный перевод детективного романа «Зимний сад» известной калифорнийской писательницы Кристин Ханны — напоминание, что книги имеют свою судьбу. Это повествование об исторической травме и о том, к чему она приводит впоследствии. А также руководство по правильному поведению с человеком, пережившим непростые времена, кажущимся «нормальным людям» странноватым или даже потерявшим чувство реальности. Главная героиня, интеллигентка и петербурженка Вера, едва перенесла гибель отца, неугодного властям литератора, в 1937 г., а затем в ее семью, и так живущую в постоянной тревоге, постучалась новая беда — война. Ее супруг, по иронии судьбы тоже инакомыслящий стихотворец, оставив малых детей на жену и бабку, спешит на фронт… Даже десятилетия спустя, сменив подданство, континент, культуру, имя, создав новую семью, ведя самую заурядную жизнь американской хозяйки большого дома, женщина упорно отказывается открыть дочерям тайны своего прошлого и тех событий, к которым она помимо воли была причастна. Много шокирующего, но интуитивно чувствуемого уже давно ожидает повзрослевших девочек Уитсон — военную корреспондентку и управляющую яблочным питомником, — когда они, узнав о своем русском происхождении, начинают задавать вопросы. Кем был их дед, что окутано покрывалом молчания, остались ли у них родственники в далекой заснеженной стране?
Бестселлер — хороший выбор для читателя в непростое время мировых катаклизмов, мотивирующее найти в себе отзвуки преданий былого и опыта предков. Кроме того, чужой взгляд, взгляд иноземца, позволяет нам увидеть грани привычного со стороны, отождествить свое пережитое с альтернативными версиями, понять, что объединяет людей разных культур, а что всегда будет стоять между ними. Вспоминается книга Дж. Стейнбека «Русский дневник» о послевоенном Союзе, переведенная полностью несколько лет назад. В ней мы видим недавнее прошлое нашей земли глазами американца, здесь же — наблюдаем конкретную личность, точечную концентрацию пережитого, и тоже в отражении англоязычного автора. Ханна напоминает нам, что человек больше, чем одна личность, — это еще и его род; больше, чем маленький быт, кусочек земли, несколько членов семьи, — это еще и целая культура, страна, традиция; все связано, желает он того или нет, и даже судьба будущего предопределена прошлым, от голоса которого очень трудно убежать.
Всё взаимосвязано — вот что поняла Мередит. Её жизнь и жизнь мамы. Их объединяет нечто большее, чем родство. Общие склонности, а может, и темперамент. Она почти не сомневалась: то горе, которое в итоге сломило маму, превратило ее из Веры в Аню, наверняка сломило бы и ее.
…Невозможность построить внутренние, глубинные связи с любимой матерью, навсегда измененной теми страшными событиями, отражается на судьбах ее благополучных дочерей, лучезарного мужа, легкомысленных внуков и другой современной колумбийской родни. Пожалуй, по проблематике книга ассоциируется с недавним романом Ойгена Руге «Дни убывающего света». По сюжету немолодой немец находится в аналогичном конфликте с дряхлым отцом, в прошлом известным деятелем культуры — и, как выясняется, узником лагеря при рейхе. Узнав, что ухаживающий за ним сын болен, и возможно, фатально, брюзжащий старец словно бы озабочен только одним — сохранением собственной физической формы и регулярным питанием: именно так он выжил в заключении, но потерял в застенках способность к отцовским чувствам. Опыт нечеловеческого настолько изменил внутренний мир выживших, что, ведя на первый взгляд обыкновенную комфортную жизнь, внутри они оказываются совершенно иными, порой пугающими существами. Кто-то скажет, что «большинство стариков эгоистичны и погружены в себя», а родившийся в начале XX века уж непременно да пережил какую-нибудь трагедию, но это не повод отравлять взрослым детям расцвет жизни! Однако такая позиция лишена любви и внутренней близости с критикуемым человеком — речь, конечно, не об обвинении, а лишь о факте.
