Светлана Васильевна Кекова родилась в 1951 году на Сахалине в семье военнослужащего. В детстве и юности жила в Тамбове. Окончила филологический факультет Саратовского государственного университета (1973). Публиковалась в самиздатских журналах Ленинграда («Часы», «Обводный канал») и Саратова («Контрапункт»). Автор более десяти книг стихотворений и трёх литературоведческих книг. Много печаталась в «Знамени»: «Короткие письма» (№ 4, 1997); «Халкидонские лилии» (№ 7, 1998); «Иней Рождества», (№ 1, 2000); «Солдатская трава» (№ 8, 2000); «По новым чертежам» (№ 11, 2001); «Цветная Триодь» (№ 4, 2001); «Сад неприкаянный» (№ 5, 2002); «Созвездие спящих детей» (№ 7, 2003); «Тени летящих птиц» (№ 8, 2004); «Больное золото» (№ 10, 2005); «Музыка Рождества» (№ 4, 2015). Живет в Саратове.
* * *
1
Ирине Евсе
Богомол на воле расставил усы-антенны.
Как сигналы «sos», дождевые он ловит капли.
И рифмуют смело цветущие хризантемы
лепестки свои с опереньем японской цапли.
Наступила осень – и стало темно и голо.
Перестал сизарь ворковать со своей голубкой.
Лёгкий пух небесный, летящий от уст Эола,
отменяя пафос, прикинулся снежной крупкой.
В телефонной трубке я голос знакомый слышу:
тёплый ветер с моря с кавказским звучит акцентом:
«Я сегодня буду орехи бросать на крышу,
покупать инжир и лежать на камнях под тентом».
Три банана купишь, в свободный зайдёшь автобус,
чтобы плач о жизни тебя с головой не выдал…
Под рукою Бога вращается старый глобус –
то ли шар земной, то ль фетиш непонятный, идол.
Есть такое племя, у коего нет тотема –
это племя слов, что колотит в свои тамтамы.
А в петлице осени астра иль хризантема
чуть привяла, словно букет для Прекрасной Дамы.
2
Протекает жизнь сквозь сердечный клапан,
как река, – в смятении и тоске.
Но стоит, как стражник, на задних лапах
богомол на розовом лепестке.
Получает визу в небесном МИДе
и летит на юг журавлей семья,
тихо спит в коричневой пирамиде
золотая мумия муравья.
А сверчок, исполненный тайной грусти,
запускает звука веретено.
Дети белых бабочек спят в капусте,
стрекоза лиловое пьёт вино.
Воробьи в ветвях собирают вече,
чтоб потом спокойно уснуть в ночи.
Человек, владеющий даром речи,
где твои медсёстры, твои врачи?
Неужели это – ветла в овраге,
молодой сверчок на своём шестке,
муравей в расписанном саркофаге,
богомол на розовом лепестке?
ТОННЕЛЬНЫЙ ЭФФЕКТ
1. ЖЕМЧУЖНОЕ ЗЕРНО
Средь зелени растущий баклажан
висел, как фиолетовый стакан,
на грядке рядом скромно цвёл картофель.
В полосках жёлтых колорадский жук
полз по листу, и маленький паук
следил за ним, как будто Мефистофель
за Фаустом. Чирикал воробей.
Пах сельдерей всё тоньше и слабей,
горчил укроп, курчавилась петрушка.
Вела цыплят заботливая клушка
туда, где, полдня обнаружив дно,
плескалось солнца пенное вино,
где жук постиг законы лицедейства,
где длинное жемчужное зерно
нашёл отец куриного семейства.
2. СИНЯЯ ПТИЦА
Оранжевая круглая морковь
сосёт из почвы сладостную кровь,
и свёкла прячет маленькие груди.
Морковь живёт в темнице, а коса –
на улице, где сыр и колбаса
лежат в обнимку на огромном блюде.
Как полдень пьян! Отпей его вина!
Петух нетрезв, и курица пьяна,
и тишина полна любовных стонов.
Но глянешь вглубь жемчужного зерна
и вдруг увидишь – жизнь превращена
в невидимую пляску электронов.
Обычный деревенский огород –
вещей и овощей случайный сброд –
проколот длинной золотою спицей.
Петух ведёт соперника на ринг.
Над ним, как коршун, реет Метерлинк,
держа в когтях кошёлку с синей птицей.
3. АРБУЗНЫЕ ЗЁРНА
Мне снился лета треснувший арбуз.
Его привёз огромный сухогруз.
Он лихо сплавил волны вниз по Волге.
Смешались ветер, время и песок,
Закат июльский пил арбузный сок
и угасал, бросая в воду корки.
Гудели звёзд осиные рои,
и некто проникал в слова твои –
он был невзрачен, юрок и проворен,
он говорил, что летом воробьи
пронырливы, как горсть арбузных зёрен.
4. ТАЙНАЯ ТВЕРДЫНЯ
Лицо пчелы – в нектаре и пыльце:
завершена цветущих лип проверка.
И чёрный пудель лает на крыльце,
пугая молодого Гейзенберга.
