Сергей Геннадьевич Круглов родился в 1966 году в Красноярске. В последние годы живет и служит священником в Москве, автор и ведущий программы «Поэзия. Движение слов» на радио «Культура», колумнист интернет-издания «Православие и мир». Лауреат премий Андрея Белого (2008), «Московский счет» (2009), член жюри независимой премии «Дебют» в номинации «Поэзия» (2010).
Автор семи книг стихов, двух книг церковной публицистики. Стихи Сергея Круглова выходили в журналах «Знамя», «Новое литературное обозрение», «Воздух», «Дети Ра», «Зинзивер» и других, в переводах на английский, французский, итальянский, польский, словацкий – за рубежом.
ПОХИЩЕНИЕ ЕВРОПЫ
Тот, кто старушку Европу
Прямо так, в инвалидном кресле, похитил, –
А та и не вопит, вообще не реагирует
На рёв, кровь, раздражители века,
Девичья память ссохлась,
Груди как птичьи, глаза лишены взгляда, –
Тот, бычий, лиловогубый,
Геронтофил тот
В смоляных ресницах, в ноздрях вздутых, в бряцаньи ятр,
Бычьи же гордый, лишенный
Крайней плоти, чувствилищ тонких, – вон, роет
В волнах волосатым боком
Толщи жирных нефтяных пятен, дохлых
Раздвигает мордой дельфинов, –
Тот не Зевс, нет.
Далеко не унесет: бросит на полудороге
(У нее в капельнице – жизни кубика всего на два!..
А он и не поглядел: бычьими мозгами
Адекватно соображали только олимпийцы).
ДЕТСКИЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ОРИАННЫ ФАЛЛАЧИ
Тонкие руки, рваные джинсы,
Пыль на шоссе, как один едины
В жесте этого фанка,
Одинокие хоругви – заставки тысячелетья:
Тонущий «Титаник», две тонущих башни,
Пронзенные сарацинской стрелой.
Действительно беззащитные одинокие дети –
Ни креста в руках, ни Имени на устах.
Оссуарии веры пусты.
И ты впереди, женщина, красавица-ослица,
Вынужденная петь, пока пророки немотствуют.
Дети-овцы, ведомые огненной ослицей! Они пели:
«Режет нас злое время, как баранов,
От уха и до уха, и смеется
Нам в стекленеющие глаза, –
Но агнцы мы! От уха и до уха
Стебаемся и мы, и смеемся в лицо старому миру,
И кровь наша – на ветру орифламма!
Тот, кого убивают, смеется
В последний раз, а значит –
Хорошо смеется. Марш, марш, братья!»
Действительно, черен этот сентябрь, Орианна,
И мы, вот, умираем тоже:
Рак, не пуля, не нож ассасина
Нас скосит.
И Дюрандаль о камень не бьется: истлел в ножнах.
Но все же и нас забери с собою, наполни
И нашими трупами жерло Ронсеваля.
Ляжем вместе! Пусть найдет нас лежащими рядом,
Когда придет искать своих среди павших,
Тот Самый, на Кого ты так похожа
На этом детском фото, милая Орианна.
* * *
Фрёкен Скагерруп, немолодая пастор,
по совместительству подрабатывающая муллою
в одной из мечетей Вэллингбю,
в эти последние ночи декабря видит
один и тот же кошмар: входят
три грозных волхва – Лютер, Меланхтон, Кальвин,
три безглазых,
длинными узловатыми перстами по спальне вслепую шарят,
хрипят: «Где
родившийся Царь Иудейский?!!
Где звезда его на востоке?!! Не молчи, Ирод, дай нам
метнуть в тебя чернильницы наши,
полные всклень огненного гнева!»
Ледяные персты с квадратными жолтыми ногтями
нашупывают пожилую фрёкен в ее постели,
тянутся к горлу – кадык предатель!
единственное, что оставил фрёкен ее хирург, не смог переделать!
Сквозь свинцовую вату
пастор кричит: «Ваде ретро!»
и всплывает со дна.
За окном стокгольмскую полночь полнят
мириады разноцветных огней
над алтарями универмагов
в бесснежном – тысячу лет не было снега – небе.
Скоро Рождество, вспоминает пастор,
нашаривает на тумбочке блистер
и кладет под язык снотворную пилюлю, четвертую за ночь.
Тише, тише, умерь джинглбеллс, сердце.
Плохо дело, думает пастор, – снова
уснула на левом,
христианском боку. И переворачивается на правый: на правом
ей снятся зеленые и золотые сплетенья
растительных орнаментов на резных вратах джанны
и семьдесят две лесбиянки,
к выпуклостям которых, умозрительным сквозь хиджабы,
у фрёкен Скагерруп, надо признаться,
из прошлой, мужской жизни
остался рудиментарный вторичный интерес.
