О любви — к Новому году
Отдел прозы Международного литературного портала Textura вместе с издательством Аси Петровой «Волки на парашютах» пригласили прозаиков написать о любви.
Конкурс оценивало жюри, разбирающееся как в прозе, так и в любви. Победителей поздравляем с Новым годом и публикуем их рассказы. «Наталья Салтанова, Лариса Нода и Светлана Каминская победили (в моем сердце и сознании) в подарочной затее с рассказами о любви», — объявила в соцсетях Ася Петрова, председатель жюри.
Мы вместе: Textura и редакция нашего автора Аси Петровой[1]. См. её рассказы, опубликованные у нас.
А вот и лауреаты конкурса.
Светлана Каминская родилась и выросла в подмосковном городе Жуковский. После окончания лингвистического факультета преподавала английский язык в школе. Сейчас работает на авиационном предприятии.
Лауреат конкурса «Новые писатели — 2015», финалист Международной детской литературной премии имени В.П. Крапивина — 2023.
По ту сторону звезд
— Ты пришла. Я так долго тебя ждал.
Ее голубые глаза сияли в серебристом свете луны, а шерстка переливалась, будто усыпанная звездной пылью.
— Ты здесь, — мяукнула она и прижалась к его теплому боку.
Цезарь
Я умер весной. В воздухе чувствовался запах приближающегося лета, горьковатый аромат костров и свежесть юных листьев. Холод суровой зимы остался позади, и теплый ветерок шептал на ухо, что лето уже не за горами. Лето, которое начнется без меня.
Было очень больно. Меня пошатывало при каждом шаге, есть не хотелось. Все, на что я был способен — сделать пару глотков воды, и то, чтобы не печалить моих людей.
Как они без меня будут? Я чувствовал исходящий от них запах страха и горя, но не мог им ничем помочь — моя жизнь подходила к концу. Они очень переживали за меня, не знали, как облегчить боль. Особенно мой любимый человек, Папа. Я видел, как он плакал. Люди порой такие глупые — думают, будто мы, звери, ничего не понимаем. Но мы все понимаем и всегда чувствуем их боль острее, чем собственную.
У Папы были сильные руки, и он каждый день, приходя с работы, брал меня на руки и почесывал за ухом. Тогда еще я был огромным и тяжелым, а густая шерсть переливалась оттенками черного под его пальцами. Это было самое лучшее время дня, честное мяу! Ну, разве что, за исключением тех минут, когда он ставил передо мной миску с едой или предлагал разные вкусности.
Я знаю, что это он решил избавить меня от страданий. На том белом столе все и закончилось. Вокруг нехорошо пахло — лекарствами и страхом других животных, но я уже привык к этому запаху. Папа и его девочка приносили меня сюда уже несколько дней в надежде вылечить, и липкость горя в вперемешку со сладостью надежды так и исходила от их тел.
Руки у Папы были нежные и теплые. Я помню, как он напоследок почесал меня за ухом, а девочка оставила на моей макушке влажный от слез поцелуй. Я слышал их голоса, чувствовал горе, и мне было за них так страшно! Не переживайте так, мои любимые люди!
А потом боль исчезла.
Вокруг был лес. На небе ярко сияла луна, а миллиарды звезд отражались в небольшом озерце недалеко от меня. Здесь все было незнакомым, но я почему-то сразу понял: это дом. На душе стало спокойно и легко, а лапы снова твердо стояли на земле! В воздухе пахло летом, дичью и жизнью.
— Привет, — послышалось за спиной.
В ту же секунду воспоминания нахлынули на меня. Этот голос, это «р» в кошачьем мяуканье! Неужели это он? Он тоже здесь?
Я обернулся, встречаясь взглядом с серо-белым котом. Конечно, это был он. Этого задаваку невозможно было не узнать! Его шерсть лоснилась и сияла, а в ярких глазах поблескивали задорные огоньки.
— Привет, — мяукнул я в ответ.
Ру улыбнулся, довольно замурчав.
— Думал, я тебя не узнал? — спросил я.
— Ты всегда туго соображал, — сказал он, шевельнув ушами.
— Ах так! Ну погоди, сейчас ты у меня получишь! — зашипел я и прыгнул на старого приятеля, распушив шерсть. Так здорово было ощущать, как напрягаются мышцы, как сила бьет через край! Мы тут же сцепились, превратившись в пушистый клубок, и на миг мне показалось, что я все еще там, в далеком прошлом, играю с соседским котом в родном подъезде…
Ру подо мной мурлыкал как трактор. А я и забыл, как громко он всегда урчал! Я слез с него, напоследок шлепнув лапой по уху.
— Как в старые добрые времена, правда? — спросил Ру.
Я ничего не ответил. Мне вдруг стало грустно, что все закончилось. Я вспомнил своих людей, оставшихся на земле, и мне тут же захотелось вернуться к ним.
— Эй, — Ру шутливо боднул меня в плечо, отвлекая от мыслей.
— Что это за место? — спросил я, хотя и так знал ответ.
— Звездные Дали, разве ты не знаешь? Мама не рассказывала тебе? — улыбнулся друг.
— Я не помню свою маму.
— Прости, я забыл… — понуро свесил голову Ру. В отличие от меня он был породистым котом, а не бродягой с улицы. — Сюда попадают все коты и кошки после смерти. Здесь они ждут своего часа, чтобы в нужное время вновь уйти на землю и прожить свои девять жизней.
— А как понять, сколько жизней у тебя осталось? — взволнованно спросил я.
— Ну, судя по всему, ты здесь в первый раз, так что не волнуйся, у тебя полный набор, — весело пошевелил усами Ру. — Здесь хорошо. Полно дичи, свежая вода, простор… И всегда луна на небе, представляешь! Просто раздолье для кота.
— Всегда луна? — переполошился я. — А солнца нет?
Ру отвел в сторону глаза, и усы его печально повисли.
— Солнца нет.
Некоторое время мы сидели молча, тесно прижавшись друг к другу и вспоминая нашу беззаботную молодость. Подъездную пыль и коврики, лежащие у соседских дверей. Они часто испытывали на себе нашу наигранную ярость и летали по полу из одного конца коридора в другой. А когда люди мыли полы, поверхность коридора становилась такой гладкой и скользкой, что лапы на ней так и разъезжались, а когти с неприятным звуком царапали плитку. Мы оба не очень любили намытые полы, — самое раздолье было поваляться в грязи и ощутить на усах давно забытый запах улицы и земли. Я помнил радость каждой новой встречи, довольное мяуканье и шипение, запал битвы и приятную усталость. Каждый вечер мы проводили вместе, выбегая из своих квартир в коридор подъезда.
В те дни мы были по-настоящему счастливы.
А потом мои люди переехали на новое место, и больше я Ру не видел.
— А где все остальные коты и кошки? — спросил я, озираясь по сторонам. Я еще никого не видел здесь, кроме Ру.
Ру улыбнулся.
— Я тоже их не сразу заметил, — шепнул он. — Просто оглянись и посмотри внимательно.
