Александр Велин — прозаик, художник, сказочник; по образованию математик. Публиковался в интернет-периодике.

Работал учителем, программистом, жил в СССР, Израиле. Живёт в Канаде и США.

---

 

От редакции. Сегодня мы публикуем фрагмент романа «Сердце Демидина» нашего нового автора Александра Велина. Книга выйдет в одном из крупнейших издательств России.

 

Сердце Демидина

Фрагменты романа

 

Ресторан

 

Отец Леонид всё ещё опасался, что неосторожное крещение кришнаита Антоши Феодорова испортило ему карьеру, и награда оказалась для него неожиданной. Чтобы отметить это событие, он решил побаловать себя обедом в уютной компании и, поскольку всё ещё чувствовал себя виноватым перед старшим лейтенантом Коньковым и Антошей, пригласил их в ресторан.

В поисках подходящего заведения он полистал газеты и наткнулся на такое объявление: «Вас волнует аромат горячего мяса, пропахшего дымом, и вы тоскуете о настоящем грузинском вине? Приходите в ресторан „Горская принцесса“, поражающий гостей гобеленами с видами замков Бургундии».

Гобелены решили дело, и в назначенное время отец Леонид сидел вместе с Антошей и Коньковым в «Горской принцессе». Он был в гражданском костюме и с удовольствием чувствовал прикосновения набитого деньгами бумажника, гревшегося в его нагрудном кармане.

В зале многие курили, и висевшие на стенах замки Бургундии затягивало дымком, как будто в них палили из пушек.

На небольшой сцене безумствовал вокально-инструментальный ансамбль. Уголовного вида дядька наяривал на ударных, а рядом с ним, словно препарированная кобра, раскачивалась длинная женщина в узком платье до пола, но с оголённой до самых рёбер ногой. Потный парниша подпрыгивал, как мячик, мотал лоснящейся башкой и пел буквально следующее:

Ща будет круто бу-бу ля-ля.

Адуда дуда дудадуда дуда ля

 

Невинный Антоша Феодоров посмотрел на певца с ужасом, и либерально настроенный старший лейтенант Коньков сказал, чтобы его успокоить:

— Всё-таки есть что-то в этой современной музыке.

Хотя и его самого, воспитанного на классике, брала оторопь. Антоша с сомнением покачал головой, и Коньков предложил банальный тост:

— За виновника торжества!

Они похлопали отца Леонида по спине, тяпнули по первой и захрустели маринованными грибочками.

— Тост! Тост! — закричали за соседним столом. Там отмечал защиту диссертации математик, рядом с которым сидела его жена, прекрасная, как теорема Геделя о неполноте.

Математик встал и поднял бокал:

— Слушайте меня внимательно, поскольку слушать других нужно больше, чем говорить.

— Докажи! — потребовали гости.

— У человека два уха и только один рот, — ответил математик.

Гости засмеялись, а один из них сказал:

— Это при условии, что, когда говоришь, себя не слушаешь. Иначе придётся использовать хотя бы одно ухо.

— Если знаешь, о чём говоришь, можно себя не слушать, — возразил математик.

— А если не знаешь, о чём говоришь, приходится слушать и себя, — игриво ответили гости.

— Выпьем за то, чтобы вам не приходилось себя слушать! — сказала умница-жена, вызвав бурю восторга.

 

Странная рыба

 

Зал был заполнен, за исключением центрального стола, за которым сидел небритый мужчина в большой кепке. Мужчина благодушно улыбался и оглядывался по сторонам так, как будто именно он разрешал остальным продолжать веселье. В какой-то степени так оно и было, поскольку он был владельцем ресторана «Горская принцесса».

Официанты неслись к нему с такими вкусностями, что окружающие невольно прекращали разговаривать и начинали присматриваться и принюхиваться. Отца Леонида поразило огромное блюдо, стоящее на столе этого человека. Блюдо было наполнено драгоценной чёрной икрой, в которой нежилась фантастическая серебряная рыба. Круглые глаза рыбы смотрели на мир холодно и отчуждённо, как будто она приплыла сюда из иной вселенной и всё вокруг презирала. В её сверкающий бок страстно впивался полыхающий искрами кинжал. В распахнутой пасти рыбы чернела бездна, которую повар постарался завесить веточками сельдерея.

