Николай Милешкин, Елена Семёнова: «Чтобы заниматься культуртрегерской работой, нужна иллюзия объективности»
В июне 2019 года Удмуртию посетили известные московские культуртрегеры и поэты, составители антологии «Уйти. Остаться. Жить» (издательство «ЛитГост») — Николай Милешкин, Елена Семёнова и Борис Кутенков. Уникальное издание включает стихи рано ушедших поэтов позднесоветского периода, воспоминания о них и литературоведческие тексты. Парадоксальность замысла усиливается вниманием к ранней смерти, понятным и близким, разумеется, не всем читателям. Книга стала продолжением Литературных Чтений «Они ушли. Они остались», начиная с 2012 года проходящих в разных городах России и Зарубежья. О важности замысла, главных поэтах антологии, отношении к суициду, а также о впечатлениях от Удмуртии, инициации при купании в Каме, полемике с Евгением Евтушенко и о том, почему в планах составителей — прокатить зайца с горы, Николай Милешкин и Елена Семёнова рассказали в интервью ижевскому журналу «Инвожо». Републикуем интервью на Textura. Беседовала Ирина Кадочникова.
— Николай, Елена, расскажите, как возникла идея собрать в антологию стихи рано ушедших поэтов?
Н. М.: Первоначальная идея возникла не у меня, она возникла в 2012 году у Бориса Кутенкова. Как он сам рассказывал в многочисленных интервью, подтолкнуло его осуществить проект, посвящённый рано ушедшим поэтам, интервью Ивана Волкова, прочитанное в журнале «Новая реальность»; в том разговоре с издателем Александром Переверзиным всплыла мысль, что ушедшие поэты сами о себе позаботиться не могут, для работы с их наследием и продвижения нужен куратор. И в этом смысле долг ныне живущих поэтов — доносить до людей творчество поэтов ушедших. Так родилась идея сначала Литературных Чтений «Они ушли. Они остались», которая затем переросла в идею антологии. На данный момент вышло два тома, второй том — в двух частях.
Е. С.: Идея антологии возникла у журналиста Ирины Медведевой, когда в 2015 году мы подумали о том, что все сообщения, которые были сделаны за три года на Литературных Чтениях «Они ушли. Они остались», нужно как-то фиксировать, чтобы они остались в человеческой памяти. Естественно, для антологии нужно было отбирать самых лучших поэтов из прозвучавших на Чтениях и составлять антологию. Мы с Борисом Кутенковым и Ириной Медведевой собрались в библиотеке имени Лермонтова и обдумали план. После этой встречи Ирину Медведеву мы уже не видели — мы общались с ней только по электронной почте вплоть до её смерти в 2016 году от страшной болезни. Но с ней мы обсуждали название антологии «Уйти. Остаться. Жить», которое нам сейчас очень нравится и которое не нравилось ей, она предлагала другие варианты. Первый том, вышедший в 2016 году, посвящён ей, культуртрегеру и подвижнику, потерявшей в 1999 году сына, поэта и эссеиста Илью Тюрина; Ирина посвятила все последующие семнадцать лет своей жизни его памяти и созидательной культурной деятельности в рамках проекта «Илья-премия».
— По какому принципу ваша команда выбирает поэтов для антологии?
Н. М.: Есть формальный принцип: это поэты ушедшие из жизни до сорока лет включительно. Но этого, конечно, недостаточно, и дальше идёт признак качества. И здесь очень интересный момент, потому что три составителя антологии — Борис Кутенков, Елена Семёнова и я — очень разные люди с очень разными эстетическими предпочтениями. А поскольку решение, включать поэта в антологию или не включать, принимается большинством голосов, то для меня лично очень отрадно, что антология получилась антологией в полном смысле слова — там представлены все способы письма, от наивного или же примитивистского поэта Геннадия Лукомникова до Николая Рубцова, от Александра Башлачёва до Руслана Галимова или Намжила Нимбуева, которые писали по преимуществу верлибром. Тем не менее все значимые поэты оказались представлены: не было такой ситуации, что кто-то из нас считал некоего поэта безусловно достойным включения в антологию, а двое других это отвергли. Это важно: во-первых, потому, что, как мне кажется, антология и должна быть максимально разнообразной, в отличие от сборника или альманаха. Во-вторых, лично мне это даёт иллюзию, что существуют объективные критерии для оценки литературного текста. Конечно, их не существует, но для того, чтобы заниматься культуртрегерской работой, подобная иллюзия нужна.