Я так и сделал. Сначала ничего не увидел, а потом вдруг краем глаза уловил какое-то движение в стороне. Незнакомый кот вышел из-за дерева, приветственно мяукнув. Другой спрыгнул с верхней ветки, третий стоял у меня прямо за спиной! Их было так много, что у меня зарябило в глазах. Тысячи котов, кошек и котят, все разные и непохожие друг на друга, ждущие своего нового часа, чтобы однажды вновь спуститься на землю.
Значит, здесь наверняка были и мама, и братья с сестренками! Если они не успели вернуться к людям, конечно. А еще, возможно, здесь была и она…
— Как ты… здесь очутился? — спросил я, вдруг поняв, что не знаю ничего о смерти Ру.
— Упал с балкона… Уже давно. Я даже не знаю, сколько времени я здесь торчу.
— Упал! — воскликнул я, ужаснувшись. Я помнил, как высоко было в нашем доме. Иногда я так заглядывался на проносящихся мимо птиц, что вот-вот готов был прыгнуть за ними, полететь камнем вниз и расшибиться в лепешку. Наверное, Ру и погубили эти проклятые птицы…
— И чем ты здесь занимаешься?
— Живу, — просто ответил Ру.
— А обратно не хочешь? К людям.
— Здесь все, кого я любил и знал. Теперь и ты тоже. Нет, я никуда не хочу.
— А как же твои люди? Разве ты не скучаешь по ним? — недоумевал я.
— Скучаю, конечно, — грустно улыбнулся Ру. — Но я им уже не нужен. У них новый кот. Да и потом, — он растерянно лизнул лапу, — я им дал все, что надо. Исполнил свой долг, так сказать.
Я сковырнул когтем землю. Как же так… Я бы не смог пробыть здесь так долго. Здесь не было ни солнца, ни моих людей.
И тут вдруг я задумался над словами Ру. «Я им уже не нужен. У них новый кот». А что если мои люди не хотят, чтобы я вернулся? Что если им хорошо без меня? Все-таки примерный домашний котик из меня не получился. В глубине души я так и остался уличным хищником, хоть они и взяли меня к себе совсем котенком. Я хорошо помнил тот день, несмотря на то, что был совсем крохой. Я потерялся, не мог найти маму и братьев, брел, куда глаза глядят. Было страшно и одиноко. Я оказался рядом с каменной громадиной. Это был дом, как я впоследствии узнал. Мой будущий дом, где я обрел радость и покой.
Я все дрожал от страха, когда из-за угла вышли двое. Большие существа. Мама говорила, что это люди, их стоит опасаться, потому что не все из них хорошие. Но я решил рискнуть и мяукнул еще раз.
И вдруг очутился в теплых нежных руках — меня подняла с земли девчушка и прижала к груди. Боги, как было тепло! Словно бы я вновь очутился под боком у матери. Я почувствовал, как веки мои тяжелеют и отчаянно боролся со сном, пока меня куда-то несли. Незнакомые запахи переполняли меня, но я был не в состоянии задуматься о том, куда меня несут и что меня ждет. Было так хорошо…
Меня напоили вкусным молоком и отмыли от грязи и блох, и я заснул крепким сном. А вечером, когда люди уснули, решил осмотреться и обошел свою новую территорию. Здесь было столько всего интересного! И столько ковров и штор, которые можно было драть коготками! А диван — просто мурррр!
В квартире было трое людей, они-то и стали моими подопечными. Больше всего я привязался к Папе.
Через какое-то время я заметил, что люди все время произносят странное слово, когда обращаются ко мне. Тогда я понял, что это мое имя. У меня было имя! О таком я даже не мечтал… Звуки были незнакомые, но они складывались в слово «Цезарь», и мне очень нравилось, как оно звучит. Было в нем что-то царское, что-то такое, что заставляло меня выше поднимать голову и еще сильнее распушать черную шерсть.
— Цезарь, — Ру коснулся моего бока, — хочешь посмотреть на своих людей?
Я сразу же оживился.
— А можно? — воскликнул я, не заметив, как вскочил на лапы.
— Конечно, — улыбнулся Ру. — Пойдем.
Мы побежали к озеру. Я никак не мог нарадоваться, как бойко я бегу, какие сильные у меня лапы. Вот настоящее счастье! Я будто снова стал молодым котом.
Поверхность озера была такой гладкой, словно сделана из стекла. В ней отражались яркие звезды и серебристый кружок луны. Мы наклонились над водой, и я увидел себя.
Неожиданно я понял, что никогда не видел своего отражения! Конечно, я представлял, как выгляжу, но своими глазами никогда не видел. На меня смотрела пушистая морда с длинными черными усами и серыми кисточками, торчащими из ушей-треугольников. И большие желтые глаза… Совсем такие, как она говорила.
«Я бы все отдала за то, чтобы всю жизнь смотреть на тебя. Смотреть в твои солнечные глаза».
Солнечные… Она тоже любила солнце, совсем как я.
— … тебе надо всего лишь коснуться воды лапой, — донесся до меня голос.
Я чуть потряс головой, прогоняя воспоминания, которые всегда приносили мне глубокую радость и причиняли жгучую боль.
— Прости, что?
— Если ты хочешь увидеть своих людей, тебе нужно коснуться воды лапой.
— А, ясно, — пробормотал я и дотронулся до гладкой поверхности.
Тут же по воде побежала ровными кругами рябь, и я вдруг увидел их. Папа и девочка шли домой. Плакали. В руках у Папы была моя переноска, и он крепко-крепко прижимал ее к телу.
Мне стало так горько, что я отвернулся.
— А можно вернуться к людям прямо сейчас? — спросил я Ру, но тот покачал головой.
— Только тогда, когда они будут нуждаться в тебе, — сказал он. — Ты поймешь, если это случится.
Я разочарованно вздохнул.
— Неужели никак нельзя спуститься к ним хоть на миг? — спросил я с затаенной надеждой в голосе.
Ру задумчиво посмотрел на меня, а потом ответил:
— Можно, только ненадолго. Нельзя стоять двумя лапами тут, а двумя там. Если уйдешь сейчас, то потеряешь жизнь. Лучше подождать и вернуться в нужное время.
— Хорошо, — кивнул я. — Но я хочу их увидеть.
— Ладно. Можешь иногда им помогать, направлять, давать маленькие подсказки. Например, уронить на пол какую-то вещицу, которую они никак не могли найти. Но никто не поймет, что это твоих лап дело. Ты на это готов?
Что ж… Для моих людей я навсегда останусь мертвым. Через какое-то время они меня забудут. Но у меня будет шанс быть с ними, помогать и направлять. Все это было очень похоже на то, что люди говорили об ангелах-хранителях. Может, мы, домашние животные, и есть их ангелы-хранители?
— Готов, — твердо сказал я. — Скажи мне как.
Ру кончиком хвоста махнул в сторону озера.
— Просто прыгни туда.
Багира
На старости лет меня почему-то увезли из родного гнезда. Несколько долгих часов я тряслась в сумке-переноске по пути к неизведанному. Я не представляла, куда меня везут, но стоило хозяевам переступить порог моего нового дома, воспоминания нахлынули на меня, и я поняла, где нахожусь.