Пока отец Леонид разглядывал рыбу, ансамбль куда-то провалился, на сцену выпорхнул конферансье и постучал о микрофон полированным коготком.

— Секундочку внимания! Умоляю! — застонал он, обводя окружающих блудливыми очами.

Когда установилась относительная тишина, конферансье воскликнул, задохнувшись от восторга:

— Менетек Елпаресович Казбеков желает нам всем приятного вечера!

Человек в кепке потупил глаза, смущаясь от того, что он такой уважаемый, и подвигал плечами и шеей, показывая, что в его присутствии можно держаться просто. Посетители недоумённо молчали, а упрямец-конферансье держал паузу до тех пор, пока не стало очевидно, что весть о Менетеке Елпаресовиче пока не достигла никого из присутствующих.

Конферансье посмотрел на всех с легчайшей укоризной и воскликнул:

— Редко бывает, чтобы природа была так щедра, чтобы соединить столько достоинств в одном человеке! Менетек Елпаресович не только человек с острым, как кинжал, умом, золотым сердцем, талантом предпринимателя, не только на редкость красивый мужчина!

Менетек заурчал, протестующе поднимая широкую ладонь, но конферансье был не в силах остановиться:

— Он ещё и чуткий, щедрый человек!

Присутствующие доброжелательно похлопали.

— Спасибо, дорогие друзья! Спасибо! — растрогался конферансье. — Послушаем любимую песню Менетека Елпаресовича.

И зааплодировал, бешено тряся напомаженной гривкой. Снова послышались вежливые аплодисменты, и на сцену явилось трио, состоящее из пожилого мужчины с бакенбардами, истощённой женщины с огромными глазами и кудрявого молодого человека с бубном. Женщина, обволакивая Менетека бархатными взглядами, запела песню о разбитом сердце.

Отец Леонид тем временем хлопнул с друзьями по третьей, потом по четвёртой и, в очередной раз покосившись на инопланетную рыбу, заметил, что на её мерцающем боку алеет какая-то надпись.

Менетек Елпаресович, владелец ресторана, рынка в центре Москвы, а также театра оперы и балета, подаренного ему на день рождения, неторопливо отрезал от рыбы кинжалом аккуратные кусочки, не забывая, впрочем, и об остальных деликатесах, теснившихся на его столе.

Растущие пустоты между рёбрами рыбы пугали захмелевшего отца Леонида. Из этих пустот и из зияющей сквозь сельдерей в зубастой пасти тьмы на него тянуло космическим холодом, отчего он ёжился и невнимательно слушал беседу Антоши со старшим лейтенантом Коньковым.

 

Странные ворота

 

Антоша тем временем рассказывал Конькову легенду о влюбившихся в бога Кришну пастушках.

— …Эти пастушки называются «гопи» и символизируют человеческие души. Пастушки влюбляются в Кришну, везде его разыскивают, но Кришна не выходит с ними на связь. Они ищут Кришну везде: в лесах, городах, на явочных квартирах — и не находят. Они ужасно по нему тоскуют.

— А что потом? — спросил отец Леонид, пытаясь включиться в разговор.

— Потом Кришна присылает к ним связника! — радостно воскликнул Антоша. — Они встречаются и танцуют вместе! Но больше всего Кришна танцует с главной гопи по имени Радха.

Старший лейтенант Коньков укоризненно покачал головой.

— Хороший руководитель не должен иметь любимчиков, — заметил он. — Кроме того, эта история нас ничему не учит.

— Ну как же… — удивился Антоша. — Она учит тому, что человеческие души разыскивают Бога и страдают, пока Его не найдут… Когда, наконец, принесут шашлыки?

— Покурим пока на свежем воздухе? — предложил Коньков, и они вышли наружу.

Наступила ночь. Ресторан находился на маленькой кривой улочке. У входа светили рыжие лампы, вокруг которых носилась обезумевшая от близости электрического света мошкара. Уличные фонари не горели, и дома растворялись в полумраке.

Коньков достал сигареты.

— И я хочу! — заявил Антоша.