НАД ВАЗАСТАНОМ МИРНОЕ НЕБО
Остановил свой велосипед
У памятника Астрид Линдгрен
Возложить гвоздики – и ехать бы дальше
Но он не торопится
Смотрит невидяще плачет без слез
Старая фотография:
В правом нижнем углу – корчащиеся злобно Филле и Рулле
Чернозеленые склизкие
Сплетающиеся переплетающиеся
В левом верхнем – огневидный
Разящий Карлсон стоящий десять тысяч крон
Поражает зло долженствующее быть наказуемым
Кухонной шумовкой
Лазурное небо над городом (достаточно необычно на ломком
Черно-белом снимке)
Одна только ты, вера детства
Курощена низведена ныне ! рука дрожит медлит
Порвать – и вот всё-таки опять прячет
Фотографию во внутренний карман пальто
Свантесону шестьдесят два
Вокруг него много хороших людей
Имя им легион
Которые объяснили: это –
Всего лишь мировой финансовый кризис
Но он прожил достаточно долго
Пережил всех своих близких
Четырех собак
Смерть Гуниллы две
Третьих мировых войны
Чтобы заподозрить: это –
Что-то другое
Это наконец-то преддверие
Жизни вечной
Спокойствие (думает старик мерно
Руля в закат
Вниз провожая варикозной ногою педаль за педалью, вниз) только
Спокойствие
И Свет с востока встающий за его спиною
Поет гласом молниевидных Своих ангелов:
«Пусть все кругом
Горит огнем
А мы с тобой споем
Ути боссе буссе басе
Биссе – и отдохнем»
ОЛЕ-ЛУКОЙЕ
Патруль ювенальной полиции
накрыл его
влезающим в окно к несовершеннолетнему.
Он был застрелен на месте
при попытке оказать активное непротивление.
Спи, Ялмар! главное –
не забывай раскрывать зонтик.
Он дыряв, но спицы еще крепки
(какое счастье, что в суматохе обыска
за комод завалился именно этот).
ИНОСТРАННЫЙ АГЕНТ
1
все,
абсолютно все и всегда
начинается с малого:
чашечка матэ
песенка матье
самолетик матиаса
книжечка мэтью
в которой написано:
«увидел человека,
сидящего у сбора пошлин,
и говорит ему: следуй за Мною»
а ведь наш плоть от плоти,
судебный пристав!
неладно что-то, глубоко неладно
в благодатском королевстве
2
агентов содома
одного за другим
посылают в землю обетованную
а они раз за разом
попадают к нам в вавилон
3
==тульев-тульев
я надежда===
. . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«и шмелёв, и цветы, и трава, и колосья,
и лазурь, и полуденный зной…»
о я всё подпишу!!
только больше не пой
ВАМ, БОЯЩИМСЯ МИРОВОГО КРИЗИСА В КОНЦЕ ГОДА
Мир дрогнул, как зарубленная ель –
Как срез вскипел кровавою смолою! –
И рухнул ниц со скрежетом и долгим
Древясным воем (с пепельных небес
Снег техногенный, шопоть, нагасака,
Летел, не долетая до земли,
И испарялся в лазерных лучах).
И сорок дней, покуда совершался
Корпоратив, – рассвет не наступал.
И труп, одет в прозекторский глазет
И в мишуру, в то мертвенно живое,
Что ряженых несытых веселит,
Во тьму агонизирующим взглядом
Шаров стекляннодутых расписных
Уставился незряче, – и глава
Увенчана рубиновой звездою
(И мир, и град – врагом без бою взят!).
Ни жизнь, ни смерть – воздвигнут на позор,
И сонмы лярв, сояясь в хороводы,
Под терменвокс сезонных распродаж
Завыли: « А! так это ты – наш мир?!!
Ну, докажи! Шагни из крестовины!»
Он не шагнет, когда б и захотел.
Поэтому – и ты, и ты, и ты,
И двое вас, и эти, – шаг назад.
Все обездоленные, попранные тьмою
Конца времен, – за мной из городов!
Замкнувши взгляд и слух, – за мною в ночь,
Погостами проспектов и проездов,
Надгробиями баннеров рекламных
(Куранты заводные прозвяцали
Уже давно нам комендантский час,
Но только не оглядывайтесь – мимо
Мы проскользнем, и ни один патруль,
Что наш не встретит взгляд, не страшен нам).
И – прочь, в пустыню, следом за волхвами.
