Гуманитарные итоги 2010-2020. Поэтическая книга десятилетия. Часть I
1. Какую поэтическую книгу, вышедшую в период 2010-2020, Вы бы могли назвать важнейшей? Что Вы сами вкладываете в это определение — «главная поэтическая книга» — и почему?
2. Расскажите о Вашей встрече с этой книгой.
3. Общим местом в наши дни стало наличие культурного перепроизводства — или, как уточняет Евгений Абдуллаев в одном из наших предыдущих опросов, «информационного перепроизводства. Культурно-значимых книг (фильмов, спектаклей…) «производилось» в десятые не больше, чем в нулевые или девяностые. А вот информационный гул — возрос до верхнего акустического порога». В связи с этим хочется спросить: получила ли выбранная Вами книга достойный отклик? Если да, то какие качества книги/работы автора/его репутации поспособствовали этому? Если нет, то почему, на Ваш взгляд, это произошло?
На вопросы «Текстуры» отвечают Евгений НИКИТИН, Ольга ДЕВШ, Александр МАРКОВ, Санджар ЯНЫШЕВ, Иван КУПРЕЯНОВ, Герман ВЛАСОВ, Михаил ХЛЕБНИКОВ, Михаил ГУНДАРИН, Григорий СТАРИКОВСКИЙ, Юрий УГОЛЬНИКОВ
Евгений НИКИТИН, поэт, культуртрегер, редактор отдела поэзии журнала «Лиterraтура»:
Я думаю, что «главные поэтические книги» — это такие книги, после которых меняются сами координаты поэзии. В десятые годы много было разных таких попыток. Но не каждая новаторская книга действительно что-то меняет. Чаще всего осуществляются слишком резкие и далёкие шаги, которые никуда и не в кого не попадают, мёртвые гомункулы в пробирках — заходы в такие области, где нет никакой опоры, высказывание невозможно. А настоящие сдвиги, как правило, работают на нюансах. Но когда они появляются — это всем понятно и слышно, у кого есть слух. Но назвать одну какую-то книгу невозможно, 10 лет это большой срок для такого ускорившегося времени. Я могу назвать 9 таких книг. Субъективно я могу выбрать из них 5:
Григорий Дашевский «Стихотворения и переводы» (М.: «Новое издательство», 2015)
Виктор Iванiв «Дом грузчика» (М.: «Новое литературное обозрение», 2015)
Игорь Булатовский «Смерть смотреть» («Literature without borders», Ozolnieki, 2016)
Михаил Гронас «Краткая история внимания» (М.: «Новое издательство», 2019)
Андрей Гришаев «Останься, брат» («Literature without borders», Ozolnieki, 2020)
Эти 5 книг я не просто прочитал — я их всё время понемногу читаю. Они всё время где-то в сознании. После них нужно писать как-то иначе. Я пока не знаю, как именно. Дашевский — это какое-то другое дыхание в поэзии, Iванiв — не разгаданная ещё загадка, Булатовский — какое-то точное смещение в языке, которое необходимо включить в свою собственнную речевую интуицию, Гронас и Гришаев — удивительная встреча с чудом в каждом стихотворении. Эти книги невозможно написать, и по-хорошему их и быть-то в природе не может. Но они существуют. То, что они совершают, даже сложно сформулировать, потому что это не какая-то внешняя по отношению к поэзии идея или новый угол зрения на поэзию. Все события здесь — в самом материале.
Но объективно к ним нужно добавить ещё 4 книги, без которых, на мой взгляд, современная поэзия невозможна.
Виталий Пуханов «Школа милосердия» (М.: «Новое литературное обозрение», 2014)
Оксана Васякина «Женская проза» (М.: Арго-риск, 2016)
Лида Юсупова «Dead Dad» (Тверь, Kolonna Publications, 2016)
Галина Рымбу «Ты — будущее» (М.: Центр Вознесенского, 2020)
Васякина, Юсупова и Рымбу не только открывают целый новый раздел в русской поэзии, эпоху, в которой мы сейчас живём, но как-то меняют самого читателя. Последнее можно сказать и о книге Пуханова. Это, действительно, работа с реальностью. Чтение, которое совершает внутреннюю работу в человеке, который в него вовлекается. Так что во многом вторая четвёрка даже важнее первой пятерки. Я прошу прощения за очень краткий и неполный ответ, но у нас тут летают ракеты и я делаю всё в некоторой спешке, потому что тянул до последнего.
