Олег Горгун родился в 1989 г. в деревне Большие Чучевичи Лунинецкого района Брестской области, Республика Беларусь. Пишет стихи с 15 лет. Публиковался в журнале «Неман», автор книги «Дома в октябре» (Изд. «Кнiгазбор», 2015 г.). Живет и работает в г. Минске.
* * *
Только слово, которого нет на земле
Д. Новиков
Я не буду, Господь, говорить за Тебя.
Мне хотя бы сказать за себя.
Да и чтобы я мог за Тебя рассказать,
если сам отмываю слезами кровать
с неустанной мольбою о слове одном,
с безутешною просьбой и ночью и днём
о едином, единственном слове Твоём,
что сказать можем только вдвоём?
* * *
Было холодно в хлеву.
Вол дыханьем вряд ли
согревал. И синеву
наряжал нарядный
Бог-Отец едва ли. Ведь
знал, что выпал Сыну
страшный жребий умереть,
пасть на Палестину
чёрной тенью, а на мир —
неизбывным светом.
Знал, но вкручивал в эфир
лампочку при этом.
* * *
Даже к трём сознание не тухнет.
Ни луны над захламью балкона.
Освещает сумрак грязной кухни
белая таблетка зопиклона.
Разделю ножом наполовину.
Может, хватит выключить мышленье
снова заблудившемуся сыну,
что растратил время и прощенье.
ОТЦУ
когда я стану сам отцом,
а мой отец уйдёт
я обернусь к Тебе лицом
и отвернувшись от
посеребрённых тополей
снежком Твоей земли
я попрошу не пожалей
и ангелам вели
открыть хоть раз моим глазам
ступившим за порог
небытия какой Ты Сам
готовишь мне итог
* * *
Когда засыпает ребенок,
предметы становятся громче,
как будто желают присниться,
попасть в довещественный мир.
Но сон его ранний так тонок,
что шорох вещественной ночи
врывается чёрною птицей,
ломая прозрачнейший шар.
* * *
Засыпая на самом краю,
за полметра от чёрной спирали,
уходящей под землю, мою
жизнь, я чувствовал, крепко держали
два архангела. Первый крылом
заслонял мои мысли от бездны.
А второй не давал, чтобы дом
погружался в пучину беззвездной
пустоты. И я спал хорошо
над огнём и под прессом пространства.
То ли час мой ещё не пришёл?
Для чего же с таким постоянством
два охранника, два силача
страховали моё погруженье
каждой ночью в пределы неча-
янной власти души над мышленьем?
* * *
За ельником старым, за чёрным крылом,
за грязкой дорогой, за пло́том,
прогнившим навылет, есть маленький дом.
К нему (за бескрайним болотом)
пойду после праздников, после «тыц-тыц»,
бессонницы, смеха, угара.
Пойду, не пугая зашуганных птиц,
не пряча в карман стеклотару.
Не будет свечи в бестелесной руке,
не будет молитвы и дыма.
Подумаю имя одно вдалеке,
пройду безымянным незримо.
AGNUS DEI
Взошёл на пустой песок,
на камень без родника.
Гвозди и молоток
в грубых мужских руках.
Знал, что скала водой
не потечёт, пока
крест над сухой землёй
не вымолит облака.
Знал, что, покуда ад
не обожжёт костей,
никто не придёт назад
из этой пустыни всей.
* * *
А.Ф.
в лавочку были должны
руки держали в карманах
видели гибель страны
на громогласных экранах
слышали времени шум
шум тополей над крестами
были привязаны к двум
к трём говорили устами
принадлежали одной
а возвратилась другая
та что у вас за спиной
гибнет от края до края
* * *
Мать варила черешни вдали…
А.Фет
Край стены покраснел от заката,
и кипит над забором листва.
Что-то будет. Пока непонятно.
Дождь прошёл, но остались слова.
Пахнут яблоки мокрой травою.
Мама варит черешни вдали.
И летят и горят надо мною
корабли, облака, корабли.
* * *
Опущу под скрип журавля ведро,
наберу глубокой гнилой воды.
Бог забрал у дома во сне ребро.
Двор зарос. Замёло следы.
Даже память не может пробиться сквозь
тишину, что упала на этот двор.
Что тут раньше кому пережить пришлось?
Поредел, упал, перегнил забор.
Стерегут песок, распевают над
облаками те, кто поил коня,
кто чинил конёк, и культурил сад,
и просил дождя в середине дня.
* * *
Есть мгновенья полного бессилья.
На скамейку падает рука.
Голуби распахивают крылья,
но недвижны в небе облака.
Стук неподходящего трамвая.
Через запылённое стекло
в яблоки глазные проникает
на мгновенье свет, но не тепло.
А затем, очнувшись, видишь — ветка,
и трамвай уехал далеко.
Да, она приходит очень редко,
но уходит быстро и легко.
* * *
Подпирая в холодном трамвае
обречённых нестойких людей,
отключаюсь от книжного рая,
проявляюсь на плёнке своей
скудной жизни: врачом в хулиганке,
долговязым очкариком Ж.
замерзаю с мыслишкой о баньке.
Т.е. Аннушке. Масло уже…
* * *
1.
Прогуляться с Понтием Пилатом,
с Иешуа в тихий свет луны
лучше славы, книги и зарплаты
в центре замерзающей страны.
2.
Если этой ночью в самом деле
лунный свет закроет чей-то взгляд —
значит, это всё, что мы хотели.
И тетради тоже не сгорят.
* * *
На крайнем пути под луной с фонарём
стоит страшноватый состав…
Куда мы тяжёлое время везём,
к рождению звёзд опоздав?
К чему нам сравненья: размер городов,
усталость вокзальной толпы?
Проедем полночи без сказанных слов,
сойдём у последней тропы,
где чёрный состав не везет никуда
избыток пространства, и нас
встречает над шелестом кроны звезда,
которую кто-то не спас.
* * *
Тоньше мысли Мандельштама
за вокзалом — светлый месяц.
Хорошо, что я не еду
этим поездом, и — плохо.
Тесноватые плацкарты,
подбухнувшие соседи,
а на станциях — деревья
и любимые стихи.
ЭЛЕГИЯ
Ангелине
В районном городке твоём деревья
шумят, как раньше. Изредка, наездом
случаюсь, не внушающим доверья
очкариком, на том же самом месте,
где я тебе боялся Пастернака
прочесть про пригвождённый жар заката.
Тепло асфальта, тихий шелест парка.
Прибит закат под надписью плаката.
Не тянет страсть к разрывам и погоням.
Кольцом обступит грустная прохлада,
и будут в городке твоём районном
всю ночь шуметь деревья. Так и надо.
