Александр Габриэль о себе:
Я минчанин, с 1997 г. живу с семьей под Бостоном (США), работаю тестировщиком программного обеспечения. В России изданы три книги стихов, имеются многочисленные публикации (14 только в журналах ЖЗ). Дважды лауреат конкурса им Н. Гумилева (Ст.-Петербург, 2007 и 2009 гг.), обладатель премии «Золотое Перо Руси» (Москва, 2008 г.).
Из какого сора
ПЕРВЫЙ
Его глаза — как синие озёра;
он не хранит ехидных фиг в кармане.
Ему известно, из какого сора
рождаются добро и пониманье.
Слова его мудры и весят тонны,
очищены от косности и скверны.
Любой толпе он, лидер прирождённый.
укажет путь единственный и верный.
В решениях он скор, как в небе — «Сессна»,
в любом дому ему открыты двери.
Любим он горячо и повсеместно
и всеми уважаем в той же мере.
Он зван в Москве, Пекине и Нью-Йорке,
в любом конфликте, на любой развилке…
Поди заметь три тусклые шестёрки
на аккуратно стриженом затылке.
КУЛАКОВ И ФЕЙЕРБАХ
Звучит в колонках приглушённо Бородин.
Ко дню рабочему отглажена рубаха…
Водопроводчик Кулаков сидит один,
в его руках потёртый томик Фейербаха.
Натерла нос тугая дужка от очков,
на смену тезису приходит новый тезис…
Сидит один антропоморфный Кулаков
и с головою погружен в психогенезис.
Он постигает строгой мысли красоту,
он задаёт себе вопросы: «Что ты? Кто ты?» —
ведь завтра вновь на трудовом своем посту
погрузит он по локоть руку в нечистоты.
Ну, а пока он в новых знаньях, как в раю,
не становящемся навязчивой рутиной…
Вовсю растёт водопроводчиков ай-кью,
давно превысивший отметку ста с полтиной.
Ночь надвигается темнеющей стеной,
прохладу в дом несут воздушные потоки…
И ключ на полке отдыхает. Разводной.
По-кулаковски совершенно одинокий.
когда уходят
когда от тебя когда от тебя уходят
и счастье твое уносит порывом ветра
и солнечные гектары твоих угодий
сжимаются вмиг в квадратные миллиметры
когда никаких улыбок и обретений
ни в жизни ни на фейсбуке ни на ютюбе
под дерганый ритм танцуют в камине тени
как будто открытый нерв в нездоровом зубе
когда горизонта линия накренилась
когда косяком на запад ушли восходы
когда словно волга в каспий ты впал в немилость
у броского мира вечно живой природы
отнюдь ты не стал ни гением ни прохвостом
не сделался враз героем да иноверцем
лишь только совсем немного но меньше ростом
а также совсем немного но больше сердцем
КОМЕДИЯ
Всё закончилось. Се ля ви…
Есть твоё, есть моё. Нет нашего.
Всепогодный костюм любви
будет кто-то другой разнашивать.
Все свои — за грядой кулис.
Против Крамеров — только Крамеры.
Словно выкачан воздух из
нам назначенной барокамеры.
Одиночество. Ночь без сна
бьёт по темени, словно палица.
Память прежде была нужна.
Ну, а нынче нужней беспамятство.
Под ногами дрожит земля;
спят игрушки и спит масс-медиа…
Вот такая финита ля
человеческая комедия.
СОХРАНЮ
Мы с двух сторон над той же пропастью во лжи,
и нас друг к другу не приблизишь, хоть умри.
Я сохраню тебя в формате джей пи джи,
я сохраню тебя в формате эм пи три.
Мир полон счастья. Птиц взволнованный галдёж —
как дробь горошин в гладь оконного стекла…
Здесь в виде рифмы так и просится «Не ждёшь»,
что будет правдой. Рифма здесь не солгала.
Судьба бестрепетно вращает жернова.
Когда ж становится совсем невмоготу,
то пустота преобразуется в слова,
а те, взлетая, вновь уходят в пустоту.
В ладони — вишни, а в стакане — «Каберне»,
заходит солнце за разнеженный лесок…
А мысль о том, что ты не помнишь обо мне,
голодной крысою вгрызается в висок.