Название романа — безусловно, символ: это и тот маячащий перед героиней «Единственный сад», о котором писал Е. Рейн, то есть предчувствие ухода; и зима души престарелой эмигрантки, оставившей свое цветение в разрушенном городе белых ночей; и буквально часть яблочного питомника, где пожилая женщина коротает вечера после смерти супруга. Кроме того, из-за дефекта зрения, черно-белого видения мира, в каком-то смысле все вокруг превращается для Веры в диахромное изображение, подобно тому, как зима — сочетание темных ветвей и белого снега. Возможно ли растопить эту глыбу льда — или мудрее не вмешиваться в сложившийся ход вещей, дабы не разрушить хрупкое равновесие измученного сознания — вот главный вопрос автора.
Если отвлечься от специфической стороны «Зимнего сада» — в остальном это привычная для серии интеллектуального бестселлера книга о непростых внутрисемейных взаимоотношениях. Перед нами типичное зажиточное американское семейство, в меру консервативное, амбициозное и добропорядочное. Свой бизнес pater familias строит вокруг выведения новых сортов яблок. Патерналистская модель мира несколько непривычна отечественному читателю, склонному «любить маму». «Все на свете может папа, только мамой не может быть» — поется в модной детской песенке. Здесь как раз такой случай: солнечная, позитивная фигура отца восполняет то тепло, которого дети тщетно ждут от холодной матери. Изначально гипертрофированные чувства взрослых дочерей к престарелому отцу видятся нам чем-то сентиментальным, вроде репродукции Грёза. В нашей культуре нечасто встречаются образы единства душ дочерей и отца — куда ближе это европейской традиции. Однако постепенно мы понимаем, что речь не о дани стереотипу, перед нами действительно частный случай, хотя и не без реверансов в сторону востребованности. Старшая дочь Мередит — трудолюбивая пчела, на которой и родители, и дети, и бизнес, и интеллектуал-супруг, нуждающийся в «особом отношении»; изнуренный трудоголик, она и не замечает момента, когда «хорошая девочка для всех» превращается в саморазрушительную силу. Ее сестра Нина — противоположность — авантюрная и мужественная натура, военкор, которой, впрочем, война и фотосъемка под градом пуль в чужой стране куда интереснее трагедии в собственной семье, что приводит к обвинениям в «душевной трусости» со стороны родственников. Конфликт важности внутреннего и внешнего мира в жизни женщины, маленького смиренного каждодневного делания и подвига «где-то там» — неизменная тема феминистического дискурса. Никогда мы не найдем окончательного ответа на вопрос, в чем больше героики — «болтаться на орбите в консервной банке», как выражается героиня фильма о космосе, или посвятить жизнь уходу за умирающим отцом и находящейся на гране безумья матерью? Тема спорности «большого дела» — пожалуй, вторая доминанта книги.
Несмотря на включенный мотив исторической катастрофы (как развлекательный роман Дж. Коу о Билли Уайлдере затрагивает трагедию нацистских лагерей, «театральный роман» С. Лемуан касается жестокого обращения с детьми, так здесь — воспоминания о 1937-м годе и войне) — читатель быстро успокаивается, попадая в мягкий мир условного благополучия. Дозированность другой реальности (это было давно, не с нами и неправда) дает повествованию необходимое философское углубление, тем ярче видится нам счастливое бытие наших дней, оттененное страшным прошлым. В то же время мы порой забываем, что жизнь самого старшего поколения XX века, неважно, в какой стране она проходила — в Германии, Японии, России, Италии, — нередко оказывалась омрачена глобальными, не зависящими от человека событиями, и потому исключительность случая матери Мередит на фоне благополучных судеб окружения — только кажущаяся. Не знали ее дочери или не хотели знать? Не понимали или не хотели понимать — ведь не в лесу же они выросли — военный журналист и безнесвумен? Разве в 70-е годы в Штатах не было и собственных жертв войны, локальных конфликтов, наконец, эмигранты из разных стран не несли собственное печальное наследие? Видя такую неосведомленность, мы невольно задаемся вопросами о глубине любви дочерей к матери. А теперь они должны выбрать между своей рушащейся жизнью — и её, как некогда сама Вера, эвакуируясь из погибающей Северной столицы, должна была сделать невозможный выбор между пятилетней дочерью и собой — и умирающим малышом… Спасти можно лишь кого-то одного.