Это был твой дом! Здесь мы с тобой познакомились так много лун назад. Моя шерстка буквально наэлектризовалась от одной лишь мысли, что я сейчас увижу тебя. Попыталась ее пригладить и быстро лизнула светлую шерсть на груди, но ничего не помогло. Слишком уж я волновалась.
А потом вдруг я почувствовала — что-то было не так. Запах. Он был не такой, каким я его помнила. Совсем слабый, с примесью чего-то нехорошего, злого…
Меня выпустили из переноски, и я сразу же спряталась под креслом. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя, обдумать все. Теперь я буду здесь жить? Но где же ты?
В глубине души я уже знала ответ на свой вопрос, но не хотела даже думать об этом. За считанные секунды я приобрела надежду на счастье, а через миг у меня выбили почву из-под лап… Я даже не заметила, как мои люди уехали, оставив после себя лишь родной запах. От старой жизни лишь это и осталось — запах дома на мисках и переноске. Я снова очутилась на твоей территории, теперь одна. Мне было страшно, и совсем не хотелось вести себя здесь по-хозяйски как в тот, первый раз.
Я не могла дождаться ночи, чтобы исследовать твои владения, пока люди спят. В тот день я так никого к себе и не подпустила. Как только луна поднялась на небе, меня закрыли в комнате с девочкой. С твоей девочкой. Я помню, как ты рассказывал мне о своей семье, о людях. Ты рос вместе с ней. Она тоже была маленьким котенком, когда ты попал в их дом.
Если бы только ты был рядом!
Но тебя не было.
Я, наконец, дала волю слезам. Ты умер! Умер…
Мой час тоже был не за горами — изнутри меня тихо пожирала болезнь. Лапы больше не держали меня, голова кружилась. Лишь твой ускользающий запах, твое невидимое присутствие спасали меня, облегчали боль в самые страшные минуты. Люди носили меня к Ветеринару. Они радовались, когда мне становилось лучше, но после этого все начиналось заново, и тогда они плакали. Вскоре я просто не выдержала. Знал ли ты, что такое, когда по тебе плачут твои люди? Наверняка знал… Это хуже любой болезни.
Я мечтала скорее уйти к тебе.
Смерть позвала меня неожиданно, отдавшись острой болью в животе. Пока я умирала, я все время звала тебя, и в какой-то миг усы опалил твой запах. Он был такой явный, сильный, будто ты был здесь, рядом со мной, живой, настоящий. Мне показалось, будто ты коснулся моего носа своим, и тогда все, наконец, кончилось.
Вокруг был лес. На небе ярко сияла луна, а миллиарды звезд отражались в небольшом озерце недалеко от меня. Здесь все было незнакомым, но я сразу поняла: это дом. На душе стало спокойно и легко, ничего не болело, а лапы снова твердо стояли на земле. В воздухе пахло летом, дичью и жизнью.
— Ты пришла, — послышался голос за спиной.
Дрожь пробежала у меня по спине. Этот голос! Это был твой голос! Я нервно облизнулась, прежде чем обернуться и встретиться с тобой взглядом.
Ты был все таким же — большим, пушистым, иссиня-черным. Из ушей торчали серые кисточки, а из-под черных век сверкали яркие желтые глаза. Как прогретый песок, как само солнце.
— Я так долго тебя ждал, — шепнул ты, продолжая глядеть на меня с неверием во взгляде.
— Ты здесь, — радостно мяукнула я. Подбежал к тебе, прижалась своим боком к твоей теплой шерсти и вдохнула носом знакомый запах. Твой настоящий живой запах! Он вскружил мне голову. Вот оно, счастье!
— Мне так жаль, — шепнул ты мне на ухо. — Так жаль, что я не мог помочь тебе!
Я лизнула тебя в макушку, что было весьма непросто, ведь ты почти вдвое больше меня. Ты довольно замурлыкал, прикрыв свои яркие глаза, а я сказала:
— Не надо. Лучше расскажи мне, что это за место.
— Это Звездные Дали, — улыбнулся ты. — Все коты и кошки попадают сюда после смерти. Здесь они ждут своего часа, чтобы в нужное время вновь уйти на землю и прожить свои девять жизней.
— Я слышала про это место, — вспомнила я. Когда-то давно мне о нем говорила мама. — Сколько жизней ты уже прожил?
— Только одну, — улыбнулся ты. — Пойдем, я все тебе расскажу и покажу.
Я пошла за тобой, не веря своему счастью. Вот он ты, до тебя можно дотронуться, можно прижаться к твоему пушистому боку. Я словно бы вернулась в тот день, что мы провели с тобой вместе. Самый счастливый день в моей жизни.
Мы с хозяевами тогда тоже приехали к тебе в гости. Я в первый раз очутилась в твоей квартире. Незнакомые запахи, новые люди, но самое главное — другой кот! Я была на чужой территории.
Помню, как увидела тебя в первый раз. Косматый черный котяра с большими лапищами, чуть ли не в два раза больше меня. Но в твоих глазах я заметила страх и удивилась, — ведь это я должна была бояться, а не ты. Я была у тебя в гостях.
А потом в твоих глазах промелькнуло любопытство и что-то еще… Помнишь, как мы шипели друг на друга? А потом я гонялась за тобой, и ты убегал, поджав свой красивый пушистый хвост. Я тогда просто тряслась от смеха! Кот уступил мне свою территорию!
Наши люди наблюдали за нами, им было интересно и весело. В тот день был праздник, и в доме царили смех и счастье. А потом на небо поднялась луна, и тогда-то все изменилось.
Я даже не помню, как это произошло. Мне надоело гонять тебя по твоему же дому, а ты видимо решил перебороть себя и сделать первый шаг.
— Как тебя зовут, тощик? — спросил ты тогда, осторожно подходя ко мне. В глазах твоих плясали веселые искры.
— На себя посмотри, обжора! — зашипела я, пригнувшись к полу и замахав хвостом из стороны в сторону.
А ты ведь тогда не на шутку обиделся! Присел, понуро свесив усы, и тихо шепнул:
— Я не обжора. Я просто очень пушистый.
Да, ты был пушистым. И я тебе так завидовала! Моя шерсть была короткой, не такой теплой, как твоя. Мне так и хотелось до нее дотронуться.
— Да, это точно, — примирительно кивнула я, и ты поднял на меня взгляд.
В тот момент что-то во мне перевернулось. Я будто в первый раз увидела твои глаза. Большие и желтые как два маленьких солнышка. Стало так тепло, как будто лучи дневного светила пригревали мне спинку.
Мы разговорились, и с этого все началось. Через несколько минут я поняла, что не жила до встречи с тобой и не хотела думать, что будет после того, как мои люди увезут меня домой. Ты стал всем для меня, а твои глаза были путеводными звездами.
— Багира, — окликнул ты меня.
Я улыбнулась, выныривая из воспоминаний. Ты всегда называл меня полным именем, хотя мне нравилось уменьшительное «Бася». Но ты так его произносил, будто это было имя королевы. Кошки, достойной тебя, и я была счастлива, когда мое полное имя слетало с твоих губ.