— Ты же не куришь, — удивился Коньков.

— Это я-то? — обиделся Антоша, сразу возжелавший отринуть любые ограничения. — Да я дымлю как паровоз!

Они затянулись, и неопытный Антоша закашлялся.

Из-за угла послышался металлический скрежет, кряхтение и матюги, и в бледные круги фонарного света вступили напряжённые фигуры, тащившие что-то невыносимо тяжёлое.

Коньков, отец Леонид и Антоша удивлённо к ним присматривались.

Скрежет и человеческие хрипы приближались, и вскоре выяснилось, что между тёмной землёй и усеянным звёздами небом трое мужиков волокут куда-то гигантские ржавые ворота.

Эти ворота выглядели настолько бесполезными, что отец Леонид открыл рот от изумления.

— Вы о чём? — спросил он, осознавая, что неправильно формулирует вопрос. — Вы это как? — сделал он ещё одну попытку.

Старший лейтенант Коньков пришёл к нему на помощь.

— Куда ворота тащите? — спросил он.

— Дыть… — ответил один из мужиков.

Они опустили свой груз на землю, чтобы перевести дух.

— Может быть, на спор? — предположил Антоша.

— Скажешь тоже, на спор! — возмутился мужик.

— Понесли, — просипел другой и оскалился, с усилием хватаясь за гнутые прутья.

Они со стоном подняли ворота.

— Командир … — уходя, прохрипел один Конькову, — в космос…

— Без вопросов, — сказал Коньков, засовывая руку в карман, но осёкся и спросил с подозрением. — А ты откуда знаешь, что я командир?

Однако трое уже утонули в ночи, волоча странные ворота с таким упорством, как будто выносили из боя раненого товарища.

— Зачем же вы их тащите? — крикнул им вслед отец Леонид, к которому вернулся дар речи.

Но ему никто не ответил. Ночь была полна изумительных тайн, и отец Леонид понял, что всё сущее является для него знаком.

Старший лейтенант Коньков затянулся, вдохнул, и его сигарета описала в темноте светящийся полукруг.

— Вероятно, таковы их жизненные обстоятельства, — философски сказал он.

Ворота уносились прочь, но отец Леонид понял, что он близок к разгадке.

— И страну нашу вынесут! — в ужасе выдохнул он. — Через эти ворота!

— Тише ты! — испугался Коньков, хватая его за локоть. — Пошли внутрь. Здесь слишком свежий воздух.

 

Обращение Леонида

 

В ресторане продолжалось беспечное веселье.

Их ожидал затуманившийся от ледяной водки графин, и легкокрылый официант летел к ним с шашлыками, прикрытыми, словно фатой, белыми кружевами лука.

За соседним столиком подвыпившая дама спросила вечного городского юношу:

— Дорогой, отчего у меня бывает такое чувство, как будто меня укусил лев?

— Это всё нервы, Верочка. Попробуй лучше фуа-гра, — сказал вечный юноша, равнодушно целуя ей руку.

— Я уже обожралась, — откровенно заметила дама.

Отцу Леониду показалось, что кто-то очень хитрый делает окружающее бессмысленным, и он водил испытующим взором по ресторану, выискивая врага. Постепенно ему стало ясно, что люди вокруг являются такими же жертвами обмана, как и он сам. На сцене снова завыл дурными голосами ансамбль, однако даже похабный резиновый парниша, как и остальные, был всего лишь жертвой.

И укушенная львом дама, и Коньков с Антошей, и другие гости, и конферансье, и оперный магнат Менетек Казбеков — все они барахтались в ловко расставленных кем-то сетях, все были людьми, неумело суетящимися в поисках счастья, но только напрасно проживающими свои коротенькие жизни. Всех их ждала смерть, но даже она не показалась отцу Леониду злой. Смерть была усталой и скромной, похожей на старушку-уборщицу, спокойно ожидающую, когда закончится шум и гам, чтобы привести всё в порядок.

Вдруг, среди множества лиц и взглядов, тяжёлый нечеловеческий взгляд обморозил обнажившуюся душу отца Леонида.

