Содружество переводчиков «Drugimi Slovami» делает зарубежную поэтическую классику достоянием русских читателей. Уже шесть лет этот творческий союз работает над масштабной книжной серией, посвящённой мировой поэтической классике периода Великой войны 1914–1918 годов. Этот поворотный момент истории человечества оставил глубокий след в мировой поэзии, и переводчики поставили перед собой задачу — создать русскоязычный слепок этого следа.
В 2016 году был издан первый выпуск серии, посвященный поэтам Германии и Австро-Венгрии. В книге было представлено творчество 34 авторов различных направлений и стилей, от пропаганды до авангарда, большинство из них впервые появилось на русском языке. Издание было дополнено редкими иллюстрациями из фронтовых и тыловых изданий, биографиями авторов и историко-литературным очерком.
После выхода первого выпуска содружество «Drugimi Slovami» взялось за продолжение серии. Три года понадобилось, чтобы собрать команду лучших переводчиков и сделать переложения еще из 35 поэтов англоязычного мира. Этот увесистый том будет назван «Поэты первой мировой. Британия, США, Канада».
Содружество переводчиков «Drugimi Slovami» нуждается в помощи, чтобы успешно продолжить уникальный книжный проект. Вы можете помочь прямо сейчас, подробности ЗДЕСЬ.
В знак поддержки проекта Textura начинает публиковать избранные переводы из готовящейся к выходу книги «Поэты Первой мировой. Британия, США, Канада».
Роберт Сервис | Robert Service
(1874-1958)
Когда началась Первая мировая война, Роберт Сервис уже был знаменитым поэтом. Прославил выходца из британского Ланкашира, переселившегося в Канаду, сборник «Зов Юкона» (1907). Жёсткие мускулистые стихи, полные романтики «золотой лихорадки» и грубоватого юмора, покорили читателей Северной Америки, принеся Сервису популярность и достаток. «Баллады чечако» (1909) и «Песни перекати-камня» (1912) закрепили успех — Сервиса стали называть «канадским Киплингом», хотя его поэзию часто упрекали за «легковесность» и «дурновкусие».
Начало войны застало 41-летнего поэта в Париже; в армию его не взяли по состоянию здоровья. Сперва он работал военным корреспондентом, но в 1916 году после того, как его приняли за шпиона и чуть не расстреляли, Сервис записался в американский Красный Крест и несколько месяцев служил санитаром и водителем кареты медицинской помощи. Совершенно истощив силы, немолодой уже поэт оказался в парижском госпитале, где завершил работу над сборником «Стихи санитара» (1916), в котором нашли отражение его военные впечатления (оттуда и взяты стихотворения, представленные здесь). Книгу Сервис посвятил своему брату Альберту, погибшему на фронте.
В послевоенной биографии Сервиса, ведшего безбедное существование, немного значимых событий. Среди них две поездки в СССР в 1930-е годы, давшие пищу стихам, весьма нелестным для советского строя — в частности, знаменитой «Балладе о гробнице Ленина» (1939). В результате с конца 1930-х само имя Сервиса оказалось в СССР под запретом, а представительное русское издание его стихов появилось лишь недавно.
ВСЕГО ЛИШЬ НЕМЕЦ
Мы его волокли с ничейной земли; кой черт нас туда понес?
Могли бы шкурой не рисковать — и так бы подох, как пес.
Что печься о нем под шквальным огнем — нам не все ли равно?
Он в голову ранен, почти бездыханен, а трупов и так полно.
Но как бы там ни было — он у нас. Уделались мы в грязи.
Кривой окоп — словно вскрытый гроб, гром его разрази!
Скользили, падали… Раненый бош не дергался — неживой.
Как муравьи, в поту и в крови, тащили — будто он свой.
И вот он лежит у нас в блиндаже, что рыба на берегу.
Врач прибежал — плечами пожал: «Помочь ничем не могу».
Мы сразу уселись в карты играть — по полу ляп да ляп,
И слушали немца предсмертный хрип, похожий на гулкий храп.
Перевязать — нету бинтов; тускло светит фонарь;
Почти не видно ни мокрых стен, ни мрачных небритых харь;
На вшивой соломе резались в бридж, стараясь не мухлевать;
Плох ли, хорош — он проклятый бош, нам на него плевать.
В карты дулись, ругаясь, дрожа во тьме сырой и гнилой;
По крыше нашего блиндажа шаркала смерть метлой.
Хо-хо! Я выиграл, банк смахнул; встал, потянулся слегка;
От спертого воздуха всласть зевнул, решил найти огонька;
Прикуривать стал от ближней свечи — под нею валялся бош,
С белым лицом — мертвец мертвецом, взгляда не оторвешь.
Стою, гляжу и себе твержу: вот это, братцы, фигня!
Раненый бош так странно похож именно на меня.
Увидишь такое, я вам скажу — враз потеряешь покой.
Как будто это я сам лежу с пробитой насквозь башкой;
Вот только серо-зеленый цвет шинели — не как у нас,
Мозгов почти половины нет, и напрочь выбитый глаз;
Губы чернеют, щеки как мел, и на виду у всех
Грудь ходила — свистел и хрипел, словно кузнечный мех.
