Ольга Девш родилась в 1982 году в городе Дружковке (Донецкая обл., Украина). По образованию журналист. Редактор отдела публицистики электронного литературного журнала «Литосфера». Лонг-листер литературно-критической премии «Неистовый Виссарион» (2019).
Обзор литературной периодики (июнь-начало июля)
В июне — традиционно пушкинском, юбилейном 220-м, — аккурат в день рождения Александра Сергеевича, на сайте журнала «Знание — сила» вышла статья Александра Маркова, доктора филологических наук, профессора Российского государственного гуманитарного университета, под интригующим названием «Почему Пушкин и сейчас — наше всё». Не в доказательство, не в защиту гения — если кого-то и гложет сомнение во «внерамочности пушкинского жанра» , то не всерьёз эти лукавые муки, от незнания — а для напоминания, что: «Слово Пушкина — ловушка, оно не служит творчеству, но вбирает в себя творчество, его правила, его вдохновение. <…> Слово Пушкина ближе всего к русскому библейскому слову. Конечно, Пушкин читал Библию по-французски, и когда он называет «отрока Библии» не «блудным сыном», а «расточителем», он калькирует французское выражение, хотя и в греческом оригинале тоже он буквально «расточитель», а не «блудный». Но когда в славянской и русской Библии, как и в богослужении, под влиянием древнееврейского можно сказать «солгал» про неодушевленный предмет («поле солгало и не дало урожая») или под влиянием древнегреческого сказать «восприятие» вместо «воспринятого» («злое восприятие»), мы понимаем, как устроено пушкинское слово. Это всегда — слово, которое действует, знает свой жанр действия, знает, какие именно эффекты и какой жанр, «трагедия» или «комедия», «лирика» или «гротеск» за ним последуют».
В Rara Avis обозреватель Дарья Лебедева в размышленческом обзоре «детской» пушкинистики последних лет «Саша Пушкин» исчерпывающе продемонстрировала заштампованность в пересказе биографии Пушкина, сужение его литературного наследия до зазубренных в школе десятка стихотворений, «лицемерного поклонения, превращения фигуры поэта в культ» без настоящего понимания поэзии как искусства, которое есть «то, что не жизнь». И хоть отмеченные Лебедевой художественные произведения написаны для детей и подростков, но, увы, констатация неутешительна: «Растиражированные штампы кочуют из книги в книгу, и Пушкин начинает напоминать яркую картину в стиле поп-арт. Или набор хештегов к изображению в инстаграме: осень, гусиные перья, лайковые печатки, длинные ногти, кудрявая шевелюра, красавица-жена, дуэль. В книгах, даже удачно заигрывающих с биографией поэта, всё равно виден занос в сторону готового шаблона». Впрочем, автор нашла и писательские удачи, вроде двух эпизодов про Пушкина в книге Сергея Махотина «Воробьи в голове» («Речь», 2017), в которых главенствует не персона поэта, а его творчество, и «наконец-то Пушкин не сводится к штампу, а напрямую воздействует на жизнь героя».
Критическая статья Валентина Лукьянина о прошлогоднем романе Анатолия Курчаткина «Минус 273 градуса по Цельсию» в июньской «Звезде» изобретательно замаскирована под эссе о «ферменте искусства». Негласное правило профессионального сообщества — не баловать рецензиями книги, изданные не вчера или сегодня пополудни, а всего-то год-полтора назад, не говоря уже о более ранних экземплярах, Лукьянин ловко исключил и представил обстоятельное эссе о миссии искусства с «вольными вариациями на полузабытую критикой тему». По-моему, это блестящий ход: «Литература же (как, впрочем, и все искусство) устроена иначе: главное доказательство истинности художественной идеи заключено в художественном совершенстве выражения этой идеи. Знаменитое “Верю!” или “Не верю!” логически неопровержимо, иные — внешние по отношению к художественно-образной системе — аргументы не работают. Поэтому писателю не имеет смысла опираться на авторитет «школы» или «учителя»; принадлежность его к той или иной литературной школе устанавливают разве что задним числом литературоведы, а открыто признать себя чьим-то учеником или последователем — это вроде как поставить под сомнение свою непохожесть. <…> Мало того, надо ясно осознавать, что вступаешь в противоречие с общим мнением. Чтоб решиться на это, нужен характер Дон Кихота или по крайней мере Антонио Переса, устроившего музейную экспозицию из беспредметных живописных композиций и пришедших в негодность бытовых вещей. Понятен риск, понятны возможные психологические издержки, но не очень понятно — ради чего? Думаю, что в поисках ответа на этот вопрос лучше не погружаться в метафизику, а обратиться к конкретному примеру».