Кому пенять, что не совпали два пути,
что рухнул дом, как будто сделанный из карт…
Я сохраню тебя в формате эйч ар ти,
что, как известно, сокращенное от «heart».
ГРАФОМАН
Валяй, объясняй себе, почему ты пишешь.
Пусть думают все, что пишешь ты, словно дышишь;
пусть думают все, что ты, мол, невольник чести,
перо отложив, немедля помрёшь на месте.
Давай, вдохновись, усевшись на подоконник;
смешай с недешёвым джином силлаботоник,
ещё пару строчек — и подерутся барды
за новый твой текст, нелепый, как бакенбарды.
О, как ты привык, что стали объектом лести
грошовые бусы слов, совмещённых вместе,
от коих без очевидной на то причины
несёт сладковатым запахом мертвечины.
Но ты ведь коней измученных не стреножишь —
ты просто уже не сможешь, уже не сможешь…
Поэтому, обречённый, ты пишешь дальше,
вздымая девятый вал пустоты и фальши.
ОДИНОЧКА
Ты одиночка. Заброшенный остров.
Что о себе ты хотел бы понять,
необязательный, словно апостроф,
всеми забытый, ненужный, как «ять»?
Мыслей никчемных скучна обветшалость,
выбран до дна самолюбия транш…
Так и останешься — бьющим на жалость
нищим, нудящим своё «Же не манж…»
Так и живёшь, незатейливый овен,
всем и себе не чужой и не свой.
Как ты трагично ни в чем не виновен,
жертвою павший в борьбе роковой!
Ты с каждым днём обречённей и ниже,
не наслаждаясь, а просто терпя…
Я тебя изредка в зеркале вижу.
Я не хочу походить на тебя.
СЕРЕДИНА
Ты нынче спокойней, чем прежде. Не грустен. Не гневен.
Нашлась понемногу тропа между счастьем и горем.
И место, куда привела тебя stairway to heaven,
коль трезво смотреть, оказалось простым плоскогорьем.
Бреди биссектрисой, вдали от тоски и восторга,
от пряника вкупе с кнутом каждодневно завися,
в немногих несчитанных метрах над уровнем морга
и прежних немыслимых милях от облачной выси.
А кто-то — злодей, и всё тянет тюремные сроки,
и мысли его — из ночных беспросветных кошмаров.
Другой — к получению «Нобеля» меряет смокинг
и деньги дает на спасенье мальдивских кальмаров.
А ты полюсов избежал, как веревок — Гудини,
у сумрачных будней оставшись под вечной пятою,
освоив искусство не просто торчать в середине,
а искренне ту середину считать золотою.
ВАРЯГ
Горизонт грозовой тишиною набряк,
нацепив на себя чёрной тучи заплату…
Но врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
не сдаётся врагу за арендную плату.
Нам с тобой никогда не светил хэппи-энд,
и похож на мираж наш кораблик обманный:
то «Летучий Голландец», то танкер «Дербент»,
то ковчег араратский с запасами манны.
Нам навряд ли воздастся за выслугу лет,
а пока, отобедав оставшимся рисом
и побрившись спасательной бритвой «Gillette»,
мы посмотрим вослед убегающим крысам.
Плыли мы как плылось. В основном, по прямой,
не впадая в тщету и следов не запутав.
Мы меж рифов прошли, меж сумой и тюрьмой,
и семь футов под килем — давно не семь футов.
Но не в этом, мой друг, потаенная суть,
а в извечном невыбросе белого флага…
А «Варяг» — он на то и «Варяг», чтоб тонуть,
но достойно. Под стать экипажу «Варяга».
ИЗЛЕЧЕНИЕ
Осень — странное время. В нем трудно искать виноватых.
Улетают надежды, как дикие гуси и Нильс…
Дождь проходит сквозь сумрачный воздух, как пули сквозь вату,
бьет аллею чечеточной россыпью стреляных гильз.
От скамейки к скамейке, подобно пчелиному рою,
мельтешит на ветру жёлтых листьев краплёная прядь…
Я, возможно, однажды свой собственный бизнес открою:
обучать неофитов святому искусству — терять.
И для тех, кто в воде не находит привычного брода,
заиграет в динамиках старый охрипший винил…
Я им всем объясню, как дышать, если нет кислорода;
научу, как писать, если в ручках — ни грамма чернил.