Е. С.: Мы руководствуемся исключительно своим чутьём, вкусом и литературным опытом. Антологистов всегда обвиняют во вкусовщине, и этот пункт мы не можем исключить: нас всегда будут спрашивать, почему вы не включили этого поэта, а включили того. Но что поделать, мы льстим себе надеждой, что ввиду большой разницы наших поэтических вкусов подбор поэтов для антологии получается ещё интереснее. Мне может не нравиться поэт, который, к примеру, нравится Борису, но я осознаю, что этот поэт литературная величина, — и поэтому соглашаюсь, чтобы он был включён в антологию.
— По какому принципу вы выбираете авторов эссе о поэтах?
Н. М.: Сделаю небольшое отступление: мне лично представляется наиболее удачным, когда в эссе о поэте присутствуют примерно в равной степени момент автобиографичности, знакомства читателя с реалиями жизни поэта, и, с другой стороны, — литературоведческий анализ. Это идеальная ситуация. Поэтому кто в этом смысле оптимальный автор эссе о поэте? Это филолог (или человек, связанный профессионально с культурой, — например, культуролог), при этом лично знавший ушедшего поэта. У нас в антологии есть несколько таких людей, и эти эссе для меня представляются оптимальными: Ольги Медведковой, написавшей эссе о Николае Пророкове, Ольги Постниковой, написавшей об Илье Рубине… Но такое возможно не всегда и тогда есть другие варианты. Например, вместе с мемуарными заметками Бориса Режабека, друга и соавтора Бориса Габриловича, мы поместили литературоведческое эссе Константина Комарова (по определению не могшего знать героя своего эссе): не получилось синтеза в одном эссе, но получилось два, и каждое из них по-своему замечательно. Подбирая автора для послесловия к подборке, мы думаем прежде всего о том, какого критика мог бы заинтересовать этот поэт. Обычно это попадание случается.
— Как Вы лично относитесь к ситуации ранней смерти как сознательного выбора поэта?
Н. М.: Я бы сказал здесь о сознательном выборе человека. Отношусь негативно: ничего хорошего в суициде нет. Но с другой стороны, ни в коем случае не нужно осуждать человека, который выбрал подобный путь, потому что, видимо, степень его страдания перешла терпимую им самим границу. Но мне бы меньше всего хотелось, чтобы наша антология — нас в этом иногда обвиняют — служила романтизации ранней смерти или суицида. При этом, поскольку наша антология посвящена рано ушедшим поэтам, неизбежно, что в ней много поэтов совершивших самоубийство. Это очень печально, но тут я могу сказать одно: с обывательской точки зрения очень легко осуждать самоубийство. Но дело в том, что поэт и вообще творческий человек — это человек с оголёнными нервами. Как для плотника его орудием является рубанок, так для поэта орудием его письма, его способа существования, — инструмент очень тонкого взаимодействия с миром, его оголённые нервы.
Е. С.: Лично я отношусь с уважением, хотя мне самой это не близко. У меня слишком много жизнелюбия, оптимизма, чтобы понять поэтов, которые сознательно уходили из жизни. Возможно, я не испытала тончайших чувств на самой грани, которые испытывали эти поэты, и поэтому не могу до конца их понять, но могу представить, что некоторые уходили в состоянии аффекта. Даже в самых глубоких депрессивных состояниях я всё время останавливала себя мыслью, что туда я всегда я успею и мы там в любом случае окажемся. Мне кажется, что я не испытываю отторжения к этому миру, а наоборот, очень включена в него. Но есть люди, которых этот мир не принимает, как, например, поэта нашей антологии Николая Пророкова, — хотя, казалось бы, если вспомнить интервью, которое я брала у Элеоноры Лебедевой для «НГ Ex Libris», она рассказывает, что он был очень красивым, занимался спортом, его любили девушки, он изучал французский язык. Казалось бы, чего человеку не хватало? Не хватало как раз принятия его поэзии — об этом очень точно пишет в предисловии к нашей антологии поэт и литературовед Марина Кудимова, о самом страшном травматическом факторе для человека искусства — факторе неуслышанности.
