Алексей Чипига — поэт, эссеист. Родился в 1986 году. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького, живёт в Таганроге. Стихи публиковались в журналах «Воздух», «TextOnly», «Пролог», «Новая реальность», на сайте «Полутона», эссе и критические статьи — в журнале «Лиterraтура», на сайте «Арт-Бухта» и др. В 2015 г. вышла книга стихов «С видом на утро», в 2017-м — «Кто-то небо приводит в окно».
Вячеслав Куприянов. «Противоречия: опыты соединения слов посредством смысла», Москва, Б. С. Г.-Пресс, 2019
Вячеслав Куприянов — один из родоначальников и теоретиков позднесоветского верлибра, увенчанный множеством международных наград поэт, прозаик и переводчик. Выпущенная к 80-летию автора книга избранного Куприянова «Противоречия», безусловно, помогает увидеть отличие его стихов от творчества других верлибристов. Книга большая по объёму и вмещает много маленьких и среднего размера стихотворений, «уложенных» по разделам, названия которых, например: «Время любить», «Даль детства», «Очевидное», «Смысл жизни», похожи на названия рассказов.
И действительно, возникает ощущение, что каждое стихотворение в книге — отдельный герой, для полноты сюжета встречающий других героев — другие стихи. Так, в разделе «На языке всех» каждое стихотворение (кроме первого) начинается со слов «на языке», а дальше раскрывается, на языке кого или чего говорится: воды, огня, птиц, змей. Например:
на языке волков
мы —
люди
друг другу
Перед нами афоризм странного свойства, заставляющий буквально вживаться в предложенное «мы». Известное крылатое выражение становится поводом для другого, в котором поименованные существа — волки выступают в качестве судей над говорящим. Неизбежная ограниченность высказанного выглядит лакомым куском для любителя исправлений, оттого, надо думать, в стихах Куприянова присутствует угнетающее чувство контроля и нередки образы, связанные с насилием («мой язык сух как порох», «наш путь далёк и кровав», «Илья Муромец поразит стрелой», «Персей отсечёт голову», даже слова языка заставляют время оборачиваться — контролирующая воля непрестанно вступает в борьбу с материей стиха, с внезапным проявлением вольности). Но вот вопрос: воспринимают ли этих обобщённых нас, о которых не раз говорит Куприянов, волки именно как людей, если волки не могут говорить и мыслить по-человечески? Судя по всему, на этот вопрос нельзя ответить. На подобных допущениях строятся многие куприяновские стихи.
Так в стихотворении, входящем в раздел «В этом торгующем мире», составляющем краткий конспект мыслей автора по поводу его отношений с эпохой, описана такая ситуация
В этом торгующем мире
желторотые юнцы обратились
к седовласым мудрецам
с вопросом о счастье.
Тут так и хочется сказать «допустим». Что же ответили седовласые мудрецы? А вот что:
— Миллионы лет нас учат,
что худа нет без добра
и нет добра без худа.
И хорошо бы так
себе добра наживать,
чтобы другим хуже не стало,
чтобы добро не походило
на раздобревшее худо,
короче — счастье
это чувство Меры…
Здесь вполне пригодно возражение: чего-чего, а меры в подобном ответе не видать. Спрашивается, зачем мудрецам давать явный повод для насмешек, столь длинно и неуклюже (без единого поэтического образа!) объяснять счастье. Да и вообще, узнаваемы ли хоть сколько-нибудь куприяновские мудрецы и юнцы без внутренних противоречий, о которых ведёт речь поэзия и о которых заявляет название книги? Судя по всему, их фигуры не более чем куклы в дидактическом театре. Когда автор ставит собственное мировоззрение выше всего на свете, из образов уходит жизнь и поэт превращается в толкующего о миллионах лет и не желающего замечать настоящее проповедника.
Однако чувствуется, что миллионы лет и возможность говорить о них чрезвычайно для Куприянова важны, в их перспективе человеческая жизнь мала и сопротивление этой малости — ключ к куприяновской лирике. Отсюда возникают дидактический пафос и стоицизм учителя, дающего ученикам задание нарисовать морошку в связи с обстоятельствами гибели Пушкина («Пушкину перед смертью хотелось морошки нарисуйте морошку»), как будто бы смерть и морошка неразделимы. Проблема в том, что при такой оптике все вещи мира кажутся противостоящими свободной воле человека, желающего жить настоящим, им не дано укрыться от властного императива истории, а также от сравнения их с тем, что уже было задолго до них. Малейшее высказывание служит прологом к череде уже свершившихся роковых событий, как в стихотворении «Домашнее задание 1»: «физику повторите: тела при нагревании расширяются и сгорают. На кострах и в печах, при инквизиторах древних и при недавнем Гитлере». Где можно исторический процесс обезопасить от людского зла? Конечно, в небе! И вот мы читаем:
По Чёрному морю за светом плывёт Потёмкин,
Аврора сдвигает с места шестую часть света,
Вокруг света плывёт и плывет,
Свет плывет
Перед взором взлетающих в небо —
О русская земля,
Ты уже среди звезд!
Сравнение с другим стихотворением напрашивается само:
Позади мирные переговоры с ирокезами,
коренными жителями, трубка мира,
третейский суд, подписание соглашений,
Вождь племени выпускает дым сначала к солнцу, потом к земле
Это «Наша старая листва» Уолта Уитмена в переводе Андрея Сергеева. Несмотря на заимствование приёма, отличие разительно: для Уитмена история его предков позади, однако он старается уловить её в мельчайших деталях, способных повлиять на настоящее; Куприянов же воспринимает её как вечный процесс, данный в ёмких формулах. И самое главное — там, где Уитмен объясняет, что его стихотворение — это приношение неведомому другу, готовому разделить с ним богатство его страны («кто бы ты ни был! Могу ли я не протянуть тебе эту божественную ветвь с листьями, чтобы ты избранным стал, как я?»), Куприянов не делится, а созерцает полёт истории в звёздную высоту. Здесь сопрягаются история и фантазия, ведь то и другое вырастает из языка, из его диктата (вот почему автор так настойчив в своих властных допущениях). Это отчётливо проговаривается в стихотворении «Нельзя ни в чём быть уверенным», где «чёрный ворон» вместо «скорой помощи» такая же данность, как Илья Муромец и Ганимед. Кончается стихотворение так:
лишь отсутствие воображения
возвращает тебе
желанный покой
Хм, подумаем мы, раз воображение настолько тесно переплетено с книжным знанием, что оно способно нам предоставить? Сомнительные пышно-наивные словосочетания вроде «сумрачного одиночества ранимого райнера мария рильке» (и так пишет его переводчик!) и открытия того, что «всё на свете очаровательно преходяще». Словом, нечто, совершенно неотличимое по степени новизны от седовласых мудрецов.
Тем не менее поэт чувствует гнёт своей несгибаемости, потому так часто говорит о птичьей клетке. И лучшие стихи Куприянова, собранные в этой книге, являют порыв к внезапной вольности, превращающей то, что казалось косным, в друга или источник надежды, что делает их похожими на переводы из Жака Превера. Таковы «Урок рисования 2», стихи о поэтах — «Роберт Грейвз, старый английский поэт», «Михаил Зенкевич».
— А я говорил Гумилёву, —
он мне говорит,
белый,
как череп мамонта,
среди суеты,
и только я его слышу,
я киваю ему
пустой молодой головой
и мимо гляжу
на колени
куда-то спешащих женщин…
Так что опыт Вячеслава Куприянова-верлибриста убеждает в том, что в любое время можно сочетать свободу с несвободой по своему вкусу, но лучше бороться за первую, чем покоряться последней.
Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!