Ольга ДЕВШ, литературный критик, редактор отдела критики журнала «Лиterraтура»:
ЕЛЕНА ЛАПШИНА. «СОН ЗЛАТОГЛАЗКИ» (М.: «РУССКИЙ ГУЛЛИВЕР», 2018)
1. «Важнейшая» и «главная» — разные определения. Об одной и той же книге скажешь «важнейшая», но не назовёшь главной, потому что в моём понимании первый эпитет говорит о значении личном, то есть индивидуальной ценности, а второй — об общественно-культурном весе.
Так как я лишь с конца 2018 года вошла в реку современной литературы, воздержусь от суждений о главной поэтической книге. Тема глубокая и вкусовая. А важнейшей стала книга Елены Лапшиной «Сон златоглазки», потому что с рецензии на неё для меня началась критика.
2. «Сон златоглазки», как и большинство книг, я прочитала в электронном виде. На Фейсбуке я давно читала Елену и, узнав о выходе новой книги, набралась (впервые!) наглости и попросила у неё pdf. Даже не знаю, что такое на меня нашло, наверное, это и есть великая сила искусства — преображать человека, открывать новые качества. Меня поэзия Лапшиной вдохновила на критическое эссе, впоследствии опубликованное Данилой Давыдовым в «Лиterraтуре», и дебют стал стимулом к дальнейшему движению. Именно с этой публикацией меня заочно взяли на семинар СПМ, который тогда вели Валерия Пустовая и Елена Сафронова, благодаря которому я вдруг поняла, чем хочу и могу заниматься. Чудесным образом «Сон златоглазки» разбудил меня. 🙂
3. «Сон златоглазки» — одна из лучших, на мой взгляд, лирических книг последних трёх лет. Она получила диплом «Московского счёта» и спецприз в номинации «Лучшая поэтическая книга 2018 года» Международной Волошинской премии, много отрадных отзывов и рецензий. Лапшина сильный поэт, со своей конституцией и поэтикой. При отточенности формы и следовании классической силлабо-тонике её стихи удивительно современные и отстоящие от других. Они актуально ортодоксальны, если будет угодно так скаламбурить. Язык Лапшиной совмещает времена. Книга состоялась как история, как драма, как миф. Объединила в единое целое все эти линии особенная поэтическая интонация Лапшиной, которую некоторые критики объясняют близостью к религиозной лирике. Тонкая и прочная отстранённость лирической героини, образы и скрытые цитаты из Писания действительно наталкивают на ассоциации с духовной поэзией. Однако мне кажется, что это лишь один из возможных мотивов «Сна златоглазки». Книга многослойная, её можно читать как с начала, так и с конца. Там почти столько же страха, сколько любви. Страх и любовь иногда даже сливаются, не говоря уже о подмене друг друга. И сила поэзии Елены Лапшиной — в безжалостной искренности, которая спасает от потери себя в нуждах жизни.
* * *
Когда от сквозняка пойдёт скрипеть
хоромина, казавшаяся храмом,
где ты оставлен с разным прочим хламом,
то остаётся — доживать и петь.