SMOOTH
наш с вами мир так приспособлен быть гладким
скользким однородным смягченным
мы изобрели для своего обихода
множество этих маленьких предметов
еле видимых но хорошо подогнанных друг к другу
четыре миллиарда шарикоподшипниковых наносистем
неслышно двигающихся туда-обратно
в резервуаре искусственного вазелина
(медленно с ласковым всхлюпом
высосано из вен планеты и переработано
восемь биллионов тонн нефтепродуктов)
поршни лоснящиеся от слизи
не производящие даже впечатления силы
(сила – трения тяжести весомости конечности –
мягко отменена)
мусс наших цикличных потребностей
части всеединого
смазочного механизма
не за что зацепиться
поэтому увы оргазма не будет
но зато не будет и зачатия: в этой всеперерабатывающей утробе
рождение запрещено
Lucy in the Sky with Diamonds
Когда Люси О.Доннел,
девочка с калейдоскопическими глазами,
была маленькой,
она смеялась,
брызгалась краской в мальчика Джулиана
на уроке рисования.
Когда Люси О.Доннел выросла,
она умерла.
Системная красная волчанка –
болезнь Либмана-Сакса –
аутоиммунное заболевание –
system lupus erythematosis –
диффузное заболевание соединительной ткани,
характеризующееся системным
иммунокомплексным поражением соединительной ткани и её производных
с поражением сосудов микроциркуляторного русла.
Рак – один из штрих-кодов смерти.
Мы все рождаемся, неся его в крови,
в слизи, в лимфе.
Никто, никто
не пройдет мимо: контроль бесстрастно, педантично
считывает нас на выходе.
Но ничего, детка,
ничего.
Смерть – начало выздоровления, ты же знаешь.
Когда отворятся двери реанимации,
первое, что мы с тобой увидим – что всё осталось как прежде,
как в детстве
(«клянусь Богом и клянусь Мао!»):
на розовом и голубом вокзале
нас встретят пластилиновые носильщики в зеркальных галстуках,
и в такси из газетной бумаги мы поедем туда, где
закон Христов в нашем сердце
и Люси в небе в алмазах навсегда.
Просто терпи и не отпускай,
не отпускай,
держи
меня за руку.
* * *
Андрею Полякову, в Крым
снег ложится в человека
потому что знает снег
между тем и этим светом
только прорезь – человек
Дочка спит, на полу у кровати –
Незаконченная, в два карандаша, картинка:
С руками-палочками, безносый, однозначновзглядый,
Ласковый,
Снег – письмоносец Божий
В белых валенках, подшитых углами мглы.
Снег ничего про это не думает:
Он передал письмо и стоит (не как
Стоят гонцы, не ждет
Похвалы за добрую весть, за злую –
Изощренных пыток: снег – даже не письмоносец, детка,
И не письмо, снег – просто
Конверт).
Да снег и не успел бы подумать: человек машинально
Бросил конверт в огонь, жадно
Впился глазами в разбегающиеся строки письма –
Чернильная зима поплыла выпукло,
Изгиб за палочкой, точка за завитком, смысл за пробелом,
В наводимой лупе слезы –
Отворил чугунную дверцу, присел на корточки,
Курит в печь,
Молчит в ночь (позже,
Гораздо позже, он спохватится,
Что сжег конверт, не догадавшись прочесть
Обратный адрес).
«КРИК» МУНКА
вид на осло-фьорд с холма экерберг
здесь кончается
небо
писанное не кровью но гноем
ветер из отверстой, настолько
отверстой человеческой дыры
рушит декорации надувает
паруса парусии
Ты не сможешь не прийти
на такой зов
БЛАГОСЛОВЕН ГРЯДЫЙ ВО ИМЯ ГОСПОДНЕ
«К адку привыкайте, к адку!»
Ю.Мамлеев
туда – на ослике
под солнечные осанны
в белый ершалаим
оттуда – на козлике отпущения
весь избитый
в черную человеческую пустыню
подожди меня! подожди!
я сейчас! я с Тобой!
(шнурок развязался гад
от слез не вижу не могу завязать
вот так и проковырялся)
В ДЕНЬ ОТДАНИЯ ПРАЗДНИКА КРЕЩЕНИЯ ГОСПОДНЯ
О как сердце
Праздновало, было
Каким украшенным, Боже!..
Кипарисовый потаённовишнёвый впразелень креста кряж
Вспорол шелковистую алую скорлупу, исполнил до дна кладезь бездны
Мерно трижды,
Серебряной сканью изузороченные поручи вмиг намокли,
Огненное на водах пело, летало, извествовало
Словесе утверждение,
Златых свеч в глубине колыханье, свет-ассист, синих
Водворение сиринов,
Иссоп в млечнольдяных жемчугах капель, –
Сердце моё фаберже, Три в Едином!..
Прости, мой Боже.
