Сергей Оробий
Критик, литературовед. Кандидат филологических наук, доцент Благовещенского государственного педагогического университета. Автор ряда монографий. Печатался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Homo Legens», «Новое литературное обозрение» и многих других.
Обзор книжных новинок от 11 марта 2019 года
Новый книжный обзор – меж трёх времен (был, кстати, и роман с таким названием, кто помнит?): давнопрошедшим (времена Гутенберга), сравнительно недавним прошлым (1918 год) и недалеким будущим. И все они пересекаются в настоящем: культурная революция XV века явно рифмуется с сегодняшней медиа-революцией, 1918-й оказывается на расстоянии вытянутой руки, а описываемое Курпатовым будущее рождается прямо на наших глазах.
Будущее, предсказанное психиатром
(Андрей Курпатов. Четвёртая мировая война. Будущее уже рядом! – СПб.: Капитал, 2019)
Десять лет спустя Курпатов переживает вторую волну популярности. Но теперь он не в телевизоре, а в ю-тьюбе, и слово «доктор» на обложках половины его книг намеренно зачёркнуто. Почему? В этих книгах речь идёт не о том, как победить свои неврозы или, скажем, воспитывать детей, а о философии мышления, и Курпатов тут выступает не столько как психолог, сколько как психиатр, а в новой книге – ещё и как футуролог. Все сегодня размышляют о будущем, и мыслители предлагают прямо противоположные сценарии. Одни, такие как Рэй Курцвейл, говорят, что, если мы доживём до 2037 года, то дальше сами будем решать, сколько нам жить, и вообще всё будет замечательно – технологии подарят нам бессмертие. Но стоит включить очередную серию «Чёрного зеркала», и мы ещё раз убедимся, что будущее непредсказуемо и опасно. Курпатов утверждает, что его новая книга сделана на пересечении этих сценариев, описывает реальные риски человечества: что нужно иметь в виду, к чему готовиться.
Готовиться нужно к тому, что уже через десять лет мы окажемся в цифровом раю, а к 2045 году войдем в область «технологической сингулярности». Это значит, что весь мир станет глобальным суперкомпьютером. Правда, думать этот супермозг будет уже вместо нас, а мы, предсказывает Курпатов, с радостью ему перепоручим это тягостное занятие. Если сверхинтеллект ещё будет нас замечать… Но для этого надо пережить Третью мировую, которая идёт по совершенно новым правилам: корпорации оказываются сильнее прежних политических элит, Facebook всё больше напоминает межконтинентальное государство, Apple прикидывается Церковью, Google – словно прежняя Британская империя, заставившая полмира говорить на своём языке. А тут ещё партизанские отряды хакеров и криптовалютчиков, вообще лишённые социальной ответственности в её привычном смысле.
Луддиты были во все времена, но сейчас всё гораздо сложнее. «Нет, я не против искусственного интеллекта, научного прогресса и обещанной нам технологической сингулярности, – пишет Курпатов, – Этот “новый мир” представляется мне вполне “дивным”, и в соответствующую капсулу, если верить Курцвейлу, я даже смогу успеть (в 2045-м мне будет всего лишь 71 год). Проблему я вижу лишь в одном пункте: мне хочется сохранить способность получать интеллектуальное удовольствие. На эту жертву я пока совершенно не готов». А вы?