Ты привел меня к небольшому озерцу, объяснив, что здесь я могу глядеть на своих людей.
— Когда я увидел тебя с ними, — шепнул ты мне в самое ухо, — я проводил здесь все время, наблюдая за тобой. Я так хотел помочь тебе, моя хорошая! Но я ничего не мог сделать. Только приходил по ночам, но ты спала и не чувствовала, что я рядом. Я знаю, как тебе было больно.
— Все случилось так, как было нужно, и теперь я наконец-то с тобой. — потерлась я об его подбородок.
Вдруг кусты позади нас зашуршали, и я увидела серо-белого кота с озорными огоньками в глазах.
— Знакомься, — мяукнул ты. — Это Ру, мой друг.
— А ты, значит, и есть та кошка, ради которой этот хмырь торчал у озера круглыми сутками, — весело пошевелил усами Ру. — Мы все тут наслышаны о тебе.
Мы потерлись носами в знак приветствия.
— И что же ты рассказывал обо мне? — обернулась я к тебе.
Ты на секунду смутился, но потом вдруг уши встали торчком — сейчас точно скажешь какую-то глупость.
— Что ты невообразимо тощая, и тебя надо откормить!
Я закатила глаза. Да, в последнее время я очень сильно похудела. Есть не хотелось. Несколько недель я даже не умывалась.
Вдруг я испугалась, представив, как сейчас выгляжу. Неужели я такая же грязная и тощая, как при жизни? Какой ужас!
Наверное, ты понял по моему испуганному взгляду, о чем я подумала, потому что сразу сказал:
— Не волнуйся. Чувствуешь силу от самых лап до кончика хвоста? Все хорошо, — мяукнул ты, прикоснувшись ко мне лбом. — Болезнь ушла. Ты здоровая и сильная как в юности.
А потом ты наклонился совсем близко и прошептал в самое ухо:
— И такая же красивая, как в тот раз, когда я увидел тебя. Особенно эти твои крапинки на ушах…
Мое ухо дернулось в ответ. Если бы не шерсть, ты бы увидел, как я покраснела. Совсем как люди!
Твои слова вновь всколыхнули во мне воспоминания о прошлом, и я вернулась в наш с тобой день.
— … крапинки на ушах. Ты будто маленький леопард, — мурлычешь ты на ухо, а по телу разливается тепло от твоей пушистой шерсти.
Люди давно легли спать, и мы устроились на старом кресле в коридоре. Свернулись клубочком, словно маленькие котята под боком у матери. Я все смотрела и смотрела на тебя, пытаясь запомнить каждую черточку твоего лица, цвет глаз, изгиб усов, серые кисточки в черных ушах. А ты глядел на меня в ответ, и я знала, что ты пытался сделать то же самое — запомнить каждую шерстинку на моей мордочке.
— У нас с тобой есть кое-что одинаковое, — нежно мяукнул ты.
— И что же?
— Черные носы, — засмеялся ты, ткнувшись своим носом в мой. И чего ты смеялся, глупый…
— Я бы все отдала за то, чтобы всю жизнь смотреть на тебя, — прошептала я, и в моем голосе не было и намека на шутливость. Твой взгляд сразу стал серьезным. — Смотреть в твои солнечные глаза.
Ты моргнул, крепче прижимаясь ко мне.
— А я в твои, принцесса.
— … принцесса.
Я будто очнулась ото сна. Ты что-то мне сказал, кивком головы указав на высокое дерево.
— Что? — спросила я.
— Я говорю, ты всегда хотела попробовать полазать по деревьям.
С ума сойти, неужели ты помнишь? Да, мне всегда хотелось попробовать, как это — ловко цепляться когтями за мягкую кору дерева и взлетать по стволу, словно птица в небо.
— Так вперед! — крикнула я, стремглав бросившись к дереву.
Это оказалось совсем легко. Высота опьяняла, а ветерок приятно обдувал шерстку. Казалось, еще чуть-чуть, и я смогу коснуться звезд…
— Фух, — тяжело вздохнул ты, усаживаясь рядом со мной на толстой ветке.
— Что, толстячок, выдохся? — усмехнулась я, и ты ласково боднул меня в плечо.
— Это все шерсть.
— Ну да, она так-а-а-а-я пушистая, что перевешивает тебя! — засмеялась я, увернувшись от твоей лапы.
Мы замолчали, любуясь открывшимся видом. Впереди, насколько хватало глаз, простирался лес, а прямо под нами сверкало серебристой гладью озеро. Только сейчас я заметила сотни теней, бесшумно просачивавшихся сквозь деревья. Это были коты и кошки, и даже маленькие котята.
— Расскажи мне еще об этом месте, — попросила я.
Ты долго молчал, а потом зашептал, и твой голос отдавался в моем сердце.
— Здесь наш дом. Здесь мы ждем своего часа, чтобы вернуться к людям и прожить свои девять жизней. Мы можем наблюдать за ними, помогать им, вести и направлять. И на краткие мгновения спускаться к ним на землю…
— Это волшебное место, правда? — перебила я тебя. — Здесь я снова встретила тебя.
В твоем взгляде почему-то промелькнула грусть.
— Да, но здесь все время ночь. Здесь нет солнца.
Нет солнца? Я даже и представить себе такого не могла. Наверное, мы с тобой единственные кошки во всем мире, которые не могут представить жизни без дневного светила. Я встретила твой печальный взгляд, и тогда вдруг надежда и радость пронзили мое сердце. Я сказала:
— Глупый. Для меня ты — солнце. И твои глаза.
Что-то промелькнуло в твоем взгляде, и я поняла, что это была нежность. Безграничная нежность и любовь.
— А твои — мое лазурное небо, — мяукнул ты.
— Так что же нам остается? — через некоторое время спросила я. — Наблюдать за нашими родными и помогать им?
— И ждать своего часа, — кивнул ты.
— И тогда, — прошептала я, — когда-нибудь мы вместе спустимся на землю и проживем новую жизнь. Вместе, правда?
Ты ответил:
— Правда.
И я поверила. А остальное было неважно.
Наталья Салтанова окончила факультет журналистики Уральского государственного университета, а также курсы сценаристов ВГИК.
Рассказы вошли в сборники «Пашня 1» (2016), «Дама с собачкой ХХI век» (2016), «Кухни 10-20» (2017), «Твист на банке из-под шпрот» (2019). Рассказы из цикла «Медуза на поводке» были напечатаны в журнале «Урал» и в альманахе «Детская 4 1/2» (2019).
Пьеса «Грустная такса для мамы» вошла в шорт-лист конкурса новой драматургии «Ремарка — 2023», в номинации 12+. Читка пьесы состоялась в Высшей школе сценических искусств, в театральной школе Константина Райкина. Участник Писательских мастерских в номинации «Драматургия» (2023; под эгидой Ассоциации писателей и издателей России).
Жаклин
Зная, что любая тропинка парка приведет к этой скамейке, Марина стала ждать. Возле её светлых туфель большая лужа, отражая облака, становилась то белой, то серой. К одной из бухт лужи причалил осенний лист.
Марина, с внешностью голливудской звезды, никогда не хотела быть на виду, но сегодня в пальто цвета лайма она была заметна издалека.