— Елена, в таком случае как получилось, что Вы стали заниматься ушедшими поэтами?
Е. С.: Всё началось с приглашения Борисом Кутенковым в 2012 году меня на Литературные Чтения «Они ушли. Они остались». Я вспомнила своих погибших однокурсников — Сергея Казнова и Алексея Александрова — и подумала, что о них могла бы рассказать. То есть основополагающим был мотив памяти. Борис Кутенков обладает свойством «ядерного реактора» и способностью заинтересовывать каким-то делом. Одно потянуло за собой другое. На каком-то этапе создания антологии я почувствовала, что эта деятельность очень наполняет меня и отражается в моём творчестве. Мне было очень интересно узнавать о судьбах этих людей — разных и по творчеству, и по темпераменту.
— В чем для Вас лично заключается смысл работы над антологией?
Н. М.: Не хочу сказать, что это долг любого поэта, но лично мы так осознаём свой долг — помочь этим поэтам дойти до читателя. Но есть ещё мой субъективный ответ на этот вопрос — дело в том, что тема раннего ухода с детства волновала меня, и не только по отношению к поэтам, художникам, музыкантам. Пограничные состояния мне самому свойственны. И когда я по приглашению Бориса сначала стал участвовать в этих Чтениях, потом в составлении антологии, я понял, что, изучая биографию поэта, мне как бы хочется почувствовать закономерности, получить ответы на вопросы, почему этот поэт рано ушёл из жизни, что его побудило (если речь идёт о суициде), какие внутренние интенции этому способствовали (если речь идёт о болезни или несчастном случае), — и, может быть, попробовать в своей жизни избежать каких-то трагических вещей.
— Как строится работа в вашей команде, как распределены «роли», как вы договариваетесь, когда не совпадаете в эстетических предпочтениях?
Н. М.: На последнюю часть вопроса я уже ответил: у нас всё решается большинством голосов и, по счастью, никаких серьёзных конфликтов в работе над антологией до сих пор не было. Как строится работа? Каждый предлагает какое-то количество поэтов, находит их. При работе над вторым томом так получалось, что я очень много ходил в РГБ (бывшую Ленинскую библиотеку), мне вообще нравится идея археологических раскопок, поэтому предложил для антологии много имён, текстологический массив этих поэтов мы затем сверяли с наследниками, «правильными» изданиями, составляли подборки.
Борис Кутенков занимался подбором критиков — он больше компетентен в этой сфере в связи со своей культуртрегерской деятельностью, ежемесячным проектом «Полёт разборов», на котором выступают различные критики и разбирают поэтов, работой в «Учительской газете» и на сайте «Textura», и сам является литературным критиком. Елена Семёнова тоже активно участвует в работе над нашей антологией, в книге есть одна её статья о томском поэте Любови Татишвили. Тут важно отметить, что у Елены мы собираемся, она гостеприимно принимает нас у себя дома, кормит сосисками с макаронами. Важно добавить ещё, что мы с Борисом Кутенковым люди достаточно резкие и вспыльчивые, и нам в команде безусловно необходим такой человек, как Лена, который в ситуации, когда споры доходят до некой критической стадии, примиряет нас.
Е. С.: Работа в нашей команде хороша тем, что у нас отношения дружеские, неофициальные, не связанные бизнесом, и мы всегда можем договориться. В момент ссоры — когда Коля Милешкин, который очень любит язвить над Борей, может пошутить, а Боря, у которого туго с чувством юмора, может эту шутку не понять, — я обычно эту шутку понимаю. Коля умеет отлично разряжать обстановку своими приколами. Боря, напротив, нас всё время «строит», и если бы не строил, то мы бы расслабились.
