Бандероли поэзии. Стихи

Сергей Ивкин – поэт, художник, культуртрегер. Родился, учился, живёт и работает в Екатеринбурге. Вошёл в Энциклопедию Уральской поэтической школы. Некоторое время курировал семинар поэта Андрея Санникова, вёл музыкально-поэтический фестиваль «Свезар», участвовал в проектах «Клуб одиноких мозгов Франсуа Дюпона» и «Игра в борхес». Публикуется в России и за рубежом. Вышло 4 книги стихотворений.


 

КУРТКА

И.

так полтора года и ходил с надорванным рукавом.
заклеил обувным, обещал себе,
что пришью погоны, вышивку сделаю, уговорю кого
пришить погоны, вышивку сделать. без
куртки уехал. год лежала в Москве
в одной квартире, в Мытищах — в другой.
потом от друга пришёл пакет.
поставил в кладовку, развернул через год.
так и надел, не пришив рукав.
вышел во двор. солнце слепит глаза.
четыре года прошло. был не прав.
был не прав, говорю. не прав, я тебе сказал.

 

ЗАВИСТЬ

1.
Не нарезай надо мной круги,
женщина с пястями пустельги,
сердце моё улыбается каждому знаку.
Не существует преград на небесной тропе,
мой звукоряд не под силу прощёлкать тебе —
это такое библейское имя: Инаков.

Белые-белые области нелюбви…
Лишь человеческий неликвид
их переходит в малиновых мокроступах.
Чем набивают здесь люди карманы пальто?
Выйдя обратно, кладут на ближайший лоток
и на трофеи диверсий таращатся тупо.

Дева Обида — тебе прошипел Ярополк, —
что ж я опять утыкаюсь в твой голый пупок,
что мне до чьей-то высокой развесистой клюквы?
Не занавешивай завистью мой окоём:
я отгадал иллюзорное царство твоё —
все 33 превращённые в олово буквы…

2.
Ангелы снова напутали: в этот сквер
в здание с эркерами зачем-то
я попросил поселить меня. Глядя вверх,
начал придумывать интерьер,
белые скатерти и каркадэ (с печеньем).

Вот мне тогда приблазнились вязь оград,
окна на улицу, громкие звуки (джаза).
Нет, всё нормально, правильно, очень рад,
что не по лисьим чаяньям виноград.
Просто забавно, как выпали эти фразы.

Здесь я сидел на лавочке, пил своё
тёплое пиво, рассматривал в приближенье
это окно на третьем (сейчас твоё),
думал о том, что без щебета воробьёв
слова не вставишь, не сделаешь предложенья.

 

* * *

подожди и придёт
твоё страшное детское время…
Андрей Мансветов

лепишь себя в куличики
не признавая игрой
едешь на электричке
вплоть до Перми-второй

время твоё деревянное
сверхзвуковой режим
в зрелости д’Артаньяны
не начинают жить

ангелы — участковыми
на огонёк пешком
с ласковым коньяком — и
шпагами с шашлыком

 

ТРИДЦАТИЛЕТИЕ

1.
твари дрожащие скорпионы
в банке кишащие серапионы
пятой заварки планктон ЖЖ,
те кто не тратятся на верже

да неужель я один из этих
мало признать — я за них в ответе.
общей порукой повязан круг
жаждой набить, что я тоже крут

(жги, поколение клавиатуры!
что-то останется литературой
может и Бредбери станет вещ
каждый любимую помнит вещь)

что расскажу я в ночи на память
на остановке, где курит падаль
ангелу прячущему крыла —
сплетню с прозекторского стола

стыдно и страшно входить в потоки
ленты друзей но привычка только
бы одержимостью ролевой
в дырку квадратную головой…

2.
не объяснить ничего — повредилось дышло,
пара гнедых вырывается из поводьев.
да, я хотел быть писателем, но не вышло:
крепок в коленях, да психика хороводит.

3.
выйдет рассветный мужик, закурит,
кролики, алкоголики, куры,
собственный огород над рекой,
воля (по Пушкину) и покой.

(по Достоевскому) я на съёмной
внешне живущий вдвоём, но
трезвым Ставрогиным среди псов,
душу на гвозди и на засов.

братья безумные, сёстры мило-
сердия сердятся: я без мыла
через игольное наперёд,
где мой Господь меня изблюёт.

 

* * *

— Апостол Павел?

— Да, апостол Пётр,
под крики йеху и под игого
мы едем прочь от этих берегов —
зашкалило количество богов
светил эзотерического слёта.