Машина времени, созданная литературоведом
(Фредерик Барбье. Европа Гутенберга. Книга и изобретение западного модерна (XIII-XVI вв.). – М.: Изд-во Института Гайдара, 2018)
Эта книга – про великую культурную революцию XV века, и хотя у этой революции есть всем известный «автор», книга рассказывает в первую очередь про континент и эпоху, а не про великого немца. «Европа Гутенберга» – это прежде всего Европа, в которой жил отец книгопечатания, то есть Европа начала XV века. Но это и Европа, в конечном счёте созданная Гутенбергом. Точнее, той революцией, что началась с изобретения печати подвижными литерами. По Барбье, изобретение книгопечатания – это равнодействующая миллионов воль, и заглавный герой тут не то чтобы на вторых ролях, но окружён множеством людей, историй, событий. Ведь эта эпоха была, по остроумному названию Барбье, «временем стартапов»: печатный станок появляется в мире, переживающем глубокую модернизацию, это лишь апогей самых разных инноваций. Феномен книгопечатания не понять без изучения городской жизни того времени, без разговора о роли Церкви и монастырей, а также нищенствующих орденов и быта первых книгопечатников которые одновременно были и предприимчивыми бизнесменами… Толстенная книга Барбье переполнена цифрами, именами и фактами – погружение в эпоху гарантируется (поэтому лучше читать Барбье «в бумаге»: узнавая, как возник титульный лист, как на обложке впервые появилось имя автора, как менялись шрифты – короче, как рождалась книга – чувствуешь, что фолиант в твоих руках превращается в машину времени). Неизбежны и аналогии с сегодняшней медийной революцией: мы ведь тоже наблюдаем, как меняются практики чтения и сама природа текста, а, допустим, «листовки против мессы», которые повлекли в 1534 году жесткую реакцию со стороны Франциска I, попросту запретившего книгопечатание в королевстве, – это же почти сегодняшний запрет «Телеграма»!
Впрочем, строгий автор почти не позволяет себе аналогий с днем сегодняшним. «Европа Гутенберга» – отнюдь не попсовое литературоведение: плотный, тяжеловато написанный текст; короче, не самое простое чтение для неспециалистов. Интереснее всего штудировать её с карандашом в руке, что я и сделал, и если вам, жертве новой медийной революции, пять сотен страниц кажутся слишком сложной задачей, можете сразу перейти к конспекту.
Год, собранный историком
(Даниэль Шёнпфлуг. Время кометы. 1918. Мир совершает прорыв. – М.: Ад Маргинем, 2019)
В 11 часов 11 числа 11 месяца 1918 года Первая Мировая война закончилась. Завершилось нечто страшное, обернувшееся миллионами смертей – чему суждено родиться после? Мир замер в шатком равновесии, как канатоходец на рисунке Пауля Клее «Комета над Парижем» – он открывает книгу Шёнпфлуга и дарит ей заглавную метафору. 1918-й – слишком сложный феномен, чтобы им не заинтересовался историк, и слишком многогранное явление, чтобы в результате у него получилась лишь стандартная диссертация.
Как и любая «биография года» (жанр, популярный в последнее время), «Время кометы» – больше, чем нон-фикшн. «Ни в коем случае не следует считать эту книгу объективным изложением исторических фактов, – предупреждает автор, – это скорее коллаж, собранный из свидетельств и рассказов о том, как самые разные действующие лица проживают время до и после 1918 года, вспоминают, оценивают, истолковывают, и при этом смотрят на всё это, как говорится, со своей собственной колокольни». Самые разные действующие лица – это и Рудольф Гесс, и Вирджиния Вулф, и Хо Ши Мин, и Гарри Трумэн, и Махатма Ганди. Многие из них в 1918 году вовсе не таковы, как мы представляем их сегодня, и немногие догадываются о своём фатуме, но все они влекомы потоком истории: в 1918 году азарт перемен разлит в воздухе, одних он пьянит, других пугает. Цвет истории – красный: это и маки на полях Фландрии, и кровь первых жертв нового мира.
Некоторая поэтизация повествования и запрещённое исторической наукой чтение в душах героев тут неизбежно (ну, например: «Издали туманные очертания Нью-Йорка напоминали горы его родины. Элвин К. Йорк 22 мая 1919 года стоит на полубе корабля «Огайон», и сердце у него колотится от ностальгии как безумное…»), но главное в этой книге другое, а именно – сценический эффект мелькания лиц, событий, эпизодов, монтажный аттракцион. Эффект неслучаен: работа над «Временем кометы» шла параллельно с созданием многосерийного исторического фильма. Киноязык органичен этому нарративу: «в истории всё и всегда находится в движении», замечает автор, и это, по его мысли, может ободрить нынешнего читателя: «всё страшное нам не заповедано и не является неизбежным».