На него пялились холодные рыбьи глаза, тонкие острые кости целились в его грудь, и он увидел, как по недоеденному боку, словно кровавая рана, тянется сделанная из паприки надпись.

Надпись гласила: «МЕНЕТЕКЕЛПАРЕС», а рядом на блюде валялся отрубленный хвост с оставшимися буквами «ОВИЧ». Всё вместе это означало, конечно, Менетек Елпаресович, то есть хозяин ресторана Менетек Елпаресович Казбеков, но отец Леонид с трепетом понял, что первая, не отрубленная часть надписи означает знаменитое «МЕНЕ ТЕКЕЛ ПАРЕС» — ужасные слова, выведенные рукой ангела во время последнего пира вавилонского царя Валтасара, вскоре после которого Вавилон был захвачен врагами, а сам Валтасар убит.

— Погибла страна! — горестно выдохнул отец Леонид, попытавшись схватить себя за волосы, но бдительный старший лейтенант Коньков перехватил его руку.

— Молчи! — зашипел он, озираясь, не услышал ли кто.

Но веселящиеся были слишком увлечены своими праздниками.

Что-то ёкнуло в мозгу у отца Леонида, он сделался страшен и начал приподниматься из-за стола, не обращая внимания на вцепившегося в него бледного Конькова.

— Изыди, пустота между костями! — пробасил отец Леонид, указуя на страшную рыбу.

Коньков всё шипел и тянул его за полу пиджака.

Алкоголь и желание отринуть мировое зло принудили отца Леонида к действиям. Он почувствовал себя омерзительно богатым и решил раздать состояние нищим, чтобы начать новую, правильную жизнь. Ближайшим нищим ему показался пробегающий мимо официант, которому он попытался отдать всю свою наличность, но Коньков с Антошей не позволили ему этого сделать и выпихнули его из ресторана на улицу.

Коньков остался его сторожить, а ставший неприлично смешливым Антоша побежал за угол, чтобы изловить такси.

Отец Леонид не запомнил, как его посадили в машину и как он доехал домой.

 

Мама

 

Придя домой, он долго пил чай на кухне, поглядывая на плотно занавешенное окно и тяжело вздыхая. Мама уже легла спать, он старался её не будить и осторожно, чтобы не звякать, размешивал сахар фамильной серебряной ложечкой. Ему всё-таки хотелось, чтобы мама сама проснулась, чтобы она вошла в кухню, щурясь от света, спросила бы у него, как прошёл день, и пошутила бы, сказав, что если он будет пить много чая на ночь, то у него в животе заведутся лягушки.

Но мама не вышла, и он отправился спать и ворочался в полудрёме, морщась и скребя бороду, и даже пробовал моргать зажмуренными глазами, чтобы прогнать видения, от которых ему было холодно. Ему грезился рыбий скелет, пытающийся увеличиться для того, чтобы заключить целую вселенную между своими рёбрами.

«Неужели и я умру», — подумал он. Для чего-то он захотел увидеть свою правую руку, но во сне это оказалось неожиданно трудно сделать. Зато он увидел множество людей — лёгких, как осенние листья. Миллиарды листьев носились по ночному небу, кружились и покорно падали, покрывая землю слоями. «Зачем?» — хотел закричать отец Леонид, но голос его не послушался, и он только и смог, что возмущённо застонать. Тогда, наконец, проснулась его старенькая мама и подошла к нему, чтобы поправить его одеяло, и отец Леонид успокоился, видя, как мерзкий рыбий скелет постепенно тает среди звёзд.

 

* * *

 

Бунт

 

Была у Григория Илларионовича шальная мысль прокрасться к поцелуйному болоту и там по-гусарски сгинуть от наслаждения, но ничего из этого не вышло, потому что охрана его прогнала, угрожая побить прикладами. Потом он подумывал о том, чтобы в ночь перед казнью напиться до беспамятства, но не решился проспать назначенное время. Так он и промаялся всю ночь на своём диване.

Наутро он пришёл к Наине Генриховне прощаться, и такой тоскливый страх был в его глазах, что ей захотелось обнять его, хотя она, конечно, сдержалась. А Литвинов был затравлен до того, что был рад даже её сочувственному взгляду, как был бы рад любой крупице человеческого тепла.