Я им всем покажу, как, цепляясь за воздух ногтями,
ни за что не сдаваться. Я дам им достойный совет:
как себя уберечь, оказавшись в заброшенной яме,
как карабкаться к свету, завидев малейший просвет.
Нарисую им схемы, где следствия есть и причины,
и слова подберу, в коих разум и сердце — родня…
Я себя посвящу излечению неизлечимых,
ибо что, как не это, однажды излечит меня.
СНЕГ
Снег идёт и идёт. Ни запрета ему, ни этики.
Снег идёт и идёт, возведённый в квадрат и в куб.
У зимы на лице — ни малейших следов косметики,
лишь нетающий иней на тоненькой нитке губ.
С ней сражаться — как в гору, на пик колесо везти:
колесо ускользнёт. Вновь начнёшь, как Сизиф, в низах…
Снег идёт и идёт. Ни стыда у него, ни совести.
Да от белого, вечного белого — резь в глазах.
Мы мечтою о лете с тобою навек обмануты.
Лета больше не будет. И лучше о нём забудь.
А пока — в ледники вплоть до бивней врастают мамонты,
и в термометрах — там, за окном — замерзает ртуть.
В небесах — ни вечерней звезды нет, ни солнца рыжего.
Снег идёт и идёт. Нагло лезет в дверной проём…
Снег идёт и идёт. Но мы выживем. Точно выживем,
только надо быть ближе. Ближе.
Совсем вдвоём.
* * *
Разместившийся меж потолком и карнизом
и в объятьях бессонниц считая до ста,
ты не знаешь, каков ты: высок или низок,
о себе до сих пор не поняв ни черта.
Ты горазд на добро и способен к укусам,
в каждодневье своем то холоп, то король.
Лишь бы только побоища минуса с плюсом
не давали в итоге законченный ноль.
Беспощадных сомнений растерянный пленник,
ты однажды познаешь себя. А пока
всё ползёшь и ползёшь, обдирая колени
о летящие плотной грядой облака.
ДЫШИ
Если гаснет свеча, всё равно говори: «Горит!»,
ты себе не палач, чтоб фатально рубить сплеча,
даже ежели твой реал — не «Реал» (Мадрид)
и команде твоей нет ни зрителей, ни мяча.
То ли хмарь в небесах, то ли пешки нейдут в ферзи,
то ли кони устали — что взять-то от старых кляч?
Коль чего-то тебе не досталось — вообрази
и внуши самому, что свободен от недостач.
Уничтожь, заземли свой рассудочный окрик: «Стой!»,
заведи свой мотор безнадежным простым «Люблю…»
Этот тёмный зазор меж реальностью и мечтой
залатай невесомою нитью, сведи к нулю.
Спрячь в горячей ладони последний свой медный грош,
не останься навек в заповедной своей глуши.
Даже если незримою пропастью пахнет рожь —
чище воздуха нет. Напоследок — дыши.
Дыши.
* * *
Будет солнечный луч разрезать, словно лазер, гамак,
будет время ползти колымагою из колымаг,
будет плющ на стене прихотлив, как движение кобры.
И не станет границ меж понятьями «то» и «не то»,
на мигающий желтый по трассе промчится авто,
кот почешет о дерево старые тощие рёбра.
Невозможно поверить, что это и есть пустота,
ведь нейроны твои регистрируют звук и цвета,
и вдыхаемый воздух наполнен весной и прохладой.
Но тебя подменили. Ты тусклая копия. Клон.
Жизнь в тебе существует, но вяло ползёт под уклон,
и оброком становится то, что казалось наградой.
Вариантов не счесть: можно в синее небо смотреть,
можно в микроволновке нехитрый обед разогреть,
полежать, наконец, на продавленном старом диване,
безнаказанно вжиться в любую привычную роль…
Но в тебе изнутри гангренозно пульсирует боль,
как в подопытной жабе под током Луиджи Гальвани.
И отчаянно хочется думать о чём-то другом.
Сделай музыку громче. Пускай наполняет весь дом
голос мистера Икс или, может быть, мистера Отса…
Только свет не проходит сквозь шторы опущенных век.
Ничего не случилось. Всего лишь — ушёл человек,
не оставив и малой надежды на то, что вернётся.