И я пою — о том родном втором —
в моей сквозной качающейся клети,
я всё ещё пою о вечном лете
лиловым горлом, сорванным нутром…
Александр МАРКОВ, литературовед, доктор филологических наук, профессор РГГУ:
МИХАИЛ ГРОНАС. «КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ВНИМАНИЯ» (М.: «НОВОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО», 2019)
Об этой книге я уже писал дважды, в журнале «Знамя» и на «Текстуре», но не писал о ней как о книге десятилетия, только как о книге Гронаса, поворотной и заставляющей иначе увидеть то незаметное, но тем более значительное дело, которое этот поэт совершает в русском языке. Именно с этого я начал бы разговор о книге «Краткая история внимания» как книге десятилетия: с широкого размаха перемен в самих привычках поэтической речи. Современному русскому поэту грозит многое, но самое тяжёлое испытание — как не остаться в плену готового жанрового слова, не впасть, после многих блестящих достижений, в работу речевых конструкций, заменивших некогда классицистские жанры. Конечно, ни один поэт сейчас не будет писать оду или элегию, а сложит речь об оде или элегии, но возможно ли ровно довести элегическую или одическую линию без напряжения, без срывов и надрывов, чтобы эта жанровость речи не прорвалась и не заговорила вместо поэзии?
Гронас для меня поэт, у которого не перестаю учиться и сдержанности поэзии, и сдержанности прозе, как не дать просто «удачному выражению», «ловкому приёму» прорваться якобы для раскрытия смысла, но на самом деле — подменяя смысл. Такая несдержанность будет не меньшей ошибкой, чем писать сонет или повесть в стихах, опираясь на случайные впечатления и думая, что форма за тебя затянет все узлы. Гронас в этом смысле — учитель десятилетия, в том самом, что усложняющийся мир нуждается уже не просто в «тишине», как раньше говорили, а в продуманной и умеющей широко развернуться сосредоточенности. Тема «тишины», спокойной медитации среди перемен и рисков осталась в прошлом, сейчас важнее продумать, что тебе делать, когда ты рискнул, а вещи вокруг оказались рискованнее, чем казалось прежде.
К этой книге у меня всё время тянется рука, как раз когда я читаю философские достижения последнего десятилетия, новый перевод Хармана или Мейясу, новые теории Болтански и Тевено, хонтологию и объектные онтологии. Чтобы разобраться, как современная философия мыслит место действия в системе постоянно переменчивых ценностей и микрокатастроф, как она мыслит сценарии существования после уже наступивших развязок, оставивших нас наедине с вещами и не нами придуманными порядками, приходится прилагать особые душевные усилия — иначе окажется, что просто в книгах построены какие-то «модели». Книга Гронаса делает эти усилия более прямыми — она показывает, что слово успевает сказать о вещах как таковых, о нашем попадании не только в мир вещей, но и в суть вещей, прежде чем мы начнём моделировать или схватывать какие-то готовые и всегда немного обманчивые ориентиры нашей жизни. Поэтому это тоже книга десятилетия — книга для философии последнего десятилетия.
В этой книге есть то, чего не было в стихах Гронаса 90-х годов, определенный не просто азарт, но головокружительный азарт броска костей, стоящий за переливами интонаций:
неважно неважно неважно неважно
неважно неважно неважно неважно
не!
Один из самых минималистских отрывков из этой книги, а сколько заглохшего рокота, который вдруг показал, что мы всё же властны над собой. И это третье свойство книги десятилетия: азарт не в момент риска словами и образами, а наоборот, риск собраться и показать настоящее достоинство и почтение к себе, почтение пушкинского типа, умудрённое: «Чти самого себя». Такой риск собраться и говорит о десятилетии больше, чем описания историков: как стало понятно, что целое десятилетие здесь прошло не зря, даже если оно не отмечено никакими наградами.
Санджар ЯНЫШЕВ, поэт, переводчик:
КНИГИ АНАТОЛИЯ НАЙМАНА
Главная — это, разумеется, «главная для меня». Объективные критерии тоже есть, но без решающего — времени (его перспективы) — они все инвалидны.
Одну книгу не назову — назову автора. Возможно, самого важного — и самого сложного, а потому, кажется, «прозёванного» поэта, на протяжении не одного, а многих десятилетий делающего «закладки» (хоть в минёрско-сапёрном смысле, хоть в наркодилерском) внутри языка, умножающего ходы внутри самой почвы. Имя автора — Анатолий Найман.