— Какие из поэтов антологии наиболее значимы именно для Вас и почему?
Е. С.: Из первого тома антологии это Михаил Лаптев — поэт визионерской ноты; по этой же причине мне нравятся стихи Владимира Гоголева из второго тома, но, конечно, они совершенно разные. Также в первом томе люблю верлибры Василия Кондратьева или совершенно невероятное творчество поэта-аутсайдера Андрея Тимченова; ещё более традиционная Марина Георгадзе, о которой замечательно написал для антологии друживший с ней Павел Басинский. Из второго тома — уже упомянутый мной Николай Пророков, ритм гетероморфного стиха которого напоминает мне фехтование. Нельзя не упомянуть также об особом обаянии стихов Геннадия Лукомникова, его наивно-примитивистском стиле, и об открытой Колей Милешкиным Любови Татишвили. Когда я изучала биографию последней, меня поразило, что советская девушка, студентка Томского гуманитарного университета, могла столь глубоко погружаться в амплуа женских исторических персонажей и столь ярко передавать древнюю женскую страсть — учитывая то, что у неё не было особого любовного опыта, всё было как в советских фильмах, а её поэзия как будто другая сторона луны… «Оторванная страсть» — так бы я это назвала: когда человек раздвигает какие-то оковы. Очень мне близка и «правильная» поэзия Марка Рихтермана, поэта из круга Арсения Тарковского; в его стихах я вижу хрустальное свечение — особенно учитывая, что они писались человеком, который тяжело болен, лежал в больнице на гемодиализе, у него есть об этом совершенно страшный роман, доступный в Интернете. Также хотела бы упомянуть Дондока Улзытуева — поэта удивительно цельного, лишённого трагического надлома, но при этом космичного. В его стихах чувствуется и влияние древней бурятской культуры, и соединение с русской культурой, и ощущение мира как космоса, и полное осознание своей поэтической миссии, и трепетная любовь к миру, людям, животным, растениям.
Н. М.: В антологии очень много значимых для меня имён, назову некоторые. Это, с одной стороны, Намжил Нимбуев и Руслан Галимов — поэты, которые в 70-е годы писали по преимуществу верлибром, ситуация достаточно редкая, и мне это близко, потому что я сам пишу верлибром. При этом Намжил Нимбуев близок мне своим мироощущением — гармоничным слиянием с природой. С другой стороны, не могу не назвать Александра Башлачёва, который для меня тоже очень важен — хотя бы в том смысле, что я сам из рок-среды, десять лет играл в рок-группе и всё, что связано с рок-поэзией — не очень люблю это слово, лучше сказать «с поэтами, которые помимо того, что они поэты, являются рок-музыкантами», — мне очень близко. Башлачёв — ключевая фигура русского рока, и я очень рад, что у нас опубликована большая его подборка плюс две статьи о нём — Льва Наумова и Ольги Балла. Также не могу не сказать о Геннадии Лукомникове, замечательном поэте-примитивисте — тема примитивизма мне близка, из современных критиков её профессионально разрабатывает Данила Давыдов, и его интервью о Лукомникове помещено в нашей антологии. То, что публикация Геннадия Лукомникова стала первой его большой бумажной публикацией, для меня как составителя — предмет особой гордости. Безусловно, мне хотелось бы отметить Михаила Соковнина, поэта, который принадлежал к так называемой Лианозовской школе. Лично для меня эта группа — ключевое явление поэзии второй половины XX века. Это тот редкий случай, когда мы можем говорить не только о «Лианозовской группе», но о Лианозовской школе — скажем, СМОГ или «Группу Черткова» нельзя назвать «школой», это поэты с очень разной эстетикой. Писать стихи, не имея в виду опыт лианозовцев, сейчас, на мой взгляд, невозможно. Отдельно скажу, что для меня по-своему значимо присутствие в нашей антологии Евгения Харитонова: очень забавно, когда мы презентовали антологию на Фестивале верлибра, одна поэтка (как сейчас принято говорить, избегая слово «поэтесса») долго не понимала, что это за Харитонов такой, а когда узнала, что этот тот человек, который считается основателем российской гей-литературы (об этом он много писал в своей прозе), воскликнула: «Что же вы сразу не сказали, что это он!». Да, он известен в этом амплуа, но при этом он достаточно интересный поэт — кстати, как поэт он меньше известен, чем как прозаик. Включение его подборки в антологию для меня тоже важно — хотя его мировоззрение во мне не очень отзывается.