Да будь он проклят! Совсем как я — кольцо на правой руке;
И так же точно на шее висит медальон на грязном шнурке;
С одной стороны там портрет жены, с другой его стороны —
Детские лица, сквозь кровь и грязь почти совсем не видны;
Три девчушки — кудри как шелк, губы как лепестки —
Сели в ряд, смеются, глядят, так далеки-близки.
Сказал я: «Ты меня обошел — троих успел произвесть».
И тут мне стало нехорошо — так, что пришлось присесть.
Радости мало — то знает любой, кто с войною знаком —
Видеть, как смята Господня тварь в грязный кровавый ком;
Радости мало — предсмертный хрип слышать в его груди;
То участь его… А каково оставшимся позади?
Прошел сквозь боль до небесных врат — окончен солдатский труд;
Кто любит его и ждет назад, с ним вместе не раз умрут.
Я снова сел за карты скорей — не доиграл до конца,
Думал и думал про трех дочерей, оставшихся без отца.
Всего лишь немец, вражина-гад, рискуют все головой —
Но я все равно был бы очень рад, услышав, что бош живой.
Немцем меньше — что за дела? Но все ж на душе покой:
Пулю, что череп ему снесла, послал не своей рукой.
Трефы не козыри, говоришь? Прости меня, старина;
Ошибся, задумался о другом… Какое дерьмо — война!
(Перевод А. Кроткова)
ТАМ, ЗА БРУСТВЕРОМ
Днем я в окопе торчу, прозябая,
Пуль и снарядов привычен мне свист;
Ночью же… ночью картина иная,
Там я за бруствером авантюрист.
Ох уж, Романтика, ты не мечта ли?
В скучной конторе средь бланков и счет
Грезились битвы мне, вихри баталий,
Викингов кровь, знать, по жилам течет.
Я и не думал, что будет так ныне
Всё ослепительно, бурно, остро;
Вот я под пулями ползаю в глине
И проклинаю луны серебро.
Здесь я один, вот, ища приключений,
Вполз на нейтральную я полосу;
Жмусь к мертвецам от ракетных свечений,
Вспыхнувших в небе, и цель — на носу.
Звезды есть те, что рубинами светят,
Отсвет от них как крови озерцо;
Есть изумрудные звезды, что метят
Страшною зеленью трупам лицо.
Белые звезды страшнее, чем эти:
Пламя жемчужное, ярко как день,
Редким брильянтом в серебряном свете
Вытравит жертву, что пуле — мишень.
Здорово так рисковать во всегдашней
Грязью и смертью напичканной тьме!
Здесь я лесничий на дьявольской пашне;
Прячется месяц в густой бахроме.
Что это? Звуки! Простое движенье
Ветра иль липкой ладони в пыли?
Шелест травы? Может быть, приближенье
Призрака этой нейтральной земли?
Ночью выходят они для острастки,
С бормотом жутким бредут в тишине;
Всюду на Богом забытом участке
Страхи цепляются за ноги мне.
Уфф! Это что? Не желе мармелада ль —
В сточной канаве, в зловонной траве?
Под ноги бросились, кинувши падаль,
Крысы огромные, три или две.
С ужасом здесь красота воедино:
В свете ракеты окопная пыль,
Льются потоки под цвет апельсина —
Бьет батарея за несколько миль.
Грохот снарядов, рев пушки басистой,
Споры винтовок — брюзжание, треск.
Дальше ползу по траве я росистой,
Внемлю, смотрю. Упоение! Блеск!
Вот это жизнь! Только медлить нельзя бы,
Нужно успеть до рассвета. Айда!
Времени мало, спешу чрез ухабы
Выполнить то, с чем был послан сюда.
Целы гранаты, кусачки со мною,
Я пробираюсь, минуя овраг.
Чу! Чей-то шорох… И вот за спиною
Впялили зенки в меня. Это враг?
Слышу во тьме, как он дышит, собака,
На расстоянии фут от меня,
Сердце колотится, гунна, однако,
Сразу по запаху чувствую я.
«Сволочь, сдавайся!» — шепчу не по-детски,
Крикнуть — так верная смерть мне грозит.
«English schwein-hund!» — он шипит по-немецки.
Значит, нам драться во тьме предстоит.
Вот мы сцепились, и ярость поперла,
Валимся, бьемся, скользим, я и гунн,
Ногти ему погружаю я в горло,
Рвется — кусаю. Задам карачун!
Было визжать он, да стиснул я с силой,
Молвлю ему: «Всё, конец тебе, знай;
Только скажи мне, тевтонское рыло,
Сколько детей у тебя?» Тот мне: «Nein».
Девять! Убью ли папашу такого?
Только связал да и бросил засим.
Как же исполнил работу? Хреново.
С проблеском первым вернулся к своим.
Днем — это только мой долг и работа,
Старая песня и пляс тарарам.
Ночью — романтика, слава, охота
И приключенья — за бруствером, там.
(Перевод А. Триандафилиди)
Хотите помочь? Перейдите по ссылке: https://planeta.ru/campaigns/warpoet