Книжка-то есть, вот она лежит, «Выход» называется. В конце прошлого года вышла. Но были в той, ныне итожащейся, декаде и «Никоторый час» (2016), и «Подношение Гале» (2015), и «Незваные и избранные» (2012)… Что — ввиду «дневникового» характера, когда стихи все датированы, когда соблюдён хронологический порядок их появления, — образует МЕТАТЕКСТ, МЕТАКНИГУ. И вот эта «книга» для меня — главная поэтическая. С ней я живу последние двадцать лет (если вести отсчёт с первой моей наймановской книги — «Ритм руки», вышедшей в 2000 году). Она близка мне: и способом мышления (тем, как поэт, схватив бечеву ещё до начала речи, намотав на запястье, каждую секунду — а сколько секунд, сколько лет, сколько веков длится высказывание? — до конца стихотворения держит своего «змея» внутри зрения); и необходимой именно в новое, постмодерное, время прозаизацией стиха, начатой ещё в 60-е, но только теперь доведённой до своего логического предела. Случай Наймана интересен тем, что он остаётся при этом в формальных рамках регулярной просодии.
(В кинематографе подобное сращивание сродни сближению художественного и документального; многие наши большие режиссёры с этого и начались, некоторые потом «соскочили» — Тарковский, Муратова, Панфилов… — вернулись в область чисто художественного; кто-то — Сокуров, Лозница… — начавшись позже, предпочёл, как желток и белок, чётко разделить в своем мире публицистику и фикшн; а, к примеру, Алексей Герман построил на этом синтезе свою ни на что не похожую поэтику и был ей верен до последнего кадра.)
И сложно в качестве иллюстрации выдернуть строку ли, строфу: поскольку одна мысль подчас требует целого стихотворения: и всё оно — как одно предложение, единая фраза (единый кадр, да?); и плотность — звуков ли, деталей — такая, что кажется: всё в нём рифмуется со всем.
Дюжины хватит, плюс-минус, слогов строке,
чарок застолью, гибких мембран крабу,
чтоб перекинувшись смыслами накоротке
им как по маслу скользнуть под рёбра генштабу,
щёлкающему семечки слухов и тайн,
пенящемуся свитками карт и приказов,
шлющему эшелонами фронту фройляйн
в сопровождении колб веселящих газов.
Этот спектакль, сыр-бор, щебень — и щебет силлаб
в честь их — всё нам. Разбираться. А что мы щепки —
море нас. Море. Корабль. Короб палубы. Трап.
Вместе. Все в каждом. Цель в тождестве, а не в сцепке.
Именно так: ни профиль лицо ни анфас,
а ведь оба точь-в-точь. Фундаментальней дюжин
парность. Всего: льдов со львами, зажёгся с погас…
Замысел щедр — с кем-чем нас ни склей, сдюжим.
Стихотворение-загадка. О чём оно? О саморазрушительной красоте милитаризма (ведь не случайно в бумажной книге с ним соседствует стихотворение «Война»)? О роли единицы-щепки в так и не финишировавшей бойне? О воздухе времени — нынешнем и «тогдашнем», из которого мы все вышли, как из сталинской шинели? О Замысле, внутри коего мы по-прежнему — насельники сумасшедшего ковчега?.. Кто такие эти «мы»? К чему относится местоимение в первой строфе — быть может, к «спектаклю» в третьей? Или к «тождеству» (времён, личин) как главной альтернативе какого бы то ни было уподобления («сцепки»)?
Таких стихотворений в «книге» Анатолия Наймана великое множество. Хотя есть в ней и многое-многое другое.
…Про «достойный отклик» ничего не знаю. Вот мой — он достаточно «достойный»?