В пионерском лагере играли в «Зарницу», главными задачами были забрать чужое знамя и как можно быстрее сорвать с противников все бумажные погоны.
Тогда Марина тоже нашла пересечение всех тропинок и забралась в самую гущу кустарника. Её никто не видел, зато она могла наблюдать за всеми. Мимо, озираясь, проходили свои — «синие», и чужие — «зеленые». Среди тонких веточек и паутины, круглое гнездо какой-то птахи над головой было крышей, она чувствовала себя в «домике». Не было никакого желания бегать со всеми, нападать на «зеленых», срывать погоны, покрашенные еловой гуашью. Она впервые испытала чувство, очень редкое потом в её жизни, — превосходство над всеми.
Игра закончилась, и Марина вышла из укрытия. Ребята, с пунцовыми лицами от беготни, перебивая друг друга, галдели. «Мы с Костяном хитростью загнали его в угол, и погоны оторвали, ну с этого, длинного». Марина видела, что они случайно столкнулись, Костян был просто шустрее длинного. Она слушала мальчишек, как их планы, стратегия-тактика здорово сработали. Она смотрела, как девчонки демонстрировали разбитые коленки, хвастались царапинами и шишками. Она рассматривала свой отряд и удивлялась как быстро они стали другими. «Зарница» объединила их, даже внешне сделала похожими.
К ней подошла круглолицая пионервожатая: «Где ты была?»
Все замолчали и посмотрели на Марину. Из всего отряда только у неё уцелели на плечах синие погоны.
Высокий, спортивный мужчина выбежал с боковой тропинки на аллею и увидел Марину. «Застрели меня» — вспомнил он. Так они называли последний поцелуй на их тайных свиданиях. Он остановился, олимпийкой, словно это полотенце, стёр пот со лба, затем круговым движением вытер всю голову, взъерошив седые волосы. Черный щенок, который бежал за ним, уселся рядом, высунув язык. Одинаково косолапя, не торопясь, седой мужчина и щенок подошли к скамейке.
Как буднично — удивился он — вон в луже желтый листик и пальто на ней такого же цвета. Рядом с нею его всегда охватывало, ни с чем не спутать, чувство опасности.
Слишком долго он служил в тех землях, куда «вертушки» доставляли зеленые мешки с медикаментами и пустые цинковые гробы. Пустели — одни, заполнялись — другие. Там впервые он представил, хотя сам был врачом и знал анатомию, что его сердце превратилось в урюк, в абрикос, которое быстро сморщилось на солнцепеке чужих стран.
Да, он хорошо знал свое обостренно-болезненное восприятие мира рядом с нею, когда он запоминал навечно все мелкие детали вокруг и каждое её слово.
— Почему ты так её назвал?
— Хорошо кричать: «Жааак-лииин!». Имя должно было быть на «ж», она с родословной. Жанна — это Жанна д’ Арк. Жизель — гончая. Жоржета — болонка. Жасмин — имя скунса. Жаклин — в самый раз для умных овчарок.
— Ей идет.
— Такая славная собачище!
Он наклонился и потрепал большую голову щенка. «Собачище» облизала ему руки.
— Не толстовата ли она для Жаклин?
— Справедливое замечание! Но у неё толщина младенческая. Тренировки и весь жирок уйдет.
Он подцепил носком кроссовка из лужи желтый лист и добавил:
— Всё требует тренировки.
По какому-то особому шелесту, её мягкие волосы задевали мембрану трубки стационарного телефона, он слышал, что это она. Работая в соседних кабинетах, когда не было пациентов, они иногда устраивали игру — молчали в телефонную трубку, счастливо улыбались несколько секунд и нажимали на рычаг.
Марина потом встретила её — Жаклин, красивую черную овчарку. Затормозив перед светофором и пропуская пешеходов, она залюбовалась собакой, которая шла по «зебре» рядом с высоким стариком. Марина профессиональным взглядом увидела, что пожилой мужчина перенес инсульт: одно плечо у него было поднято вверх, уголок рта был скошен вниз, словно он постоянно ухмылялся. Мужчина вдруг остановился посреди дороги и стал озираться по сторонам, словно его кто-то окликнул, словно он кого-то искал. Автомобили загудели — им загорелся зеленый свет. Высокий старик засуетился, дернул за поводок собаку, и только тогда Марина узнала хозяина овчарки.
Пора было уходить, но они одетыми продолжали лежать на застеленной гостиничной кровати и смотрели друг на друга.
— Я решил реализовать свою детскую мечту.
— Стать космонавтом?
— Не угадала. Воспитать настоящую служебную собаку. А у Мерлин есть детская мечта? — он погладил ей чёлку на лбу, как маленькой девочке.
— Целых две и давно их осуществила. Стала красивой и ем мороженое, когда захочу.
Он взял руку Марины и поцеловал в середину ладони.
— А взрослую мечту я тебе не скажу, — она плавно выкрутила свою кисть из его руки.
Марина шла по коридору поликлиники, и потому как с ней здоровались и отводили глаза в сторону, злорадствуя или сочувствуя, она обо всем догадалась.
Главврач, рыхлый молодой мужчина, всплеснул пухлыми руками:
— А что, Маринпавловна, я могу? Он сказал, что друзей не предает, а жена ему друг. Сказал, что будет осуществлять свою какую-то детскую мечту…
Главврач уставился на ноги Марины, на нижнюю пуговицу её белого халата. Если раньше эта привычка ей казалась смешной, то сейчас она почувствовала себя оскорбленной. «Я тоже увольняюсь!» — бросила Марина и вышла из кабинета.
Он знал, кто ему звонит, но теперь в трубке была другая тишина.
— Ты знаешь, Мерлин, а я стал искать себе по питомникам собаку.
— А моя мечта: встретить тебя случайно и не узнать.
— Ты лучше застрели меня тогда…
Она обходила лужу и думала, что он назвал собаку отличным именем. Жаклин — имя стратегически важной крепости, а Мерлин — название курортного городка. Жаклин — привет делового утра, Мерлин — мурлыканье в телефоне. Жаклин — сильный вдох. Мерлин — тихий выдох. Жаклин — щелчок дверцы дорогого автомобиля. Мерлин — всполох взлетевшей птицы…
Её пальто размазанным желтком отразилось в воде. «Но я — Марина», — сказала она себе вслух.
Он побежал по аллеи, но не выдержал и оглянулся. Лужа блеснула ему, но Мерлин нигде не было видно. Толстый щенок по имени Жаклин догнал его и уткнулся носом в кроссовки.
Лариса Нода родилась в 1964 году. Окончила факультет журналистики КазГУ. Преподаватель КазНУ, редактор, художественный руководитель театра «Эйдос». Лауреат Международного Пушкинского конкурса, лауреат премии Союза журналистов Казахстана. Живет в Алматы, Казахстан.
Замуж за француза
Моим подругам
Впервые я увидела черно-белую фотографию скульптуры «Вечная весна» в толстом альбоме «Огюст Роден». Мне было тринадцать, и я сразу влюбилась в само изваяние, в автора этой дивной композиции, в его феерический талант. Это была вспышка-молния. Скульптура, пронзившая меня своей естественностью, такой великолепной грацией.