Кто отразился в сточных водах? Над
Уралом нагибается цунами:
Ньярлатотеп, Юггот, Шуб-Ниггурат,
Алдонес, Тале выстроились в ряд
над вялыми прохладными умами.

Нас захлестнёт избыточность любви.
Попробуем сегодня против правил.
Куда ж нам плыть? Не важно, брат. Плыви.
Не все на свете храмы на крови.
Апостол Пётр?

— Да, апостол Павел.

 

БЕРЕЗНИКИ

Этот город — бумажный пакет,
подтекающий понизу, — нет
ни желания здесь находиться,
ни возможности хлопнуть дверьми.
Точно спёр ты здесь нечто. Верни!
Так за что ж я хотел извиниться?

Что приехал за чудом, а тут
омерзительный привкус во рту,
точно вся атмосфера прокисла:
Алексей Леонидович Ре-
шетов жил в этом самом дворе —
никакого сакрального смысла.

Я пью сагу с ближайшей руки
о проколотом лоне реки,
древний пласт размывающей в кашу,
наблюдаю с радушием псов
старожилов песочных часов.
Это ужас. И нет его краше.

Я в глазницы смотрю пустоте:
она кошкой сквозь трещины стен
громко воет пятью этажами;
тополя, набежавши окрест,
выражать собирались протест,
да ладони от страха разжали.

Я беру из трясущихся рук
бандероли поэзии — вдруг
их придётся к печати пристроить;
и, конечно же, я не прочту
пенсионную чью-то мечту,
карнавал комсомольских героев.

Друг мой, брат мой, учитель, на кой
мы явились в приёмный покой?
Чтоб позировать с мэром в обнимку?
Чтобы в хроники Пермской земли
и фамилии наши внесли,
ну, хотя бы, как подписи к снимкам?

Не за тройку бюджетных нулей,
не за выпивку на столе,
не за нежность к гостиничным кралям,
я стою среди гордой беды
с сердцем полным холодной воды —
со Священным Граалем.

 

* * *

Ивану Клиновому

Вечерний снегопад — итог перезагрузки:
осуществлённый мир закрыли на ремонт,
поскольку вслух читать свои стихи на русском —
фактически вносить поправки в связь времён.

Как на морозе сталь, приспичило потрогать
механику небес горячим языком:
хотя бы через речь — я не решаюсь Бога —
но притянуть того, кто лично с Ним знаком.

Я только притворюсь, что тих и неподвижен,
пока не заскрипит знакомая кирза…
Я веки подниму, и то, что я увижу,
не даст их опустить и сохранить глаза.

 

ЯВНАЯ ДОКТРИНА

Хмуря брови,
говорит мне Аба’м:
Человек приходит из крови.
Обёртывает кровь свою
в полотнища красоты,
разматывает и протирает одежды,
множит стыд
и,
выпустив свою кровь,
утекает в её глубины.

Обращаясь ко мне, словно к сыну,
говорит мне Доха’у:
Жизнь — это дыхание.
Мёртвые ныне там, где воздуха нет.
А без воздуха не взлететь.
Только падать.

Посмотрев на меня, как на падлу,
говорит мне Зора’н:
Любовь — это указание.
Мы рождены для помощи Богу.
И любовь нам напоминает,
когда мы Ему нужны.

Говорит не познавший жены
Било’с:
Грех, Черта, Закон, Честь —
буквы, которыми ангелы здесь
пользуются, ведая
друг другу свои печали.

Я отвечаю:
Ангелы похожи на рыб,
плывущих сквозь безвоздушный густой
чёрный кисель космоса косяком.
На стеллеровых коров,
не замечающих мёртвых.
Мёртвые слишком малы для них,
что пыльца.
Песня коров поднимает кольца,
и внутри кольца
носятся бессчётные орды.
У каждого мёртвого два пути:
встроиться в музыку ангельских голосов, пройти
через поток, прорваться обратно в плоть,
в соитие, в чре-
во,
либо впиваться в шкуру ангела, словно червь,
покрыть копошащейся коркой
толстую кожу межзвёздных стад,
множить свой ад.
Посмертно не встречу близких, но если я пронесу
вкус любви, не смешаюсь с прочими, что сосут
ангельский жир,
сохранится чутьё на звук,
смысл возвращения в миражи,
стану жив.

Абам говорит мне:
Плоть — этот сосуд.
Дохау говорит: Поэзия
разрушает сердце.
Зоран говорит: Профессия —
это забытьё.
Билос говорит: Право —
это характер.