Иван КУПРЕЯНОВ, поэт, культуртрегер, редакционный директор сайта «Современная литература»:
АННА РЕВЯКИНА «ШАХТЁРСКАЯ ДОЧЬ» (Цифровая типография (ФЛП Артамонов Д. А.), 2018) и АЛЕКСАНДР КАБАНОВ «НА ЯЗЫКЕ ВРАГА» («ФОЛИО», 2017)
1. Евгения Марковна Альбац определяет свою еженедельную авторскую программу на «Эхе Москвы» как передачу о том, что будет влиять на события ближайших недель и месяцев. Очень-таки умно. Подобный же подход стоит применять и при определении чего-то главного в любом временном промежутке. Разумеется, главная книга десятилетия — это уже не про «недели и месяцы», это про ближайшие эпохи. Для меня главных книг десятилетия — две, и они являются отражением противоположных сторон одного и того же явления — растущего из прошлого и теряющегося в дебрях будущего. Я говорю о трагическом размежевании народов — русского и украинского. Первая книга — «Шахтёрская дочь» Анны Ревякиной, сгусток звенящей боли человека, оказавшегося в эпицентре братоубийственной войны. Поэзии такого накала не было со времен авторов — фронтовиков Великой Отечественной войны. Строчки Ревякиной застревают в читателе, подобно осколкам снарядов. Вторая книга — «На языке врага» Александра Кабанова, одного из главных поэтов-постмодернистов. Филигранные стихи, созданные представителем одного из последних советских поколений из осколков имперских смыслов (этот метаязык для автора, наверное, даже в большей степени «язык врага», нежели язык русский), служат живой иллюстрацией того, что самые страшные геополитические разломы проходят не по территориям, а по умам и душам людей. Книга Ревякиной — о крушении человеческого, книга Кабанова — о крушении культурного, и вместе они дают нам величественную и страшную картину того, что произошло с нашей цивилизацией.
2. С творчеством Кабанова я был знаком и до книги, Ревякина стала ошеломляющим открытием. Обе книги читал онлайн.
3. Говорить о культурном перепроизводстве, по-моему, абсолютное заблуждение. Текстовое перепроизводство — да, есть, но (по большей части) это производство пены, пустотелых сиюминутных конструктов. Современная поэзия — пенная вечеринка, и проходит некоторое время, прежде чем из-под нагромождения пузырей показывается — где-то нож, где-то цветок, а где-то свиток с бессмертными строчками. Впрочем, зачастую общественность напарывается на это, подлинное, и сразу после его создания. С книгами Ревякиной и Кабанова так и вышло, незамеченными назвать их никак нельзя. В целом же, по-настоящему значимых книг и стихов непозволительно мало, как мало и авторов, оказывающих ощутимое влияние на происходящее в мире. Пожалуй, последним титаном, старавшимся «двигать континенты», был Эдуард Лимонов…
Герман ВЛАСОВ, поэт, переводчик, редактор отдела поэзии журнала «Крещатик»:
СЕРГЕЙ ШЕСТАКОВ. «СХОЛИИ» (М. : Atelier Ventura, 2011)
1. Довольно сложно назвать только одну книгу за столь долгий период… И всё же отважусь и назову — это «Схолии» Сергея Шестакова, книга, изданная в Москве в 2011-м… Да, собственно, эпитеты «главная» и «важнейшая» я бы не употреблял. Просто она как музыкальный инструмент ложится в руку, в ладонь: и дразнит, заставляя извлекать музыку, и заставляет относиться к ней внимательно-бережно. Как описать музыку? Не знаю. Нужно её слушать, а стихи — читать глазами.
2. Она складывалась буквально на глазах. На страничке в Сети. Я знал, что Серёжа переживает непростой период и — одновременно — видел, как из подлинных жизненных сражений, борьбы за жизнь близкого человека появляются стихи. Эти стихи опалены горечью и усыпаны цветами радости. Они — воздушны, выверены, в них почерк, характер Серёжи, его улыбка, застенчивость, ум.
3. Книга была отмечена, конечно. Была лидером продаж по оценке «Культурной инициативы». Но, кажется, громких премий не завоевала. И это совершенно нормально, ибо ее автор не гонщик за лайками, а хорошая поэзия становится катакомбной. Остается принять это как данность и не особо заниматься продвижением книг. Как говорится — Иншалла!)