«Как бы шёл на смерть Димитрий Димитриевич?» — подумала Наина Генриховна и решила, что уж этот волчара не стал бы искать жалости к себе. А Григорий Илларионович, столько лет проживший в Уре, столько жестокостей совершивший сам и, казалось бы, ничего ни от кого не ждущий, всё-таки к ней тянется.

— Пора, — сипло сказал Литвинов, и она протянула ему руку для рукопожатия.

Он помедлил ещё несколько долгих секунд и сказал почти беззвучно,

— Эх…

Поверх его кителя болтался ненужный спортивный свисток. Он жалко улыбнулся, вставая. Она тоже жалко улыбнулась в ответ. Литвинов вытер рукой глаза и вышел.

 

Его шаги затихли в пустом коридоре, а Наина Генриховна осталась сидеть в своём кресле.

— Чёрт! — вдруг зарычала она, и шарахнула по столу кулаком с такой силой, что толстая дубовая крышка треснула.

На ближайшей полке вдребезги разлетелась фарфоровая кошка. Наина Генриховна встала и отправилась на плац.

 

Она пришла туда, когда Литвинов уже стоял неподалёку от самодовольного Многожена Шавкатовича. Григорий Илларионович болезненно морщился, жевал губами и щурился, глядя на невзрачное солнышко. Китель он снял, сложил его и положил рядом прямо на плац, и теперь, в исподней майке и галифе, стал похож на белого офицера, которого вывели на расстрел.

— Товарищ полковник, — мурлыкнул Многожен Шавкатович. — Что, товарищ полковник? Умирать не хочешь, да?

Демоны-янычары мерзко улыбались, подтягивая канаты. Многожен Шавкатович возбуждённо раздувал ноздри. Ужас, исходящий от Литвинова, теперь казался ему вкуснее всего, и он удивлялся тому, что раньше этого не понимал. Говорил же ему Хозяин, что человеческий страх намного питательнее мяса. Чтобы продлить удовольствие, Многожен захотел помучить Литвинова ещё немного:

— Совсем умирать не хочешь? — спросил он.

Его круглая, как луна, рожа покачивалась в полуметре от бледного лица полковника.

— Не хочу, — замерзшими губами сказал Литвинов.

Глаза у него были большими и жалобными, как у ребёнка.

— Хо, — ухмыльнулся Многожен. — Он не хочет.

Демоны подобострастно хихикнули.

 

В этот момент к ним подошла Наина Генриховна.

— Я всё это отменяю, — резко сказала она. — Литвинов, за мной!

Литвинов хотел что-то произнести, но голос его не слушался, и он молча пошёл за ней следом.

— Эй, Наина-апа! Ты что делаешь? — обиженно закричал Многожен. — Эй! Мне Хозяин приказал его скушать.

— А вот я поговорю с твоим Хозяином, — процедила Наина Генриховна.

Многожен подумал, что баба совсем сдурела. Её силы и силы Хозяина были несоизмеримы. Если бы она видела, как Хозяин топнул и сделал дыру в палубе авианосца, она умерла бы от ужаса. Но возражать Многожен Шавкатович не решился — всё-таки она оставалась начальницей.

Наина Генриховна повела Литвинова в дальний конец гарнизона.

— Вы думаете п-переговорить с Димитрием Димитриевичем? — спросил Литвинов, заикаясь.

Она покачала головой.

— Это бесполезно.

— Тогда я не п-понимаю…

— Чего вы не понимаете? — закричала на него Наина Генриховна. — Что вы должны быть в брюхе у этого бегемота? Желаете вернуться?

Литвинов испуганно замотал головой.

— Куда мы идём? — спросил он через минуту.

Наина Генриховна вздохнула.

— К часовне.

Литвинов похлопал глазами.

— Бунтовать… — начал было он сипло.

Наина Генриховна посмотрела на него пылающим взглядом.

— Вот они все у меня где! — зарычала она, показывая на своё горло.

 

На двери часовни висел тяжелый амбарный замок. Наина Генриховна со злостью ударила по нему ребром ладони, и замок, завизжав дурными голосами, раскололся и рухнул на крыльцо.