Известно, что когда Александр Пушкин только-только ухаживал за своей будущей супругой Натальей Гончаровой, он всем подряд декламировал любимый каламбур: «Я восхищен, я очарован, короче — я огончарован!». Короче, я была ородонена. Однажды и, так получилось, — навсегда, ибо за прошедшие с того сорок лет ни одна скульптура в музеях различных стран не произвела на меня такого чарующего, поистине волшебного воздействия. Рассматривая фотографию целующейся парочки, восхищалась мастерством создателя: как точны линии, как верны пропорции. И как превосходны рождающиеся при осмотре скульптуры эмоции.
Мы в Париже.
Бросив вещи в хостеле и неожиданно быстро разобравшись с пёстрой картой безразмерного города, мы с подругой Ириной едем в парижском метро в седьмой округ в Музей Родена, ибо мне срочно нужна обожаемая «Вечная весна»: чтобы именно это изваяние было самым-самым первым музейным впечатлением. Ведь главный символ Парижа — творение Гюстава Эйфеля — и так преследует тебя: куда ни глянь, отовсюду на виду.
Роден разрешал производить копии своих скульптур для продажи, благодаря этому я и увидела точное воспроизведение милого моему сердцу мраморного изваяния в Эрмитаже. Дошла-доползла специально до зала Родена, где представлены девять его работ, и как вкопанная стояла именно перед белой мраморной «Вечной весной» минут пятнадцать. Что это было?
Узнала, что подлинник-то находится «дома», в Музее Родена в Париже. Кстати, всего существуют шесть копий данной скульптуры в мраморе и бронзе, одну из которых совсем недавно продали на Sotherby’s в Нью-Йорке. Представляю, как ликовали организаторы: «Вечная весна» ушла с молотка за 20,4 миллиона долларов, превысив самые дерзкие ожидания экспертов в два раза. Итоговая стоимость величайшей скульптуры стала самым дорогим лотом того аукциона. За готовых вот-вот слиться в поцелуе юношу и девушку сегодня дают миллионы. И нынче, как и век назад, людей приводит в смятение непреходящее дарование Огюста Родена.
«Когда я смотрю на два обнявшиеся тела, мне интересны не мужчина и женщина сами по себе, а та новая, третья субстанция, которая порождается этим взаимоотношением двоих и которая без их контакта возникнуть не может», — писал Роден. Эти слова знаменитого скульптора волнуют каждого, кто неравнодушен к выражению любовных страстей в музыке, мраморе, слове, бронзе, кино, акварели.
И да: без контакта вообще ничего возникнуть не может.
Несомненно, Роден гений. Талант работает, гений творит.
«Вечная весна» — удивительная, нежная композиция, по-моему, самая органичная, одна из совершенных скульптур в мире. В ней есть главное — проникновенность, чистота, напряжение, пробуждающие ту самую новую, третью субстанцию, о которой сто лет назад и говорил маэстро. Скульптуры Родена отличаются необыкновенной экспрессией, они живые, все в порыве, в движении. Еще мгновение — и фигуры воспрянут: выйдут ли из мраморной глыбы, сойдут ли с постамента, но у каждого будет своя неповторимая, обязательно бурная жизнь с интригами, сплетнями, любовями. Ну, куда же без них.
Творения Родена искренние. Его неподдельный дар услаждает глаз, радует людей, доставляет тот свежайший поток неизбывного счастья, после которого так хочется жить, творить и любить…
«Вечной я нежусь весной, весна — это лучшее время: В зелени все дерева, вся зеленеет земля», — писал Овидий. Эти строки из ученой поэмы «Фасты» и вдохновили Родена, изваявшего богиню цветов Флору, которая рассказывает, как ее похитил бог западного ветра Зефир.
Скульптура целующихся богов, а Роден — бог скульптуры. Который создал вещь на все времена — восхитительный гимн непреходящей любви.
Сколько людей больше века восторгались этой мраморной лобзающейся парочкой? Сколько влюбленных останавливались и откровенно рассматривали шедевр? Понятный без слов и перевода, сюжет общечеловеческий, вневременной. Сколько одиноких, тоскующих дев грезили о таком же? Стоп. Почему только девицы? А парни? Куда делись юноши? Как-то и в голову не приходят. А почему? Они же тоже мечтают. Или не так? Не об этом? Какие нескладные мысли посещают мою голову в парижской подземке!
Мы в Париже.
Мы едем к Родену. Смотреть неземную страсть, любоваться истинным целомудрием. Молодыми-красивыми. Красней красного солнышка, ясней ясного месяца.
Интересно, какие ощущения я испытаю сейчас? Вот уж нетленное творение на вечные времена, и каждый ородоненый новичок будет восхищаться им вновь и вновь еще много веков. Да-да, пусть именно Роден будет моей главной парижской эмоцией.
Первое впечатление о другом городе, о другой стране для меня всегда важно. Например, до сих пор при словах «Сталинград-Волгоград» перед глазами плывёт громадная скульптура «Родина-мать зовёт!» Евгения Вучетича. Много лет назад я на поезде подъезжала к Волгограду. Ранним утром специально соскочила и одна стояла в проходе вагона — не могла пропустить это поистине изумительное зрелище: плывущее по воздуху изваяние. В том сентябре накрапывал дождь, еще не рассеялась мгла тумана, а гнавший полночи поезд приближался к станции чрезвычайно медленно. И мощная фигура женщины с колоссальным, тридцатитрехметровым мечом в руке сквозь туман величаво плыла вместе с составом. Что это было? Мощь, захватывающая дух. Неимоверная сила. Это ж зарубина на всю жизнь.
Хотя близкий моему сердцу поэт Александр Кушнер утверждает, что первое впечатление
…смущает и томит.
Оно граничит с удивленьем
И ни о чем не говорит.
Еще как говорит! Ого! Кричит! Вопит! И именно оно, это самое впечатление, что ударяет-ослепляет тебя, потом и вспоминается первым. Ведь главное, чего мы ищем в путешествиях — свежие эмоции, чувства. Мы отыскиваем и ждем этих самых новых впечатлений, непритворных, незабываемых. Ведь именно в путешествиях каждый знакомится с самим собой настоящим, выделяя главное, отбрасывая всё наносное. В другой стране, в другом городе мы ищем что-то близкое, родное, созвучное своей душе. И потом с народом-то мы спешим поделиться именно этим.
Ведь что в дороге видится, о том и дома рассказывается.
Я предложила, а Иришка — спасибо ей — не возражала, чтобы музей Родена был первым в нашем парижском списке. И великая удача — странствовать по заграницам с таким удобным, не навязчивым, не горящим каждую минуту вступать в спор попутчиком. Я не всегда бываю такой уступчивой, покладистой, и мои дети это не только прекрасно знают, но и, к сожалению, испытывают на себе во время наших ежегодных поездок. Потому сама и ценю умение не противоречить по пустякам, умение уступать. И тут уже в голову лезут всякие глупости: чтобы узнать человека, отправляйся с ним в путешествие — откроешь много нового и интересного. С Иришкой дружим уже больше четырех десятков лет — чего ж нового я могу узнать о ней? Но меня до сих пор поражают ее мягкость, покладистость, а еще ее немалая благотворительная деятельность: скольким одиноким москвичам она помогает выживать деньгами, лекарствами. Молча, не крича в социальных сетях, ничего не требуя.