Я уже знаю, знаю всё, что сурово скажешь:
Этому полоротому вечно
Что ни подари – всё посеет,
Или мальчишки во дворе отнимут,
Или обменяет на фигульку, пластмассовую пульку, осиновую рогатульку,
На копеешный фантик…
Не смотри только на меня так, Боже,
Ничего только сейчас не говори, родимый!
Но и только
Не уходи, не оставляй наедине
С этой утратой.
Честное слово, ну никому не показывал Твой подарок!
И хоть убей не понимаю: прятал вроде
Всё в тот же карман, потайной, надёжный,
Вот же, крепка застёжка, нет дыр в подкладке, –
Куда, куда делось?
МОСКОВСКАЯ ЗИМА 2011
моим москвичам
1
Пророк и язвенный
Чародей-администратор
Салтыков-щедрин когда еще накаркал
Вот и
Дикий ветр точно так же
Взъял да унес всех таджиков! ускакал
Заяц-толай
Некому посыпать всё это сланым
Превратить в безопасное жгучее
Придающее сил силам трения месиво
Питающееся украшенными в растяжку блесым
Ботинками ессо
2
Чистый снег в чистом переулке
Кто-то ядовитожелтым испетлял поведал
Низкому люминисцентному небу
Что любовь = димас + алиса
На восклицательный знак не хватило тугости заряда
Не мы не мы! спешат скрипло заверить
Налепленные на скорую руку да на долгую муку
Легионы снежных
Рясы в сугроб истуканов
Расставленные вдоль тротуара
Мы и писаем-то не так но сидя
Не в силу как вы подумали ориентации
Но потому что давид царь наш
Обещал вернуться проверить весь дом навала
И если что истребить нещадно
Всех мочащихся к стене
Ладно на слово вам истуканы верим
Да и слово
Любовь
Кто ж из вас слышал а тем паче
Сумеет написать без ошибки
3
Московский морг – единственное место
Где очнувшись не наткнешься взглядом
На биллборд ни тем паче
На неоновый свет что
Во тьме коммунальной
Обреченности светит – с новым
Годом брат № 456388999070! с новым
Визионером горалик не описанным
Хотя и
Может ею-то как раз и провиденным
Кромешным счастьем
4
В прекрасном далеком
Отрадном
У видеоглазка железных ворот глухого забора
Закрытого международного еврейского института
Интеллигентночахоточный поп и благоутробный
Румяный раввин
Третий час полуцитатами ведут прю
Об одном месте
Из книги ваикра с комментариями раши
При том – и это очевидно
Охраннику института терпеливо
Зевающему в вестибюле
По ту сторону камер слежения –
Оба держат в уме совершенно определенные вещи:
Да раввин это разве профессия –
Да поп тем паче не профессия –
Да что ты понимаешь у вас-то давно нет храма –
Да у вас-то халамидников не храм а не леть и глаголати что такое –
Да мы первые встретим машиаха павел обещал нам
А как увидите кто он так заподпрыгиваете да как бы не поздно –
Да поднимись-поднимись в йерушалайм тебе там
Уж бабушки не принесут курку млеко яйки –
Да и ладно (думают хором) лишь бы
Было Имя Его благословенно –
Низкое еловое ватное окраинномосковское небо
Удовлетворенно кивает посылает
Дождение пушистого снега
На правых и тех кто еще правее
5
В маленьком клубе проект о.г.и.
Нет ничего и ничего и не было
Вон чахлая липа есть
Есть чугунная решетка и
За ней бульвар
И плавится лёд в вазочке
И видны за соседним столиком
Налитые кровью чьи-то глаза
Но
Было в полночь видение в аду
Потолок исчез расступился и стало тихо на небе
Как бы на полчаса
И увидев повисшую в дымном декабрьском разломе – звезду
Трое
Кураторы той самой словесной жизни
Которая есть свет человеков
Переглянулись допили затоптали в пепельницах окурки
Стали собираться – цветков файзов
Давыдов вечнокипенный курящийся паром как бы
Калёная каменка бражным свежеоплёснутая настоем –
Под мышками утвердили пачки
Нераспроданной новорожденной российской литературы
И вышли в метель
Ночь
Перевалила за половину
Путь еще долог
Но скоро совсем скоро
Единственное вечное невообразимое утро
Нового совсем нового года
* * *
Калитка не заперта, – входи, Мария.
Листай этот сад, как медленную книгу.
Когда весною сойдут сугробы
И подснежники откроют небу мохнатые очи,
Исполненные водянистого света,
Ты найдешь всё, о чем горевала:
Потерянный в детстве секретик, зарытый под кустом сирени,
Дуэльный ржавый лепаж, давший кряду четыре осечки,
Могилу Бродского на Васильевском острове.
Медленная наша книга, которую Кто-То
Заложил до времени пальцем,
Задумавшись над строчкой, нежно, царственно всматриваясь
В невыразимо наше Своё.