— В антологии много малоизвестных или совсем неизвестных имен. Как вы узнаете о них?
Н. М.: Тут я должен выразить большую благодарность составителям антологии «Русские стихи 1950 — 2000» (М., Летний сад, 2010), — Владимиру Орлову, Андрею Урицкому, Герману Лукомникову, Ивану Ахметьеву. Основной массив авторов, предложенных мной для антологии, — где-то 15-20 поэтов — был найден именно там. Также должен отметить антологию, составленную под патронажем Евгения Евтушенко, «Строфы века» (1995). И после того, как Борис бросил клич в Фейсбуке, люди стали присылать нам имена поэтов, соответствующих хронологическим и возрастным рамкам нашей антологии. Часть из них нам пригодилась, за что всем спасибо.
— Почему для презентации антологии в Удмуртии были выбраны именно эти имена — Юлия Матонина, Руслан Галимов, Геннадий Лукомников, Любовь Татишвили, Александр Башлачев и Игорь Поглазов?
Н. М.: Про Башлачёва, Лукомникова и Галимова я уже ответил. Юлия Матонина близка во многих отношениях Борису Кутенкову, поэтому он выбрал её для своего доклада. Руслан Галимов близок не только мне, но и Елене Семёновой, Любовь Татишвили — Елене Семёновой. Игорь Поглазов — вообще уникальная ситуация во всех смыслах: человек, погибший в тринадцать лет, оставил интересное творческое наследие, плюс вспоминается детективная история с письмом Андрея Вознесенского, которое мать Поглазова получила спустя тридцать три года после его написания… [1].
Е. С.: Руслан Галимов — необычная личность, его поэзия, как верно подметил написавший о нём для антологии Олег Демидов, не расходилась с его поступками. Поэт-романтик, поэт-борец за справедливость. Мне очень близок верлибрический строй его стихов — я и сама не чужда верлибрам.
— Каковы ваши планы относительно составления третьего тома антологии?
Н. М.: Когда я сидел в Ленинской библиотеке и искал авторов для второго тома антологии, я в какой-то момент стал понимать, что нахожу ещё очень много поэтов, которые ушли до сорока лет включительно, но не попадают по временным рамкам в нашу антологию, посвящённую 70-м и 80-м годам XX века. Тогда же я понял, что у меня просто нет сил выписывать их имена, потому что их оказалось, к сожалению, очень много, — и тогда я решил, что вряд ли буду дальше этим заниматься просто потому, что надо или делать это «по-серьёзному», или приостановиться. Сейчас мы решили, что будем работать над книжной серией антологии «Уйти. Остаться. Жить» — изданием отдельных авторских сборников поэтов нашей антологии, репрезентативно не представленных в книжном пространстве.
— Кого вы планируете издать в ближайшее время? Чем обусловлен такой выбор?
Н. М.: Первая книга — Владимира Полетаева, «Прозрачный циферблат» — уже готова, она включает стихи, переводы с разных языков и письма очень одарённого автора, погибшего в 18 лет и оставившего впечатляющее творческое наследие. Насчёт дальнейших планов мы пока дискутируем — но хотелось бы издать ростовчанина Бориса Габриловича, ижевчанина Алексея Сомова, питерца Михаила Фельдмана, саранца Сергея Казнова. Но тут есть два критерия выбора. Первый — мы должны сойтись, что поэт такого уровня, что он обязательно должен быть представлен книгой. Но этого недостаточно. Часто у поэтов, к счастью, есть книги, и не имеет смысла их дублировать. Скажем, мы хотели выпустить книгу Геннадия Лукомникова, но выяснилось, что в ближайшее время она выйдет в другом издательстве.