А это дорогого стоит, ведь давать-помогать всегда разрешается.
Но правды ради надо отметить: в такую дальнюю поездку вместе отправляемся впервые.
Мы в Париже.
В двухэтажном особняке, где Роден жил и работал последние девять лет, сейчас музей. Сегодняшний наш поход за первыми впечатлениями назван «В гости к Родену». У меня уже давно неистребимая тяга давать всему четкие, однозначные определения. Это из детства: почему-то всё надо застолбить, обозначить. Хотя иногда подчас мучительный поиск так нужной в данную минуту вразумительной дефиниции весьма помогал именно в работе. Планы диссертаций и книг составлять, лекции читать, тренинги проводить, заголовки к статьям придумывать. Энциклопедию написать.
Иришка считает музей Родена мистическим. Думаю, интересных загадок и непоняток он таит немало. А еще, говорят, там во внутреннем дворике растут ранетки. Надо обследовать. Когда пути у людей одинаковые, а мысли сходятся, то и планы быстрее составляются, а главное — легче выполняются. Планов у нас не так много, все они вполне укладываются-вмещаются в пресловутые рекламные «10 достопримечательностей Парижа», там всё по известному всем списку. А я еще очень хочу заглянуть на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Несомненно, поедем, ведь надо-надо поклониться могилам великих Бунина, Тэффи, Мережковского, Гиппиус.
Несколько лет назад в Москве подруга Ленюська по первости не одобрила моё настойчивое предложение посетить Донской монастырь: чего ради на могилы покойников-то любоваться? Это чуть позже она признается, что любит историю, а в тот момент даже чуток взбунтовалась. А ведь в Донском похоронены историк В. Ключевский, ректор Московского университета С. Трубецкой, мыслитель П. Чаадаев, писатели А. Сумароков и М. Херасков, архитектор О. Бове, тот самый, который соорудил Большой театр и Манеж, Триумфальные ворота, множество храмов. А еще покоятся в Донском многочисленные, известные на весь мир Оболенские, Вяземские, Голицыны, Долгорукие, Черкасские, а также родственники и друзья А. Пушкина, и мне позарез хотелось побывать там.
«Сен-Жерменское предместье мёртвой Москвы» — так называли Донское кладбище в прошлые времена.
Ну как, будучи в Москве, мне, живущей в Азии, не поехать туда?
Любопытство и понимание моей Ленуськи, которой я безмерно за это благодарна, взяли верх. А главное — это было не снисходительно оказываемое мне дружелюбие, а искреннее желание подруги понять-уразуметь: чего я намереваюсь увидеть на том древнем кладбище, к чему притронуться, к какой истории прикоснуться. Ведь когда мы с ней поехали в Мелихово, то, разумеется, к Чехову. Когда на перекладных в дикую московскую жару стремились в Остафьево — ясно, что к Вяземскому и Карамзину, Пушкину и Жуковскому…
И мы с Леной долго бродили по Донскому кладбищу под огромными деревьями среди заросших мхом могил, и я припомнила восхитительные описания Дины Рубиной, особо поразивший меня образностью кусочек о давнишнем кладбище: «Здесь царил старый иерусалимский камень, заласканный мхом, что пророс в завитушках на вензелях и гербах, на треснувших каменных розах и ручках греческих амфор; старый иерусалимский камень, первоматерия этих божьих холмов». Как проникновенно и точно — «заласканный мхом». И я тогда не удержалась, написала Дине Ильиничне, поблагодарила.
Мы с Ленуськой то и дело восклицали, узнавая еле прочитываемые на надгробьях знаменитые имена, извлекая из глубин памяти об этом человеке что-то особенное, с удовольствием цитируя строки его стихов или воспоминаний о нем, делясь друг с дружкой занятными фактами его биографии. Потом вкусно отобедали в трапезной монастыря, напились монастырского квасу и от души нафотографировались на фоне белоснежных горельефов снесенного храма Христа Спасителя, поражаясь точно вылепленным выражениям таких одухотворенных живых лиц. Застывшие в мраморе эмоции и страсти. Скорбь, радость, отрешение, ликование, безмятежность — всё было в них. Наши предки умели жить, творить и любить… Кстати, надо осмотреть горельефы на фасаде оперы Garnie.
Планы, планы. В наших с Иришкой парижских планах и роскошный сад Тюильри, и красивейший мост Александра III. Обязательно поедем в замок Монте-Кристо: обожаю всё, связанное с готикой. И множество музеев, этих молчаливых хранителей увлекательных парижских тайн и затейливых амурных историй. Хоть бы всё успеть. А только потом мы собираемся за кофточками и бюстгальтерами «Анжелика», так как именно они, французские, по мнению знатока Ленюськи, самые лучшие. В подростковые годы Ленюська долго жила с родителями в Польше и там пристрастилась к этой модели, говорит, что ее грудь выросла «под Анжелику». Но в России именно фирменную вещь купить почти нереально, хотя сейчас привозят, кажется, всё. Но чьего производства? Конечно, китайского, да еще и грязно-бежевого оттенка. А я хочу цвета экрю.
Метро. Грохот. Толпы народа. Я, как всегда, сканирую приглянувшихся мне людей. Молодежь парижская ничем не отличается от московской: те же джинсы-кроссовки, наушники-айфоны. На запястьях — разнообразные браслеты-фенечки. Всё больше простенькие, из резинок и пластмассы, но пестрые. Много цветного бисера, как на девчонках, так и на парнях. Ну, может, они одеты чуть ярче, обнимаются чуть-чуть откровеннее.
Поезд, резко тормозя, подъезжал к станции метро, внезапно мелькнул свет, тут же сверкнула вспышка. И вдруг я увидела оцепеневших пассажиров: несколько мгновений никто не двигался. Застывшие эмоции и страсти. Передо мной в парижской подземке на миг предстали замершие фигуры. Со своей бурей чувств, которые они пытались выразить жестами и прекрасно очерченной мимикой. Вмиг обомлевшие, будто огромные каменные изваяния в музее отменного скульптора.
Зажегся свет, сразу всё пробудилось. Ожившие люди стали дружно направляться к выходу, бойко переговариваясь, выключая-закрывая планшеты и пряча их в рюкзаки, чтобы продолжать жить, творить и любить… Что это было?
Мы в Париже.
И тут среди оглушительного и оглушающего шума метро я пытаюсь мур-р-рлыкать что-то из репертуара сладкозвучной Патрисии Каас. Какой фурор произвела она своим первым приездом в Россию в 1990 году: «Мадемуазель поёт блюз». Все средства очень массовой информации еще полгода после ее отъезда горланили, восхищались, упивались талантом певицы, до приезда в СССР которой никто и не ведал о ее существовании. Мадемуазель пела любовь.