Я отвечаю:
Это всё не моё.

Я говорю им:
Границы нет.
Двери всюду.
Музыка — это свет
для пыльцы, кружащейся вокруг плывущих коров.
Душа незряча, но чует вибрацию,
из ковров
копошащихся
поднимается вверх
на родственный звук.
У живых есть уши, глаза, язык, нос,
кожа, по паре ног и рук,
органы для страсти,
что-то ещё внутри…
Мёртвые чувствуют только ритм,
всевозможные унца-унца.
Счастье здесь.
И закон один:
подарить возможность
вернуться.

Разрушенная больница скорой помощи в Зелёной роще города Екатеринбурга

Нет ни нового неба, ни новой земли.
Тощий ангел сказал мне: — Иди и смотри!
Помолитесь у третьей палаты.
Медсестра накормила зелёным суфле.
Те, кто умер тогда, — засыпали в тепле,
перевозчик не требовал платы.

Нет ни боли живущим, ни радости нет.
Пластик, кафель и камень истачивал свет.
Не делились на агнцев и прочих.
Кто сказал, что Господь не узнает своих?
Принимали всех скопом, а кто на двоих
устоял — оставляли в рабочих.

Здесь на пятом не чувствуешь запаха крыс.
Отложив АКС, я выглядывал вниз —
в перегной, в шевелящийся силос.
Каждый вечер я строю тоннели назад:
запираю засов, закрываю глаза —
тишина, ничего не случилось.

 

ЛИНИЯ ЖИЗНИ
(шесть стихотворений)

дивно молвит октябрь гнева
заливает апрель тоски
рыбы сами раскинут невод
и порежут себя в куски

то что стало тебе во благо
и меня на паях везёт
не цеди мне на жабры влагу
мне по вкусу аргон-азот

этот шёпот незримых женщин
это радио от футур
окликает не вслед ушедшим
а не знавшим номенклатур
— — —

мы себя назвали птицы
обещая перелёт
к тем пределам, где дымится
побережье млеко-мёд

вместо крыльев сиплый клёкот
и стоят передо мной
грохот Сербии далёкой
запах скумбрии родной
— — —

посещающим зал ожидания:
наша совесть на вес пера
все мы в юности были джедаями
повзрослевшим — своя игра

кто напомнит мне имя кортика
что находит изъян в броне?
это страшное детство корчится
фотографией в портмоне
— — —

первым окончилось время лягушек и сов
тот кто не голос а множество голосов
строил свой храм на останках панельных трущоб
это резерв
но чутьё обещало ещё

титры ползут на корейском
играет труба
я размотал и снимаю повязку со лба
— — —

всё что запомнил пишу на отдельном листе

раз) во дворе заскрипевшая карусель
два) магазины забиты собачьей едой
три) на дороге раздавленный рядовой
номер четырнадцать двести семнадцать сто пять

вымерз от гайморовых
до пят
— — —

линия жизни стала намного длинней

тихое счастье нескольких зимних дней

температура по Цельсию выше нуля

то что за окнами это теперь не Земля

не пригодятся салазки миники бегунки

я разрезал ладонь о твои позвонки
— — —

 

БРАТ

— Папа, пожалуйста, никому.
Обойдёмся без мамы с её истерией.
Так получилось: я — новая Дева Мария.
Бог изнутри говорит: я – сестра Ему.

Дочери скоро тринадцать. Месячные — на старт.
Но такие фантазии череповаты:
надписи на арамейском кровью, потом стигматы,
прочий эзотерический боди-арт.

— Я была на рентгене. Доктор сказал: скелет
не сформирован. Брат не способен родиться.
Я слышу голос, похожий на щебет птицы.
Клеть не решится сама распахнуться на свет.

Опухоль прогрессирует. Приложив
к телу ладонь, ощущаю толчки: живое.
Значит, сегодня детей у меня стало двое.
Да, никому. Попробуй тут, расскажи.

— Брат обещает, что может вселиться в мозг
чей-нибудь, выселив прежний разум.
Мы попытались с улитками пару раз и
нам удалось через плоть перекинуть мост.

Всё замечательно: ищем лежащий под
капельницей неповреждённый носитель
в коме. Приводим дочку — и новый Спаситель
в суетный мир получает свободный вход.

— Папа, тебя он прекрасно слышит. Нет, всё не так.
Брат говорит, что ему нужен родственный статус.
В твой организм он вселяется через простату…
Но мне не нравится способ замкнуть контакт.