— Какие имена в современной поэзии являются для Вас значимыми и почему?
Е. С.: Из титанов русской поэзии — Олег Чухонцев, Бахыт Кенжеев, недавно открытый мной Феликс Чечик. Если говорить об авторах более близких мне по возрасту, то мне очень интересна интонация стихов Нади Делаланд, считаю важными поэтами Ингу Кузнецову, Ольгу Сульчинскую, Михаила Квадратова, Андрея Чемоданова. Из более младших — Евгения Баранова, Анна Маркина. Андрей Родионов, Александр Курбатов, Всеволод Емелин — все они работают в разных стилистиках, но каждый из них для меня важен. Дмитрий Данилов, Светлана Богданова, Олег Бабинов, Дмитрий Плахов, Николай Звягинцев. Очень люблю строгие, лаконичные, довольно классичные стихи Андрея Недавнего.
Н. М.: Мой способ письма во многом восходит к Лианозовской группе, а Ивана Ахметьева, любимого моего поэта, мы можем назвать условно постлианозовцем.
Также могу назвать Александра Макарова-Кроткова со сходной поэтикой. Всеволод Некрасов — эмоционально он мне не очень близок, но поскольку каждый способ письма имеет определённую генеалогию, нельзя не признать, что под его влиянием, опосредованно, сформировалась и моя поэтика. Есть такие поэты, как Арво Метс… Есть множество поэтов, которых ценишь, но не на всякого эмоционально отзываешься. Арво Метс — удачный случай такого сочетания. Конечно, также нужно назвать Владимира Бурича и Вячеслава Куприянова.
— Елена, Николай, расскажите, пожалуйста, о ваших культуртрегерских проектах.
Н. М.: Я являюсь куратором клуба «Стихотворный бегемот», который существует уже пять лет. Для меня предельно важно, чтобы в моём клубе были представлены все способы письма: я приглашаю авторов как условно традиционных, так и условно авангардных. Важен талант в том смысле, в котором я его понимаю, — хотя это, конечно, вопрос субъективный. За пять лет — в среднем у нас один вечер в неделю — у нас выступало множество разных поэтов: наш постоянный автор — Владимир Микушевич, философ, богослов, переводчик, он перевёл почти всю мировую литературу (во всяком случае, западную), при этом он предельно интересный докладчик. У «Бегемота» две площадки — одна в Малаховке, другая в Культурном центре академика Д. С. Лихачёва. Поскольку Владимир Микушевич живёт в Малаховке, я стараюсь примерно два раза в год делать его вечер. Некоторое время назад по телеканалу «Культура» был цикл передач «Магистр игры», ведомый им, — о религии, философии и искусстве и эти передачи пользовались большой популярностью. Также один из моих «бегемотских» циклов — «50-летие основания СМОГа», посвящённый литературному (и не только) сообществу, созданному в 1965 году Леонидом Губановым и Владимиром Алейниковым, и наш цикл к пятидесятилетию начался в 2015 году как раз с вечера Алейникова. Это литературное общество отличалось тем, что там было какое-то сумасшедшее количество членов, и до конца установить его границы невозможно, в отличие от той же Лианозовской группы. Поэтому вечера цикла идут уже четыре года: была, конечно, встреча, посвящённая Леониду Губанову, и самый для меня интересный вечер из этого цикла — посвящённый поэту Арсению Прохожему. Также у меня есть цикл, который называется «Группа Черткова: персоналии»: из важных меня вечеров — вечер, посвящённый Леониду Черткову (1933 — 2000), а также вечер Станислава Красовицкого. Последний в 60-е годы XX века мог соперничать по популярности с Бродским, но через какое-то время вообще отказался от стихов, стал священником, а ещё через какое-то время стал писать стихи совершенно не похожие на то, что писал раньше; многие не принимают его позднее творчество, я же отношусь к нему с интересом.
