Денис Калакин о себе:
Родился в 1977 году в Рязани. Долгое время жил и работал в Москве, не так давно вернулся в родной город. Пишу с 2014 года. Стихи публиковались в журналах «Новая Юность», «День и ночь», на литературном портале «Сетевая словесность». Шорт-лист премии Кубок издательства «СТиХИ», по итогам которой в 2020 году вышел сборник стихотворений «На полпути из Пуатье в Дижон».
К цветам и насекомым
Стихи из книги «На полпути из Пуатье в Дижон»
* * *
Древний Рим на рубеже паденья.
Всё тревожней почта из провинций.
Дни проходят в праздности и блуде.
Неуклонно дешевеют деньги.
И с чеканным профилем патриций
спит лицом в давно остывшем блюде.
Император сильно сдал, по слухам.
Стал одышлив, и слабеет зренье.
Ревматизм и опухоль в колене.
Смотрит всё нахальнее прислуга.
Галлы и тракийцы на арене
тоже мрут без воодушевленья.
Легионы стянуты к границам.
Но не видно нового Агриппы
там среди командного состава.
Катит боевая колесница
больше по инерции, со скрипом.
Да, скрипят Империи суставы.
Всё вообще теперь идёт со скрипом,
как поэт заметил справедливо,
и за это в мартовские иды
сослан к морю, в глушь, читает рыбам.
Что ж, легко отделался, счастливо.
Прежде мог бы просто выпить яду.
Несомненны признаки упадка.
В переулке, с неподдельным чувством,
беглый раб вещает что-то черни.
И тверда, как прежде, только складка
меж бровей у мраморного бюста.
И, как прежде, мягок свет вечерний.
Ну а в целом всё пока неплохо.
Отодвинем сонную гетеру,
под струю вина подставим чашу.
Выпьем за прекрасную эпоху,
за закат блестящей в общем эры,
уходящей, но пока что нашей.
Аудио: Денис Калакин читает стихотворение «Древний Рим на рубеже паденья…»
* * *
За бортом — проплывающий аэродром.
Всё прозрачнее воздух весенний.
Стюардесса идёт, задевая бедром,
демонстрировать средства спасенья.
А соседка по креслу листает журнал
с живописными снимками Ниццы.
И нога её правая обнажена
до последней возможной границы.
Как в тумане табло световое горит.
Взгляд становится странно рассеян
и блуждает меж двух этих сцилл и харибд
потерявшим маршрут Одиссеем.
И другого не светит ему ничего,
чем, ремнём привязавшись потуже,
слушать пенье сирен, заклиная богов
невредимым добраться до суши.
* * *
Quintili Vare, legiones redde
Время, коварный противник, разбило в пух
стройные так недавно твои порядки.
На лицах солдат растерянность и испуг.
Враг заманил в ловушку, играя в прятки.
Да, чем дальше, тем глуше германский лес.
Конный твой авангард утонул в болоте.
В этих местах тяжело усидеть в седле.
Впрочем, не легче приходится и пехоте.
Съехав с дороги и бросив поводья, ты
вглядываешься сквозь туман в эти злые топи
и успеваешь заметить лишь, как кусты
вдруг прорастают лесом железных копий…
…Раненых добивают, ещё слышны,
с каждой минутой тише, проклятья, стоны.
Чувства остались усталости и вины.
«Квинтилий Вар, верни мои легионы!»
Грубая в слух проникает чужая речь.
Лошадь без всадника краем подлеска скачет.
И, доставая из ножен короткий меч,
бессмысленно думать, могло ли всё быть иначе.
* * *
заедает у старой машинки слегка каретку
далеко не кастальская влага сверкает в чаше
и хорошая ровная строчка ложится редко
а напитки разные пьются о да всё чаще
оглядись вокруг какой-то блошиный рынок
натюрморты в рамах зингеры ундервуды
граммофон master`s voice фарфоровая балерина
уголок письма в четвергъ непременно буду
может и будешь но вряд ли что-то исправишь
не пытайся а просто скрашивай ожиданье
пробегая пальцем по краешкам круглых клавиш
осторожно дым разгоняя другой ладонью
* * *
с крыши на клумбы до сумерек капал
дождь и дорожки на стёклах чертил
осень октябрь не достать ли из шкапа
с водкою штоф и бутылку чернил
чтоб не спеша запершись в кабинете
крикнув солёный подать огурец
в ямбы облечь наблюдения эти
золото это и этот багрец
краски прощальные эти банальны
чу не стучат ли в лесу топоры
рубят вестимо без спросу канальи
очарованье унылой поры
впрочем сейчас отвлекаться не нужно
пусть до утра по бумаге перо
тихо скрипит мужиков на конюшню
можно и завтра отправить пороть
* * *
представим чудную картину
стена увитая плющом
перед парадным роз куртина
слегка увядших но ещё
прекрасных в ожерелье капель
наверное садовник запил
и детворой окружена
его сейчас стыдит жена
очарованье вертограда
где пробегает тут и там
осенний ветер по кустам
и неподвижна лишь ограда
подёрнутая сверху мхом
увы не выразить стихом
с холёной лошади слезая
вы на breguet глядите шесть
пора и ужинать борзая
у ног отряхивает шерсть
и открывает пасть зевотой
намокший плащ и стек с заботой
берёт дворецкого рука
портреты предков в париках
надменно взоры мечут в спину
сквозняк из каждого угла
но дальше волнами тепла
встречает кабинет с камином
к решётке оба сапога
и вносит пряный пунш слуга
и снова в поздний час не спится
давно богемский пуст хрусталь
раскрыта на одной странице
adelaide жермены сталь
короткий ливень на излёте
бьёт менуэт на переплёте
оконных рам слова слова
тяжёлой стала голова
будь проклята литература
а с ней музыка и балет
ещё осталась пара лет
до якобинской диктатуры
и клавесинный мастер шмидт
пока ещё спокойно спит
* * *
Философ в старости выписывает пчёл
из южной Франции, разводит орхидеи.
Другой бы кто-нибудь, возможно, это счёл
досужей прихотью, чудачеством, idee
fixe, но мыслитель наш, что вдумчиво прочёл
всех римлян с греками, а с ними иудеев
и прочих авторов, свои на этот счёт
представил выводы в обширнейшем труде и,
взяв под сомнение и разум, и прогресс,
утратил начисто научный интерес
к вопросам проклятым, им некогда искомым,
и в накомарнике уходит с головой
в мир обособленный, подробный и живой
цветов и запахов, к цветам и насекомым.