Самая печальная истина реальности заключается в том, что куда чаще ходом событий управляет не конфликт чувства и долга, а конфликт долга и отсутствия чувства. Христианская, даже ветхозаветная по своей философии книга Ханны дает читателю извечный урок: кто не почитает своих родителей, светильник того погаснет во тьме. Даже если родители были холодны и невнимательны со своими детьми, даже если оттолкнули их и окатили стужей, даже если сделали все, чтобы разрушить близость: закон есть закон. Такое видение ситуации, конечно, очень консервативно, автор подозревается в не делающем ему чести нравоучительстве. Deus ex machina, альтернатива Судьи, вмешивается в реалистический контекст исторического повествования, карая нерадивых дочерей короля Лира за отсутствие сердечных чувств к своему пересыхающему истоку. Фотохудожница лишается своего дара, дав невыполнимое обещание умирающему отцу, а мать семейства теряет собственный очаг, отвозя помешавшуюся Гекубу в дом престарелых. Мы невольно вздыхаем, что очень легко судить людей в тяжелой ситуации: осуждать дезертира, надорвавшуюся сиделку, человека, который выбрал себя — а не тебя, то есть «эгоиста». Тем не менее, патерналистская культура, имеющая в приоритете семью, старшее поколение, ценности долга и частного микромира, всегда будет строиться по этой модели, а отступник, «пошедший поперек», будет наказан и потеряет все. Потому что не на любви, а на долге строится этот космос. И мы вынуждены отвечать для себя на самый больной вопрос: хотели бы мы, чтобы близкий человек посвятил нам свою жизнь из чувства долга — особенно если допустить, что мы любим его?
Безусловно, книге присущи романтизация, смягчение, сказочный ореол, позволяющие читателю не обжечься о холод и пламя страшной эпохи, а лишь увидеть отсвет, отблеск былого. Роль магического кристалла играет призма десятилетий: события преломляются, замутняются, трагедия обрастает мифами, и вот уже жуткая правда стала печальной легендой, которую можно рассказать детям. Но, помимо поиска адекватной формы для нарратива о шокирующем для тех, кто не готов или просто не обладает сейчас информацией для понимания, это книга-травмоговорение. Разумеется, перед нами тот благополучный, желаемый исход, когда пострадавший возвращается к способности ощущать и воспринимать жизнь, выйдя из окаменевшего состояния — благодаря выталкиванию из себя пережитого, формулированию его и фиксации. Если можно так выразиться, хеппи-энд трагедии — продолжение жизни. Как мы знаем, так происходит далеко не всегда и множество событий должны совпасть, чтобы чудо воскрешения души случилось. Героиня страдает от целого комплекса последствий большого террора и далекой войны — это и т.н. вина выжившего, о которой пишет Ева Эгер; и окаменение чувств, о котором говорил Олег Чухонцев на примере потерявшей на войне четверых сыновей матери; и боязнь громких звуков и неумеренное накопительство, считающиеся почти «нормой» для переживших бомбежки и голодомор; наконец, попытки вынести себе приговор в желании найти конкретного ответственного за неконтролируемые события. Непонимание проблем собственной матери, ее скрытность, холодность, позволяющая не разрушиться и выполнять рутинные обязанности, приводит к отчуждению дочерей. Но такие искаженные отношения — результат неспособности Веры открыться другому, а не равнодушия очерствения (безусловно, тоже следствия коллективной травмы), более свойственного нашей культуре далекой эпохи, когда историческая трагедия настолько заурядна, что обсуждать ее просто скучно. Волшебство повествования выводит героиню к другому берегу — понимания, прощения, полноты жизни, обретению потерянной в войну дочери, успокоению. Две сюжетные линии — ретроспективная и современная — сочетают жанры вставной новеллы-сказки и натуралистического повествования. Поскольку быль превращена Верой в легенду, то и счастливый, фантастический финал — закономерен. Но эта книга, конечно, не про то, как «все они переженились», она всё же про большее — это главные вопросы об ответственности, вине, выборе, долге и такие неоднозначные ответы на них.