Ирина улыбается моим напевам и внимательно прислушивается к объявлениям: она несколько лет изучала французский, что-то улавливает в названии станций. А еще Иришка не расстаётся с чёрным походным рюкзаком. Сколько она перевезла в нем своих книг, забранных из издательств в качестве гонорара, чтобы подарить их живущим в российской глубинке детям. Сколько же нескрываемой радости испытывают пришедшие на встречу с ней юные читатели, когда писатель из самой Москвы, как фокусник, извлекает из огромного рюкзака самолично сочинённые интереснейшие книги, подписывает каждому, индивидуально и презентует. Вот в его-то безразмерную утробу — Ира сама предложила не брать в бутиках бумажные пакеты с логотипами, куда их потом? — и будем складировать приобретенные модные кофточки. А еще на берегу Сены — левом? правом? — договариваемся: покупаем только на распродажах! Ибо их цены… Понятно, что это не цены такие высокие, это наши зарплаты слишком маленькие.
Мы в Париже.
Едем, едем в гости к прославленному и прославившему Францию Родену, показавшему своим непритворным творчеством, как можно и нужно жить, творить и любить…
И вдруг Иришка поворачивается, наклоняется ко мне, ложась на свой рюкзак, и я сквозь грохот слышу ее тоненькое, мелодичное:
— Нодик, я открою тебе свою тайну… — И, не дав мне опомниться, выпалила. — В подростковом возрасте я хотела выйти замуж за француза…
Сюрприз-сюрпризович, да уж. Я оторопела-опешила. А она безмятежно ждёт моей реакции. Я гляжу на подругу. Глаза, ее глаза. Вот уж поистине, глаза говорят, глаза и слушают. Помните, как у Льва Толстого «глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши…». У моей Иришки глазища лучезарные, с особым внутренним светом участия, доброты. И я читаю в ее невозмутимом взгляде: знаю, ты меня поймешь, потому и открываюсь тебе. Только тебе. И вперила в меня взор, полный ожидания и такого непритворного доверия.
Вот тебе и секрет — на весь белый свет.
Тайны. Сколько их было в моей жизни, этих чужих секретов. Больших, мелких, но всегда — очень важных, чрезвычайно значимых для их владельца. И я как-то сразу научилась их хранить, беречь глубоко в себе и главное — они меня нисколечко не тяготили. Достаточно быстро на деле я поняла простую истину: острый язык — дарование, а длинный язык — наказание.
Помню-помню, как всего один раз меня распирало, хотелось, ой как хотелось излить душу, поведать о доверенной мне сторонней тайне, о сердечных секретиках. О чем они были? Не вспомню. А вот свои ощущения, метания сохранились, помню, как вчера. И потом еще долго я культивировала в душе то безмерное чувство гордости за себя, что сумела промолчать, смогла, не проболталась, правда, неумело, со скрипом, перевела разговор на какую-то другую, тут же быстро-быстро придуманную, как бы сегодня нашли, левую тему.
И как же спокойно мне потом стало: можно общаться не напрягаясь. Не думая, что надо запоминать, чего нельзя. Это сейчас легко сказать, так приятно вспомнить. А тогда? Противоречия мучали-раздирали, взрывали неокрепший, не привыкший даже к боям местного значения мозг. Говоришь ведь по секрету, а выйдет-то по всему свету.
Это ныне, в почтенных-то годах, всё даже на вид просто: «сделать» ничего не мыслящее лицо, изобразить не понимающий вздёрг плечами. А в подростковом-то возрасте всё гораздо сложнее, надрывнее.
Как там по-современному, по-научному? Коммуницировать?
С тех пор всю жизнь «жилеткой» и работаю. Всегда выслушаю. Могу дать совет, если попросят. И все знают: высказанное, излитое душою «забываю» тут же.
Иришка, Иришка, ты для меня так и остаёшься тайной, не разгаданной, так до конца и не познанной. Хоть кто-нибудь знает, что творится в твоей светлой голове?
Я, выдержав паузу, после которой уже можно во всё горло кричать «Не верю!», стараюсь вопрошать чрезвычайно тактично и почему-то весьма тихо для такого гулкого подземелья:
— Ирусик, а почему за француза-то?
Естественно, в моей голове проносятся сразу десятки вариантов: Ирина начиталась, благо у нее дома книги вываливались из всех шкафов, Дюма, Бальзака и Мопассана, ей так захотелось подлинной романтики, не российской, не местной, а именно заграничной. Почему-то истинная романтика ассоциировалась у нас обеих аккурат с парижанином.
Почему?
А вдруг ее привлекала приписываемая только им, этим не ведомым нам жителям земли франков, невероятная сексуальность? Миф, конечно, но всё же такой избыточно распространенный. После триумфальной трансляции в СССР фильма «Три мушкетера» — нежданная влюбленность в вечно улыбающегося главного гасконца нашей страны — Михаила Боярского?
А, может быть, она просто грезила жить в Париже, да в собственном замке?
Кто, кто мог на нее так повлиять? Флобер? Гюго? Золя? Тот же Роден? У кого из этих великих французов самый притягательный образ мужчины?
Чьи мемуары она пылко цитировала мне давным-давно на французском языке? Сейчас уже и не вспомнить. Кажется, какого-то эмигранта. А еще как жила-была на берегах Сены любимая ученица Николая Гумилева Ирина Одоевцева, воспоминаниями которой зачитывались все и вся.
Каким, каким таким французом была очарована-околдована-офранцужена моя Ириша?
Мечты, мечты,
Где ваша сладость?
А еще перед глазами пронеслись кадры из старого французского фильма. Нет, не знаменитые «Шербурские зонтики», а что-то из века девятнадцатого, где от серии к серии разрастаются несусветные козни, летят белые перчатки, разыгрываются дуэли, а еще — шикарные, ручной работы платья в пол. Непременно — необъятный взору гектар зеленеющей травки и огромный собственный замок с многочисленными переходами и прекрасными резными балюстрадами, и сквозь них кинокадры — жгучие объятия пылких главных героев, тех, у которых сумасшедшая страсть, но жить вместе они, конечно, не могут.
Обязательно на экране — великосветские приемы с их интригами, сплетнями, любовями. Ну, куда же без них. Как без этого жить, творить и любить…
— Да-да, — подтверждает подруга тише обычного, так, что в неимоверном грохоте подземки мне приходится изрядно напрягать слух. Я вплотную придвигаюсь к подруге. Ее лицо очень сосредоточенно. И Иришка продолжает уверенно, без вариантов. — Только за француза. Чтобы его жалеть…
[1] Прозаик, переводчик французской литературы. Родилась в 1988 году в Ленинграде. Доцент СПбГУ. Лауреат премии «Книгуру» за сборник рассказов «Волки на парашютах», Всероссийской литературной премии им. С. Маршака; отмечена дипломом им. Г.Х. Андерсена IBBY за перевод книги Аньес Дезарт «Ты мне не нравишься». Автор книг «Кто не умер, танцуйте диско», «Взрослые молчат», «Наверно, я ещё маленький», «Никогда не разговаривайте с волшебниками», «Лучшая» и других.