На «Прочтении» опубликовано интервью с победителем литературно-критической премии «Неистовый Виссарион» Ольгой Балла-Гертман, которое удачно совместилось с информационным поводом о присуждении ей премии. Беседа вышла гармоничной «наиболее общим законам» сожития критика-философа и текста. Вопросы Юлии Подлубновой располагали к ответам, и та готовность, с которой Балла делилась мировоззренческим опытом (чтение как проживание и формирование отношения к прочитанному, особенно на письме), концептуальными интуициями вполне могла бы спродуцировать дальнейший внутри- и межцеховый диалог: «…Мне кажется, что по-настоящему событие литературы (искусства вообще, но, кроме словесных искусств, я не чувствую других) происходит на границе — между текстом и читателем, из их взаимодействия, а больше всего — в читателе, к чему текст оказывается только поводом и стимулом; читатель «проявляет», разворачивает — в себе и на свой единственный лад — то, что текст ему задаёт, задевая его; отвечает на него, как на пятно Роршаха, собственной системой ассоциаций. Критик — это просто такой интенсивный, рефлексирующий читатель, умеющий выговаривать процессы своего чтения и сопутствующего ему смыслообразования».
В «Учительской газете» литературный критик Анна Жучкова в рубрике «А вы читали?» (редактор Борис Кутенков) рассказала о своих наблюдениях за премией «Лицей» имени А. С. Пушкина. О текстах лауреатов и финалистов этого года Жучкова по обыкновению говорит честно и контекстно, точно представляя, какой должна быть литература: «Постмодернизм как приём востребован современной литературой. Но плетение словес как цель — уже слишком привычно, на это не надо сегодня “ни ума, ни фантазии”. <…> Особого упоминания жюри удостоилась книга Снежаны Каримовой “Идущие полем”. Лучшая книга сезона, на мой взгляд, без колебаний взяла бы её для уроков литературы. <…> “Идущие полем” повесть том, что во взрослом мире дети часто воспринимаются как “идущие лесом”, хотя они-то как раз по-взрослому ответственны и мудры. Жизнь человеческая — поле, вспаханное и возделанное. Или заброшенное и утопающее в грязи. А дети наши — это те, кто этим полем идёт. Наши дети — это и юные поэты, которых открывает “Лицей”. Самый чистый, самый талантливый из них — Василий Нацентов из Воронежа. Он вышел в финал, но лауреатом не стал. И хорошо, что не стал. Значит, будет стремиться вперёд, ведь пока в его светлой лирике Мандельштам и Пастернак слышнее, чем он сам. Это естественно для молодого поэта, и Василий обыгрывает ученичество открытым диалогом с предшественниками».
В «Дружбе народов» в этом месяце любопытный дебютант — Павел Конюхов, протоиерей, бард, автор поэтических переводов Псалтири и пяти книг стихов. Для отца пятерых детей и дедушки десяти внуков не кажется удивительной тематика детской рубрики «Дружба на вырост». Неожиданной становится озорная (читай — ироничная?) интонация текстов, когда в духе «Крокодила» происходит обыгрывание недвусмысленно актуальных реалий, окружающих ребёнка, и сводится к безобидному нелинейному финалу. Чуковский, интересно, оценил бы?
Как пример:
Утренний кошмар
Что за крик с утра в квартире?
Полицейский к нам в мундире
Прибыл, чтобы злой маньяк
Не допил бы весь коньяк?
Иль пожарный к нам явился,
Чтоб пожар остановился?
Иль на «скорой» прибыл врач?
Иль футбольный кончен матч?
Мальчик в школу собирался —
А дневник вдруг потерялся!
А в «Новом мире» зацепило внимательное «расследование» Даниэля Клугера, заметившего несовпадение возраста Жеглова в экранизации романа братьев Вайнеров и в самой «Эре милосердия» и начавшего, собственно, идти по следу. Автор обнаружил нестыковки в биографии киношного героя Высоцкого, переклички и парафразы эпизодов и даже персонажей книг Адамова и Ильфа и Петрова. Статья «Альфа и Омега советского детектива» — это поиск ответа на главную загадку легендарного «Место встречи изменить нельзя» — почему же Глеба Жеглова ни в одной книге Вайнеров больше нет — ни до «Эры милосердия», ни после? Даже не промелькнул на заднике. Но был специально в сценарии «состарен», с двадцати пяти до сорока лет. «Что должно было прояснить (именно в романе, не фильме!) появление в экранизации Жеглова-Высоцкого?» — спрашивает Клугер и отвечает… что «современные знатоки детектива сходятся в мысли, что Великий Сыщик — главная фигура жанра — является сегодняшней ипостасью героя-воина. Воин из героического эпоса, из героических мифов, из фольклорных легенд и преданий, которые, согласно В. Я. Проппу, в большинстве представляют собой образно-сказочное осмысление архаичных обрядов инициации юноши, превращения его в героя-воина, в Героя, с большой буквы, — вот кто такой герой сегодняшнего детективного произведения. А Герой должен быть один».
В общем, почитайте. Развязка не подкачала.