Также у нас идёт цикл, который называется «Рок: поэзия»: начали мы со встречи, посвящённой Егору Летову (1964 — 2008), на которой присутствовала вдова поэта и музыканта Наталья Чумакова, литературный критик Данила Давыдов, поэт Герман Лукомников, рассказавший о своих встречах с Летовым; также был вечер, посвящённый Александру Башлачёву, и главный сейчас башлачёвовед Лев Наумов очень интересно рассказывал о нём. В этом цикле были вечера-концерты Умки (Анны Герасимовой) и одного из самых культовых современных русскоязычных рок-музыкантов — и, с моей точки зрения, одного из самых сильных ныне живущих текстовиков — Юрия Наумова.
Также у нас есть цикл вечеров «Генеалогия», где ныне живущий поэт читает тексты своего кровного предка, поэта или прозаика: пока у нас состоялся один такой вечер — Германа Лукомникова, который читал стихи своего отца Геннадия Лукомникова, а на экране мы показывали картины Геннадия Ильича. Ещё один цикл вечеров — «Московское время: персоналии», посвящённый очень значимому литобъединению позднесоветской эпохи: в этом цикле уже выступили Татьяна Полетаева и Бахыт Кенжеев, также совсем недавно состоялся вечер, посвящённый основателю «Московского времени» Александру Сопровскому (1953 — 1990).
Другой цикл, выросший непосредственно из идеи нашей антологии, — «Уйти. Остаться. Жить», посвящённый поэтам рано ушедшим, в этом цикле каждый раз мы проводим полноценный вечер, посвящённый одному из рано ушедших поэтов. Помимо клуба «Стихотворный бегемот», я веду ещё проект «Вселенная» — в какой-то момент я понял, что в рамках только литературы мне тесно, — этот проект включает в себя «всё, помимо литературы»: я устраиваю выставки интересных художников, приглашаю учёных, которые могут интересно рассказать о той теме, которой занимаются, в ближайшее время планируется проект, связанный с полноценными концертами интересных музыкантов различных направлений.
Е. С.: В глобальном смысле моя культуртрегерская деятельность началась, когда я поучаствовала в подготовке Чтений «Они ушли. Они остались». Но ещё до этого мы с Борисом Кутенковым стали делать фестиваль современной поэзии, который сначала я хотела назвать «Точка взрыва», но под воздействием Евгения Евтушенко решила изменить название на «Связь времён». Дело в том, что до «НГ Ex Libris» я работала в «Литературной газете», занималась подборкой Евтушенко. С ним я общалась и в 2011 году лично — меня тогда поразила его худоба (скорее всего, он уже тогда сильно болел) и витальный огонь в глазах. Затем, когда мы уже проводили фестиваль, я решила пригласить его. В названии «Точка взрыва» он усмотрел политические ассоциации, увидел в этом разобщение, учитывая то, что дело происходило в 2014 году. «Связь времён», может быть, в этом смысле точнее, но это название получилось скучноватым, «Точка взрыва» гораздо ярче. Евтушенко в итоге не смог побывать на нашем фестивале, но попросил подборки участвующих поэтов для включения в свою антологию «Строфы века» — правда, потом уже не отвечал мне на письма. В нашей газете «НГ Ex Libris» я описала свой опыт проведения фестиваля и очень смешно изменила фамилии, — рассказала, например, о том, как приглашала поэта Дмитрия Быкова, который спросил, кто у вас там ещё участвует, я назвала тех, кто уже согласился, четыре или пять имён, он ответил: «Знаю только Ганну Шевченко. Ганна Шевченко хороший поэт» и отказался. Феофания Виталь в моей интерпретации стала Стефанией Ваниль, Александр Переверзин — Авдеем Парафразиным, Санджар Янышев — Кудеяром Склянышевым, Надя Делаланд — Натой Лонгайленд, Евгений Лесин — Евлампием Здесиным, Лариса Васильева — Беатрисой Всесильевой. Уже в процессе подготовки фестиваля у меня возник такой образ, что поэты прыгают изо дня в день, как блохи. Каждый поэт считает себя исключительным, многие говорят, что не хотят выступать вместе с тем-то и тем-то.