Михаил ХЛЕБНИКОВ, литературный критик, кандидат философских наук:
АЛЕКСАНДР ДЕНИСЕНКО. «ИЗБРАННОЕ. СТИХИ И ПРОЗА» (Новосибирск: ГАУКНСОНГОНБ, 2019)
1. Я не думаю, что могу назвать «главную поэтическую книгу». Есть много хороших авторов, выпустивших сильные сборники. Из того, что на меня произвело мощное впечатление, — «Избранное» Александра Денисенко, вышедшее в Новосибирске в 2019 году. Это настоящее избранное, охватывающее почти пять десятилетий поэтической работы. Книга показала, что стихи Денисенко пережили все волны стихотворных экспериментов, нашествие школ, «борьбы с архаикой». Внешняя простота, точность слова оказались сильнее «исканий» и «экспериментов» многих известных авторов. Кстати, это не отменяет необходимость новаторства и «дерзаний». Время, как это банально ни звучит, расставит так как нужно, создаст трёхмерный образ, где каждый поэт найдёт своё место. Кроме литературной, словесной основы «Избранного», меня по-хорошему удивила и порадовала незаметная сторона издания книги. Я не участвовал в работе над книгой, но видел и общался с теми, кто делал её. А это очень интересные наблюдения. Она вышла в свет усилиями людей, для которых работа с книгой была важным и нужным занятием. Денисенко — большой поэт; «Избранное» не статусное юбилейное издание, участь которого сгинуть на пыльных книжных полках. Эта книга для читателя, а потому работа с ним рождает иные «необязательные» чувства. И уже здесь — на предварительном этапе — можно ощутить, чем живое слово отличается от пусть ярких и броских, но всё же под(д)елок.
2. Мне кажется, что я уже ответил на этот вопрос.
3. Я не думаю, что мы страдаем, задыхаемся от культурного перепроизводства. Мне кажется, что это лукавый тезис. Количество изданий не равно количеству книг. Не слышу я также закладывающего уши «информационного гула». Несколько десятков лайков в сетях и дюжина репостов «знакового», «эпохального» текста — громкий и убедительный успех? Сомневаюсь. Точкой отсечения служит опять же время и наличие длящегося читателя. При этом читатель должен быть не «профессионалом», а тот, кто откроет автора во всех смыслах слова. Тот, кто определит поэтической речью строй, интонацию своего сознания. К сожалению, число таких читателей постоянно сокращается. К счастью, в случае Денисенко такие читатели есть. Наверное, это повод для некоторого оптимизма.
Михаил ГУНДАРИН, поэт, прозаик, педагог, кандидат философских наук:
МАРИЯ СТЕПАНОВА. «ПРОТИВ ЛИРИКИ» (М.: АСТ, 2017)
1. Мне кажется, что поэтическая книга — продукт уходящий. Вот как музыкальные альбомы. Когда-то мы ждали новых пластинок от любимых исполнителей, спорили о том, как изменился стиль, что нового появилось и т.п. Исполнители зарабатывали деньги продажей альбомов. Каждый становился определённым этапом — собственно история группы или певца и была историей его альбомов. Уже сегодня всё изменилось, завтра, возможно, альбомы исчезнут вовсе. Мы слушаем треки нередко в произвольном порядке или группируем их сами (есть эстеты, что группируют их по альбомам; но это один из возможных способов группировки, не более того). То есть мы воспринимаем музыкальную продукцию не в хронологическом порядке, от старой к новой, а как бы всю разом, одновременно. Не так ли происходит и с поэзией?
То есть мы легко можем вывести на экран набор текстов автора, по поисковику, или, например, в «Журнальном зале». О книгах классиков мы и вовсе забыли. В какую книгу входило то или иное стихотворение Бродского? А Есенина? А Блока? Есть, конечно, и тут гурманы; ну так они везде есть и нигде погоды не делают.
С поэтическими книжками ещё в чём сложность: взять негде. Только покупать, складывать кучкой и извлекать нужную… Нереально, согласитесь. Проще сразу обратиться к Сети. Или, например, к книжному «Избранному».
