Наталья Новохатняя — поэт, прозаик, эссеист (Молдова, Кишинёв). Член Союза российских писателей. Член Ассоциации русских писателей РМ. Лауреат германского конкурса «Лучшая книга года», номинация «Малая проза» (Берлин-Франкфурт, 2016). Спецприз «За профессионализм и ясность мысли», номинация «Критика и литературоведение» («Антоновка 40+», 2020). Лауреат конкурса имени де Ришелье в номинации «Проза» (Одесса, 2015) и т.д. Стихи и проза опубликованы в журналах, альманахах и коллективных сборниках Беларуси, Германии, Израиля, Молдовы, России, Украины.

«Есть, есть счастье…»

Нина Орлова-Маркграф «Простить Феликса», РИПОЛ классик, 2021

Книга Нины Орловой-Маркграф — сборник из двух повестей и семи рассказов. В повести «Простить Феликса», с которой начинается книга, речь идет о жизни переселенцев из расформированной в 1941-м году Немецкой поволжской республики. Героями остальных произведений стали жители деревни Ярунино (Алтайский край) в войну и послевоенное время. Но тематическое разделение условно: заявленная вначале «немецкая» тема, продолжаясь в рассказе «Переселенец», находит завершение в повести «Семь мешочков соли».

Сквозной темой проходит через всю книгу война, связывая произведения в единое целое. Хотя как таковой темы войны в книге нет. Енисей, Алтайская лесостепь — до этих мест бои не дошли, но судьбы героев как повестей, так и рассказов напрямую с ней связаны.

Еще один разговор о травме? Да, но о травме целого народа, которая, переходя из поколения в поколение, будто передаваясь на генетическом уровне, переживается до сих пор. 

Отсюда огромное количество произведений на военную и околовоенную тему, среди которых встречается и откровенная конъюнктура. Однако книга «Простить Феликса» не тот случай, тут все по-честному.  

Первое, на что обращаешь внимание, прочитав буквально несколько страниц повести «Простить Феликса», — увлекательность и лёгкое вхождение в сюжет. Знакомство читателя с главным героем Феликсом Горбатко, тем самым Феликсом, которого, судя по названию, предлагается/надо простить, — не заставляет себя ждать.

Время действия — осень 1942-го года. Место действия — посёлок вблизи реки Енисей. Бригадир рыболовной бригады Горбатко принимает новую группу спецпереселенцев. Это этнические немцы, выселенные в начале войны из немецкой республики Поволжья на север, в Туруханский край. Падкий на женский пол красавец наметанным глазом сразу выделяет среди вновь прибывших очередную жертву. И какая разница, что Марии — или Морее, как говорят в просторечии на Волге, — от силы шестнадцать. Насладившись девичьим телом, по сути, взяв Машу силой, в качестве компенсации Горбатко выдает ей теплые вещи и пару тонких кусков хлеба (для переселенцев и одно, и другое на вес золота!). Он же не монстр какой-нибудь, обычный человек. С подчиненными строг, но не жесток. А то, что пользуется своим положением… так ведь все так живут. Либо ты, либо тебя.

Можно ли простить такого?! Пока следишь за сюжетными перипетиями, ответ подспудно зреет. Размышляешь и потом, когда повесть уже прочитана. Можно ли простить мужчину, за которым длинным шлейфом тянется насилие по отношению ко многим и многим женщинам… Но ведь в истории Феликса тоже не все однозначно. Потери и лишения в детстве и юности, могут ли они стать если не оправданием, то хотя бы смягчающими обстоятельствами?

Чаша весов колеблется то в одну, то в другую сторону. Хотя сама Маша простила. Нет, не так — девушка просто не впустила внутрь себя ненависть к насильнику, понимая, скорее в силу душевной чистоты, нежели осознанно, что это чувство ведет к саморазрушению. Неудивительно, что, пройдя через тяжелейшие испытания, Маша спаслась, выжила. А Феликс нет.

Нравоучительно? Может быть. Хотя это простая житейская логика: терпение и внутренняя цельность — качества победителей, тогда как разнузданность страстей, потакание им ведут к краху. Так что акценты расставила сама жизнь.