Они перешагнули через высокий порог.

— Сдохни, гадина, сдохни! — простонал замок, умирая.

 

Часовня пахла тёплым деревом. Они закрыли за собой дверь и задвинули засов.

Тихий свет проникал сквозь узкое окно под потолком. На полу валялись сгорбившиеся от времени бумаги. Три стены были голыми, а к четвёртой была прибита полка, на которой стояли пустые оклады от икон.

— Всё равно нас отсюда вытащат, — пробормотал Литвинов.

— Вытащат, — согласилась Наина Генриховна. — Сколько нам осталось, как вы думаете?

— Думаю, часа три.

— Демоны сюда не подойдут. Пошлют солдат, чтобы сломать дверь. Или просто подожгут часовню. Но сначала с нами поговорят. Да, пожалуй, часа три. Чему это вы улыбаетесь?

Литвинов и в самом деле улыбался. Он удивлённо потряс головой.

— Верите ли, Наина Генриховна, я почти не боюсь. Впервые за столько лет. Но почему?

— Шок, наверное, — предположила Наина Генриховна.

— Пожалуй, — согласился Литвинов.

— Давайте присядем.

Она опустилась на пол и обхватила руками колени. Литвинов примостился рядом.

— Три часа без страха — огромное счастье, — проговорил он. — Не думаю, что меня хватит на большее, но эти три часа — мои!

Его глаза были круглыми от удивления. Наина Генриховна на него внимательно посмотрела.

— Всего лишь три часа, не теряйте голову, — буркнула она.

Литвинов поворошил туфлей валяющиеся на полу страницы.

— Почитайте что-нибудь вслух, — попросила его Наина Генриховна.

Литвинов поднял хрупкий, похожий на старое письмо, листок и прочёл:

— «Солнечная моя, волшебная Нина!»

— Нина… — задумчиво сказала Наина Генриховна. — Звучит почти как Наина…

— «Не презирайте бедного безумца», — продолжал Литвинов. — «Силы зла победили меня и теперь…».

Он замолчал.

— Что там дальше? — спросила Наина Генриховна, устало закрывая глаза. — Что за силы зла?

Литвинов шевелил губами, разбирая торопливый почерк.

— «и теперь… я не нахожу себе места. Волнение, беспокойство — страшные вещи, а в моём нынешнем состоянии и вовсе гибельные, но боязнь самого страха ужаснее всего, что со мной до сих пор было. Я должен объяснить Вам, что не охлаждение моих чувств и не постыдное увлечение заставляют меня просить Вашего разрешения расторгнуть нашу помолвку. Я люблю вас по-прежнему! Вы для меня — сама жизнь, тепло, радость — всё, чего я теперь лишён…»

Литвинов замолчал.

— Что дальше? — повторила Наина Генриховна.

— «Будьте счастливы, мой ангел, и забудьте меня как можно скорее потому…потому что… не в силах…». Дальше неразборчиво.

— На самом интересном месте, — усмехнулась Наина Генриховна. — Что-то помешало ему жениться.

— Похоже, что он попал сюда, — сказал Литвинов. — Раз уж здесь им заинтересовались.

— Пожалуй, — согласилась Наина Генриховна. — И давно сгинул на котлованах.

— Таким слогом писали до революции… — заметил Литвинов. — Чувствуется стиль. А вот ещё нечто рукописное.

Он поднял другой листок и прочитал.

— «Как избавиться от тараканов». Тьфу ты!

Он хмыкнул.

— «В день святого Тимофея Прусского посадите пару тараканов в мужской сапог. Бейте по сапогу палкой, приговаривая: «Уходите, прусаки, не то побьют вас мужики!»

Наина Генриховна рассмеялась.

— Тут ещё о том, как вернуть мужа! — сказал Литвинов, радуясь тому, что она смеётся. — «Приворот мужа в домашних условиях…» В домашних условиях! «Если муж вас разлюбил, бросьте его фотографию в кастрюлю с водой. Кипятите воду и помешивайте отвар, приговаривая: пусть мужняя любовь ко мне станет горячей, как эта вода. Семь дней подряд отпивайте этой воды».

— Не сработает, — сказала Наина Генриховна.