Арбузы серебрятся на бахче,
смуглеет тыква, зёрна копит дыня…
Но знаю я – наступит время «Ч»,
и будет плакать на твоём плече
невидимого тайная твердыня.
5. БАЗАРНЫЙ ДЕНЬ
Случайно в шесть утра проснуться в день базарный
и вспомнить о цветах, плодах и овощах…
Но свет войдёт в окно, как ангел лучезарный,
оставит лёгкий след на мыслях и вещах.
У заводи сидит рыбак с тончайшей леской,
он ждёт, как ждёт больной, движения воды,
а бабочка лежит за белой занавеской,
как мёртвая жена у Синей Бороды.
Хозяин за окном окучивает грядки
под еле слышный звон лиловых бубенцов,
а на сырой земле в священном беспорядке
лежат, закрыв глаза, младенцы огурцов.
* * *
Помолчи, не говори ни слова:
где-то птица мелкая поёт…
Жизнь вокруг соснова и елова –
колется, а плакать не даёт.
Вот стоят деревья-соборяне.
дивные высокие дубы.
Я хожу по ягодной поляне,
собираю красные грибы.
От моих усилий мало толка:
тронешь шляпку – и прилипла к ней
жёлтая сосновая иголка,
и другая – чуть позеленей.
Спутники мои оторопели,
спрятались, попадали в траву.
Я кричу, пугая птичьи трели.
жалобное детское «ау!».
В небе виден месяца осколок,
где-то рядом озеро блестит,
падают на землю иглы ёлок,
и листва на дубе шелестит.
УРОКИ КАЛЛИГРАФИИ
1. НЕЗНАКОМЫЙ ПЕЙЗАЖ
Стоя в недрах июля, как в Йемене,
говорю на чужом языке
о движенье предметов во времени,
о скольжении рыбы в реке.
И пока рассуждает о мафии
аналитик, впадающий в раж,
я пытаюсь в урок каллиграфии
превратить незнакомый пейзаж.
2. ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ
В настроении лиро-эпическом,
утопая по грудь в облаках,
в дорогом корабле металлическом
люди дремлют с детьми на руках.
Пролетая сквозь дымку туманную,
смотрят сны они ночь напролёт,
видят скатерть во сне самобраную
и волшебный ковёр-самолёт.
Что же, сказки мы сделали былями –
и глядим с неприкрытой тоской,
на корабль с неподвижными крыльями,
отражённый в пучине морской.
3. ЛЕВИАФАН
Там, в пучине морской, неизведанной,
(с чем согласны пророк и профан)
обитает Создателю преданный
неприрученный Левиафан.
Раздвигает он воду солёную,
заставляет пучину кипеть…
Он железо считает соломою
сокрушает, как дерево, медь.
Примирённому с Богом, счастливому,
омочившему пальцы в вине,
он зачем-то является Иову
и жене его ночью, во сне.
4. ОТРАЖЕНИЕ В РЕКЕ
На снегу вороны, как надгробья,
воробей – как маленький авгур,
и повсюду – странные подобья,
знаки человеческих фигур.
Ветер после нескольких попыток
уничтожить на снегу следы
развернёт горизонтальный свиток –
плоский символ неба и воды.
А поэт с большой трубой подзорной,
с колонковой кисточкой в руке
будет славить странный, иллюзорный
мир, изобразившийся в реке.
5. ИЕРОГЛИФЫ
На поверхности земли –
звери, люди, корабли,
арестанты, баи, Геи,
вазы, стразы, скарабеи,
боги, демоны, цари,
троны их и алтари.
На поверхности бумаги –
пирамиды, саркофаги,
колесо, гончарный круг,
ибис, цапля и бамбук.
Будем делать шаг за шагом:
зыбь становится зигзагом,
небо – коршуном, а Нил –
богом крови и чернил.
Кто, за что и кем наказан?
Кто спасён, а кто погиб?
Смотрит мальчик длинным глазом
на плывущих в речке рыб.
Он, зовущий Музу в гости.
от тоски на волоске,
чертит молча рыбьей костью
иероглиф на песке.
6. ШМЕЛЬ, СТРЕКОЗА, РЕПЕЙНИК И РЫБА
Подчиняясь высшим интересам,
мелкий шмель гудит, как пылесос,
мельтешат над речкою и лесом
стаи металлических стрекоз.
Спит репейник, как цыганский табор,
завершивший летнее турне.
и, попав в двойную сеть метафор,
рыба говорит «прощай» волне.
Это искус, морок, наважденье,
По былому миру лития,
Или же зачатье и рожденье
логосов двойного бытия?
7. КУЗНЕЧИК
о.Игорю Цветкову
Близка мне исландская сага,
где скальд воспевает осот,
где пастырь на склоне оврага
словесное стадо пасёт,
где в зарослях диких растений
под сенью искусств и наук
таится непризнанный гений,
творец паутины – паук.
Блажен, кто в страданиях весел,
кто знает таинственный путь,
но трижды блажен, кто повесил
кузнечику арфу на грудь.