Что поражает в повести «Простить Феликса» — это интонация. Слова льются неспешно. Кажется, даже слышен голос рассказчицы. Спецпереселенцы, зэки, энкавэдэшники, жертвы и палачи… О какой бы человеческой трагедии ни шла речь, голос звучит негромко, даже ласково. Зачем излишне драматизировать, все и так хуже некуда. Нина Орлова-Маркграф относится к тому редкому типу авторов, которые обладают особым даром — говорить о трагедии светло.

И, конечно, этот свет был бы невозможен, если бы не безыскусный и одновременно высокохудожественный язык, с вкраплениями немецких фраз и слов северно-русского диалекта; он рождает дивные описания, будь то самые обычные бытовые сцены или пугающе холодная красота Енисейского края.

Порой от возникающих перед глазами картин делается по-настоящему страшно:

«Фоновый шум работы — удары лома, треск, звон, стук льда, шебурчание лопат и бой пешней среди ледяной немой пустыни казался оглушительным, ухающим, безжизненным. Таким его делало отсутствие людских голосов. Людское молчание. Будто, изо дня в день ловя рыбу, они сами стали рыбообразными, молча плыли в ледяной воде мартовского дня. Обессиленно возвращались в барак и там почти не разговаривали. Скудно ели, раскладывали, развешивали погреть и просушиться вещи и обувь. Кто-то кормил или укладывал ребенка, кто-то наскоро чинил не ко времени расползшуюся одежду».

Трудна, даже невыносима жизнь переселенцев. Неудивительно, что любые, самые незначительные детали прежней жизни перебираются в памяти с особой нежностью:

«Когда мама Таня делала нудель — тонкую вкусную лапшу для воскресного куриного супа, она стлала на кровать чистое льняное полотенце и сушила раскатанные до прозрачности круги желтоватого с тонкой мучной посыпкой теста…» «Мария вспоминала двор с вишнями, яблонями, грушами, всю их улицу с рядом крепких опрятных домов. Утро в селе начиналось с того, что все хозяйки выходили с метлами и каждый подметал свою часть улицы, а потом посыпал белым песком. Эта земля в белом песке так и стояла перед ее глазами — так бы нагнулась и поцеловала».

Природа, разделяя душевное состояние героев, словно перекликаясь с ним, из просто фона превращается в полноправную участницу повести. В этом смысле Нина Орлова-Маркграф продолжает традицию русской классической прозы.

«В июле началась тихая, теплая, а днем жаркая погода. В полуденный зной пахло созревающей ягодой, распаренной хвоей и смолой, сладко млели северные торопящиеся созреть травы, все томилось и Феликс томился. В один из таких дней он почувствовал столь сильный плотский соблазн и впал в такое невыносимое беспокойство, что решил сегодня же увидеть Машу».

А временами природа так даже пророчествует:

«В десятых числах мая тронулся лед на Енисее. Спецпереселенцы смотрели, как двухметровой толщины лед, с которым они столько месяцев вступали с пешнями наперевес в схватку, теперь сам собой ломался, крошился, истаивал, исчезал…»

И правда, все однажды закончится: непосильный труд, холод, беды. Люди вернутся домой. Но на это уйдут годы.

Так к одному ли Феликсу относится глагол «простить»? Речь, конечно же, идет о другом, глобальном прощении — государственной системы, что безжалостно перелопатила человеческие жизни, или даже всей злобы и несправедливости, что существуют на земле… Нина Орлова-Маркграф не навязывает ответа. Каждый читатель решает это для себя сам.

А мы тем временем движемся дальше.

Енисей сменяется рекой Кулундой, Северный край — Алтайским.

Рассказы и вторая повесть Нины Орловой-Маркграф написаны в жанре деревенской прозы. Надо обладать особой смелостью, чтобы после таких мастеров, как Распутин, Шукшин, Астафьев работать на этом поприще. Но если есть что сказать, сомнения отпадают естественным образом.

А этой писательнице точно есть! Кажется, жители одной деревни, что стар, что млад, нашептали ей свои удивительные истории. 