— Откуда вы знаете? — ухмыльнулся Литвинов. — А, вы же специалист, сами магией занимались!

— Давно это было, — вздохнула Наина Генриховна.

— А какой именно магией? Кто к вам ходил и зачем?

— Больше всего ходили женщины, — сказала Наина Генриховна. — Известное дело, зачем. Для себя просили любви, а для других то, что останется.

— Ого, глядите, свеча! — воскликнул Литвинов, поднимая с пола выполненный свинцовым карандашом рисунок.

Наина Генриховна неохотно открыла глаза.

— Красиво, — сказала она.

Литвинов вставил рисунок в пустой оклад над полкой и отступил назад, любуясь.

— У нас теперь есть свеча! — довольно сказал он.

— Какой-то вы несерьёзный, — проворчала Наина Генриховна. — Как Иванушка из сказки. Казнят вас, казнят, а вам и горя мало…

— Так ведь три часа! — воскликнул Литвинов. — Три часа мои! Смотрите, тут даже стихи есть!

— Про любовь? — заинтересовалась Наина Генриховна.

— Нет, — запнувшись, сказал Литвинов. — Это реквием.

— Читайте.

— Ты, Господи, почитаемый в Сионе. К тебе придёт всякая плоть… Как здесь могло оказаться такое? Что значит «всякая плоть». Неужели и мы тоже? Ведь мы тоже — плоть…

— Я всегда думала, что реквием — это музыка, — удивилась Наина Генриховна.

— Реквием — это молитва, заупокойная месса, — объяснил Литвинов. — В нём есть и музыка, и слова.

— Скажите, когда здесь построили эту часовню? — спросила Наина Генриховна.

— Ещё до меня. Была мода на всё религиозное. Там, где сейчас авианосец, стояла большая церковь. Без креста, конечно, зато стены и крыша были позолоченными. После революции церковь сломали, и на том же месте построили мавзолей. Потом сломали мавзолей и построили авианосец…

— Это уже при мне было, — сказала Нина Генриховна.

Они помолчали.

— Что-то мне в последние дни Демидин вспоминается… — вздохнул Литвинов. — Эх, если бы у меня было такое в груди…

— И что бы тогда было? — спросила Наина Генриховна.

— Да я ни за что не стал бы предателем! А если бы даже и попал в Ур, не сдался бы. Разве они могли бы меня согнуть?

 

В этот момент в дверь постучали. Литвинов вздрогнул и замолчал.

— Отворитеся, отопритеся, — писклявым голосом сказал Димитрий Димитриевич.

— Не откроем, — ответила Наина Генриховна.

— А мы двери повыломаем, — сказал Димитрий Димитриевич. — Полетят клочки по закоулочкам.

— Ломайте, — равнодушно ответила Наина Генриховна.

— Или часовенку вашу спалим.

— Палите.

Димитрий Димитриевич немного подышал за дверью.

— А что, если мы вас простим? — спросил он. — Тебя и твоего полковника. Кто старое помянет — тому глаз вон.

— Врёшь, — сказала Наина Генриховна.

Димитрий Димитриевич похихикал.

— Вру, — признался он.

— Вам-то зачем умирать, Наина Генриховна? — мрачно спросил Литвинов.

— Замолчи, — угрожающе сказала Наина Генриховна.

— Правильно, незачем! — подхватил Димитрий Димитриевич и поскрёб ногтём дверь.

— Это ведь я приговорён, а не вы, — понурившись, прошептал Литвинов.

Его опять затрясло.

— Замолчи, не то я тебя своими руками убью, — пообещала Наина Генриховна.

— Тогда открывай ты, полковник, — сказал Димитрий Димитриевич. — Жив останешься, будешь начальником вместо этой дуры.

Литвинов молчал.

— Или предпочитаешь сгореть живьём? — поинтересовался Димитрий Димитриевич.

— Да пропади оно всё пропадом! — закричал Литвинов и топнул ногой. — Я дал себе слово офицера — три часа ничего не бояться.

— Батюшки! — засмеялся Димитрий Димитриевич. — Слово офицера! Я тогда часика через три загляну.

И он, весело насвистывая, ушёл.