— Каковы Ваши впечатления от Ижевска, Удмуртии в целом?
Н. М.: В Москве публика избалованная мероприятиями, поэтому достаточно расслабленная, в Удмуртии нас, безусловно, слушали с большим интересом. В Ижевске мне больше всего понравилась набережная. Мы были также в Воткинске и Сарапуле, они мне с архитектурной точки зрения понравились больше: в них есть много старых построек, и там, мне кажется, более уютно (впрочем, маленькие города мне вообще нравятся). Хотелось бы сказать спасибо людям, которые нас пригласили: это Пётр Захаров, председатель Союза писателей Удмуртии, и Ирина Кадочникова, которая носилась с нами как с некой коллективной писаной торбой. По-моему, всё прошло замечательно. Спасибо!
Е. С.: Очень понравились местные храмы и церкви, понравилась экскурсия по набережной, которую нам устроила местная художница в зелёном арт-платье. Запомнилась поездка в Сарапул, в том числе и посещение могилы поэта нашей антологии Алексея Сомова; могилу мы долго искали и даже хотели вернуться, но в результате нашли. За могилой очень хорошо ухаживают — как написала потом в комментариях предпоследняя жена поэта, Зинаида Сарсадских, это родственники поэта. Мы придумали снимать видео, читая стихи на могилах поэтов нашей антологии, но стихи Алексея Сомова записать, к сожалению, не удалось ввиду сбоев техники. В планах антологии «Уйти. Остаться. Жить», кстати, издание книги Сомова. Если говорить о том, что ещё запомнилось при посещении Удмуртии, — это купание в реке Каме, у меня произошла своеобразная инициация.
— Елена, Вы купались обнажённой, какой часто предстаёте на фотографиях на своей странице?
Е. С.: Нет, в купальнике, зато очень красивом, стального цвета, который недавно приобрела в Коктебеле. Кама запомнилась тем, что вода холодная, там очень сильное течение, отходишь на семь метров — и тебя начинает сносить. Очень понравилась музей-усадьба Чайковского в Воткинске — к сожалению, из-за лимита времени мы не смогли послушать как следует очень обстоятельный рассказ экскурсовода, большого энтузиаста своего дела, которая хотела преподать всё в полном объёме. В Воткинске нас необыкновенно тепло приняли члены местной литературной студии — дарили свои книги, по окончании презентации поили чаем с пирогами. Но презентация в Ижевске тоже была прекрасной — люди слушали очень внимательно, никто раньше времени не ушёл, что всегда очень приятно. В Ижевске также отличным было посещение местной арт-резиденции и знакомство с местным художником Максимом Верёвкиным, про которого поэт Михаил Червяков рассказал, что тот в рамках перформанса бегал с горящим валенком на голове. Когда я рассказала одному своему знакомому про горящий валенок, этот человек спросил: у него голова маленькая или валенок большой? Если подводить итоги, наши гастрольные поездки для меня — опыт, раскрывающий меня с новых сторон: я хорошо умею писать, но не так хорошо умею говорить, в отличие от Николая Милешкина, которого невозможно заставить что-то написать; ему это делать, цитируя одному моему знакомому, — как зайцу с горы катиться, а я говорю (имея в виду мою устную речь) как ежа рожаю.
— Странная поговорка: казалось бы, зайцу тяжело с горы катиться. Надо как-нибудь прокатить зайца для эксперимента.
Е. С., Н. М.: Что ж, выходит, надо купить зайца. Пожелаем ему удачи и терпения — и нам в антологическом труде.
См. также: Ирина Кадочникова. Три москвича в Удмуртии. О презентации антологии «Уйти. Остаться. Жить», поэтическом вечере «на троих» и новом видеопроекте Николая Милешкина. // Лиterraтура, 31 октября 2019
[1] Подробнее об этом см.: https://news.tut.by/society/448345.html.
Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!