Рассказы разные: грустные, смешные. Только что я, читатель, тосковала вместе с Нюсей, потерявшей друга совместных игр Шурика (утонул в Кулунде) и ставшей после этого известной по всему Ярунино плакальщицей на похоронах, — как уже улыбаюсь от проделок маленькой непоседливой девочки по имени Лидуся, или Дусик, как называет ее отец.  

А вот история про Стюру, у которой война забрала пятерых сыновей. Однажды женщине было видение: увидела она сыновей живыми и здоровыми. После этого Стюра сделала земляные холмики, куда закопала сыновьи рубашки. «Словно забыв, что тела ее детей остались в других землях, она стала обихаживать их как могилки. Все лето цвели на них яркие красные, оранжевые, желтые и лиловые живые цветы…» Деревенские считали, что женщина умом тронулась. Лишь одна старуха говорила, что Стюру Господь посетил.

Жители деревни напоминают одну большую семью, в которой хоть временами и ссорятся, но в обиду никого не дадут. Вот и за Стюру, когда наступил такой момент, все как одна вступились бабы.

Рассказ «Стюрины холмики» один из самых горьких в ярунинском цикле. Но и в других много боли. А все война… Жалея как своих героев, так и читателей Нина Орлова-Маркграф смягчает горечь живыми, динамичными диалогами и мягким, а временами и неожиданным юмором. Так говорят о самых близких, слегка подтрунивая над ними, но безусловно любя.

В основе рассказов простые и понятные человеческие ценности, такие как доброта, взаимовыручка, терпение и, конечно, любовь. А персонажи — словно галерея портретов русско-советской живописи. Русско-советской? Именно. Речь ведь идёт о 40-50-х годах. Плотно вошла в крестьянскую жизнь обязательная для того времени атрибутика (партия, колхозы). Но и родное, исконное не все с корнем вырвалось. Вроде советские, а Пасху отмечают, детей по-прежнему крестят.

Вот и маленького Егорку из рассказа «Глиняный парень» обязательно надо покрестить!

«Трехлетний сын Ивана и Анны Кочкарёвых, Егорка, жил некрещеным. Деревенский храм давно закрылся, долго стоял обезглавленным, а потом был переделан под школу. Шел 1954 год. Никто в деревне уже путем не помнил, не знал, как проходит чин крещения, но все знали, что нехорошо, если дитя некрещеное…»

Крестины и последующее застолье — одна из ключевых сцен не только рассказа «Глиняный парень», — это квинтэссенция радости, центр, вокруг которого как вокруг солнца выстроились все рассказы ярунинского цикла.

Принаряженные как на праздник, жители деревни  собрались за общим столом. Да что деревня! — перед глазами словно проходит целая Россия со своими шутками-прибаутками, песнями, плясками.

Частушки случаются и невеселые. Как, например, эта:

Ой, Германия, Германия,

Наделала чего!

Девяносто девять девок

Обнимают одного!

Но долго грустить не выходит, и вот уже снова завертелись в парах деревенские плясуны и плясуньи.

Гармонь притомилась, смолкла. Ей на смену приходит русская флейта с затейливым названием «кугиклы». Играет местный лекарь дед Мамон — заглянул на крестины вместе со своей косулей Катькой.

Вот такая деревня, все в ней есть, все уживается: православие, язычество, русские, немцы-переселенцы, казаки, да и многие другие… А за ней вырастает огромная страна со своими просторами, живописной природой. Со сложной историей, о которой не забыть, не вычеркнуть. Можно лишь принять да простить.

Жаль, исчезают такие деревни, почти исчезли.

Исчезают простые, чуть наивные люди, от которых, кажется, исходит особый свет.

Но потомкам этих людей жить дальше.

А горя и радости всегда будет поровну.

Это и есть жизнь.

Поэтому на слова Кристиньи, крестной маленького Егорки: «Есть, есть счастье…» — хочется лишь согласно кивнуть.

Мы на «Планете» собираем деньги на новый сайт, помогите нам, пожалуйста!