Дочку зачали во вторник, когда посреди Москвы
ядерный гриб раскрылся над телебашней,
и нам с женою было настолько страшно,
что мы на улице прямо среди травы…

— Доктор сказал: эмбрион пережил инсайт
и провалился на поколение.
Только останься со мной в хирургическом отделении.
После вмешательства есть вариант не встать.

Кварцевый свет. Мокрый запах больничных рвот.
Возле ногтей на руках нарывают ранки.
Дочка уснула.
В пятилитровой банке
невоплощённый христос открывает рот.

 

HOMEDREAMS

Павлу Ложкину

камера недвижима. общий вид.
насыпь. насаждения. ров. кустарник.
непонятный столб, словно гриф гитарный,
проводами собственными обвит.
крупный план. огромный моргнувший глаз.
горизонт поехал. щебёнка. зелень.
вновь и вновь во сне я снимаю Землю,
на которую больше никто из нас…

наяву я помню, в который файл
сохранил Россию, Европу, Штаты…
я во сне снимаю наш первый «Шаттл»
и какую-то комнату: шкаф, софа,
за окном красивый в полнеба гриб…
и стоит подросток, раскинув руки:
«Здравствуй, взрыв!»

ору, но исчезли звуки…
просыпаюсь, выключив этот клип.

на Венере жарко. должно быть Марс
принял нас радушней бы, если-кабы…
здесь хотя бы в пищу пригодны жабы
и в зиготах бродит отличный квас.
звёзд не видно. облачно. иногда
появляются радуга или эллипс.
винтовые черви идут на нерест,
и тогда по крышам стучит вода.

 

* * *

а воды всё время по колено
Станислав Ливинский

Да, я люблю субтильных. Но Рубенс прав —
приоритет у гармонии. Вот. гляди:
Ирк раздвигает стебли прибрежных трав,
следом в песок погружает ступни Надин.
Шаткая лесенка. Будка «Электродепо».
Душною ночью любая прохлада — Крым.
Пусть по колено, не глубже — смываешь пот
и возвращаешься в дымке из мошкары.

Только той ночью крылатых увёл шашлык
вверх по теченью, танцы под Ace Of Bace;
и мы втроём очень медленно в плеск вошли
и обсыхали долго одежды без.
Фавна и Флора в стразах речной луны
на диадеме Визовского пруда
так и запомнились символом счастья. И
так и останутся. Видимо, навсегда.

 

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

Вадиму Балабану

1.
что вы киваете я вам сейчас как врагу
а не какой-нибудь финтифлюшке
с дамской подмышки — до полицейской наружки
всю подноготную выложить сходу могу

чахлых берёз выгибаемых ветром в дугу
долгих эскортов увядших в таёжных болотах
поле чудес край непуганых идиотов
строй крепостных выжидающих на берегу

в дни наших детств поминали пластинку но здесь
не по спирали регрессия а по фракталам
вот где свобода напёрсточникам и каталам
красною плесенью по всем заборам расцвесть

смысла всего два у жизни надежда и месть
всё остальное депрессия и паранойя
что вы киваете вам обещали иное
честь говорите попробуем это учесть

2.
Практика ангела: в чей-то усталый быт
втиснуться критикой и прищуром.
Поезд проходит Киров. Сосед храпит.
Утром глаза продираешь — за окнами Муром.

Все города похожи: Кунгур-Курган.
В каждом буфете дымящийся кофе с корицей.
Камень заброшен. И вот ты идёшь по кругам,
вниз отражаясь то рыбой,
то белкой,
то птицей.

 

ВАВИЛОН-СУТРА

я просыпаюсь
слышу: «сова, сова»
Таня смотрит канадскую кинокартину
наматывая на палец
произносимые там слова
по пути на работу я проваливаюсь в витрину

сон две тысячи десять
еду домой в метро
в вагоне соседи меняют окраску кожи
особенно дети
дама напротив хитро
смотрит в меня и я начинаю тоже

у нас во дворе
с гитарой сидит таджик
аватара Роберта Неста Марли
растаманский берет
футболка «Хайле Селассие жив»
из созвездия Гончих Псов изумрудный карлик

сон две тыщи одиннадцать
занимаюсь в постели с женой
две кровеносных системы слились и бьются
кошка пытается вклиниться
кружится надо мной
превращается в инопланетное блюдце

падают шторки
наощупь открытый кран
вместо воды выпускает цветные нити

некорректное выведение информации на экран

счастье случается

если выдернуть

предохранитель

 

А это вы читали?

Leave a Comment