Эти процессы естественны. Все продукты культурного производства имеют временные рамки существования. Время книжек как значимых продуктов, повторюсь, уходит. И ответить на вопрос о лучших книгах 2020-х будет уже затруднительно…
Ну теперь, наконец, и ответ. Практически всё прошедшее десятилетие я провел в провинции, далеко от Москвы, и поэтому судить ОБО ВСЕХ книгах не могу точно. В провинциальных сетевых магазинах книги современных поэтов не продаются. Появляются случайно и в хаотичном порядке (съездил в Москву или на фестиваль, книжку получил в подарок и т.п.). Поэтому современных поэтов я читал, но отнюдь не в книгах.
Но такая — важнейшая — книга всё же есть. Это книга Марии Степановой «Против лирики» (М., АСТ, 2017). Отзвуки степановской стилистики, вообще манеры освоения поэтического пространства попадаются в современной поэзии постоянно. То есть Степанова несомненный трендсеттер, в этой книге её вариант поэтического говорения представлен весьма широко, прочитал эту книгу — штук сто других можно не читать. Как же не важнейшая! Тем более что важнейшая — не значит лучшая. Мне эти все шатания строк (и шатания между строк), псевдоархаические заплачки, обыгрывание «вечно бабьего», вообще, здоровый цинизм и расчёт, который и составляет стержень книги, скорее, неприятны. Размах при этом впечатляет. Напор и энергия несомненны. Претензии масштабны. В общем, читать поучительно.
2. Кто-то привёз из Москвы. Я её прочитал. И не раз. Показал знакомым. Думал написать рецензию — да не стал. Ибо увидел у одного из рецензентов следующее: «Между песней и просто криком есть различие. Криком в песне управляют — и чем незаметнее, тем искуснее. Книга “Против лирики” ни в коей мере не сводится к этому умению — но и оно, как ни крути, в ней есть, и это подтверждает высокое мастерство Марии Степановой, поэта и певицы, которая всегда, в самые «безличные», растворенные в стихии моменты помнит, что она делает». Подивился амбивалентности фразы, а также конгениальности написанного степановским текстам. Книжку кому-то передарил (но в электронном виде она у меня есть, не то чтобы читаю постоянно, однако вот пригодилось — перечитал кое-что).
3. Мне кажется, Мария Степанова — один из самых известных и уважаемых сегодня поэтов. К тому же её как бы мемуары «Памяти памяти» реноме тонкого, мыслящего автора сильно поддержали. Не то чтобы я был с этим реноме полностью согласен (на мой вкус, расчёта многовато), но с литературной карьерой у нее все ОК. И — тут уж без иронии — это прекрасно. Литературная карьера — понятие дискуссионное, непростое для осмысления, потому что слабо учитываемый элемент случайности тут как минимум значителен. Но! Я считаю, что при всей случайности попадания в знаменитости или, наоборот, упорном карьерном труде, стихи писать надо хорошие. И «Против лирики», которую критики оценили высоко (по заслугам), стала еще одним залогом литературного успеха автора. Ну и произвела впечатление на молодых, вызвала отзвуки и подражания. И на меня произвела впечатление, не самое хорошее, да, но самое сильное из всех книг десятилетия.
Григорий СТАРИКОВСКИЙ, поэт, переводчик, эссеист:
1. Мне сложно вычленить один (или два, или три) поэтических сборника из всего прочитанного за последние десять лет. Связана эта трудность с постоянно меняющимся восприятием художественной действительности. Я очень хорошо запомнил, как лет десять назад читал стихи поэта «икс» и чуть ли не плакал от восхищения, а через несколько лет взглянул на те же стихи; их безусловность была уже не столь очевидной, моё-для-них-время прошло, появились более важные для меня поэты «игрек» и «зет». Если бы «главная поэтическая книга» всё-таки случилась — это были бы стихи, к которым постоянно возвращаешься, которые, как это ни банально звучит, помогают выжить (как, например, стихи Тютчева или Ходасевича).
2. Поясню свою позицию. Я давно занимаюсь поэтическим переводом. Перевод для меня — занятие ремесленническое, требующее определенной сноровки, стилистического чутья, понимания своих языковых возможностей. Однажды я пытался придумать подходящий размер для экспериментального перевода с древнегреческого; тогда мне очень помогли тексты Сергея Стратановского, т.е. именно эти стихи стали для меня главными. Похожим образом обстоит дело с писанием стихов: уже на другом, метафизическом, уровне, встреча с большим поэтом подталкивает к работе над своими текстами, создает эффект будильника — ты как бы просыпаешься, садишься за стол, начинаешь работать. Среди поэтов, побуждающих к высказыванию, назову Михаила Айзенберга, Ольгу Баженову, Василия Бородина, Марию Ботеву, Игоря Булатовского, Владимира Гандельсмана, Льва Дановского, Бахыта Кенжеева, Екатерину Симонову, Олега Юрьева (список, если его продолжить, будет довольно длинным).
3. Не думаю, что «культурное перепроизводство» — это обязательно плохо. Сейчас очень много хороших поэтов, есть много достойных изданий, но в таком изобилии заключена и очевидная опасность. Открыты десятки информационных шлюзов, иногда кажется — ещё немного, и ты потонешь в информационной пучине. Отовсюду доносятся голоса, с соцсетях плодятся отклики: прочитай такого-то поэта, его все очень хвалят, и вот этого не забудь, и другого тоже. Честно говоря, на освоение всей этой информации не хватает времени, это уже какой-то другой, уоллстритовский жизненный ритм. Я очень боюсь поверхностных прочтений (часто из-за нехватки времени знакомство с текстами таким прочтением и ограничивается); мне нужно подольше побыть наедине с автором, расслышать его (её) неповторимый голос.
Юрий УГОЛЬНИКОВ, историк, литературный критик, журналист:
Мне сложно выделить какую-то одну главную поэтическую книгу десятилетия. Это должна быть книга, изменяющая представление о поэзии вообще, как минимум, книга которую невозможно было бы ожидать от её автора, которая выводила бы его на некий новый, совершенно иной поэтический уровень, этого, как мне кажется, нет. Безусловно, есть масса интересных, очень разных авторов, авторок, писателей, писательниц и в диапазоне от Дмитрия Данилова до Галины Рымбу и от Оксаны Васякиной до Александра Белякова или Германа Лукомникова, или Валерия Силиванова, Елены Фанайловой. На самом деле, чтобы перечислить всех людей, за чьим творчеством следует пристально следить, понадобилось бы не одну страницу занять перечислением, так что ограничусь случайными именами.
Пишут сейчас много и многие пишут хорошо, но книга, кажется, уже не способна изменить что-то в восприятии создавшего её автора, может быть, потому что мы успеваем привыкнуть к его творчеству ещё в интернете. Быть признанным поэтом сегодня можно, кажется, обходясь почти вообще без бумажных изданий. Хрестоматийный пример в данном случае — Александр Курбатов, у которого есть, кажется, всего одна микроскопическим тиражом (в несколько десятков экземпляров) выпущенная Виктором Гоппе поэтическая книга, но это совершенно не мешает ему получать поэтические премии, побеждать в поэтическом слэме и вообще никак не лишает профессионального признания.
Я бы не говорил о главной книге, может быть, я бы попробовал сказать о главном поэте десятилетия. Однако, на самом деле, и это довольно сложно. Если считать, что поэтический дар должен как-то соответствовать времени, которое отражает, то каковы были 2010-е? Больше всего это время было похоже на застой, притворяющийся оттепелью. Наверно, идеальным поэтом десятилетия должен быть современный Рубцов, прикидывающийся Евтушенко (прошу прощения за иронию). Если же не говорить об авторах, которым непременно нужно уловить некий Цайтгайст, то хороших поэтов, повторяю, много, очень много, есть кого читать. Так что, увы, и поэта десятилетия я всё же не назову.
Продолжение следует…
