Михаил Гундарин и Филипп Хорват о книге Ольги Погодиной-Кузминой «Уран»

Ольга Погодина-Кузмина. Уран. М. Флюид ФриФлай, 2019. 384 с.

Гундарин Михаил Вячеславович (1968 г.р.) Закончил факультет журналистики МГУ имени Ломоносова. Работал в медиа, преподавал. В настоящее время заведующий кафедрой рекламы, маркетинга и связей с общественностью  РГСУ (Москва). Кандидат наук  (специальность «социальная философия»), доцент. Автор нескольких десятков работ по теории и практике коммуникаций.  Как поэт, прозаик и критик публиковался в журналах «Знамя», «Новый Мир», «Дружба народов», «Урал» и мн. др. Член Союза российских писателей и Русского ПЕН-центра.

Урановая утопия

По соцсетям гуляют фрагменты документа, якобы определяющего новую политику нашего крупнейшего издательства. Особенно нового, собственно, там ничего нет; да и документ непонятного статуса — уж точно не официальное распоряжение, а так, обрывки стенограммы какого-то вебинара. Но приоритеты сформулированы четко и понятно. Среди них — «сценарность», то есть, внимание к сюжету, история должна лететь, как из пушки. Еще — ставка на подлинность, читателям все интереснее увлекательный нон-фикшн, либо свидетельства очевидцев. Наконец, внимание к гей-проблематике. (Есть еще примечание, что читателям интересны Корея и Япония). Ну то есть детективная история о жизни сестер-лесбиянок (японки и кореянки), рассказанная ими самими, подходит идеально. В романе Ольги Погодиной-Кузминой «Уран»  также имеется многое из названного перечня. Может быть, успех книги (роман вошел в короткий список «Национального бестселлера», длинный «Большой книги» и вообще тепло встречен публикой) свидетельствует о том, что рекомендации работают? Я думаю, дело все же в другом (а все рекомендации годятся только для производства книжек-однодневок).

Что касается сюжетных и прочих завлекалочек, то да, они в «Уране» есть. Судите сами: действие книги происходит в послевоенной Эстонии, где строится комбинат по переработке урановой руды — много раз подчеркивается, что история эта подлинная в том смысле, что комбинат существовал в реальности. Автор, опытный сценарист, действие постоянно подгоняет, и скучать читателю точно не приходится. Наконец, гей-тема представлена вполне объемно. Причем сразу в дух планах: как наследие Серебряного века, живущее в среде интеллигенции поселка (в связи с чем упоминается имя Михаила Кузмина, чьим потомком — понятно, не прямым — является автор). А также в уголовной среде, где подвизается красавец-бисексуал, вор Ленька Май. Который оказывается не простым вором, а потерявшимся сыном одного важного человека… Не скажу кого. Между прочим, эта самая тема подана и без иронии, и без пошлости, и среди огромного количества прочих тем книги ничем не выделяется. Как тут не вспомнить (чтобы больше к этому не возвращаться), что покровительницей гомосексуалистов считалась именно Венера Урания.  Так что «Уран» он и про это…

Да много про что! Густо заселенная книга дает нам великое множество микросюжетов. Тут и интриги в высших эшелонах власти, и борьба наших спецслужб с западными, и маньяк-убийца в заводском поселке, и жизнь в лагерях и заводских бараках, и «лесные братья» в лесных схронах, и секс «по-быстрому» директора завода и уборщицы… Вообще, сексуальных эскапад много, самых разных, и изображены они автором с большим увлечением. Как, собственно, и все остальное. Вот как раз эта увлеченность и полное отсутствие разрушительной иронии в отношении персонажей и самого времени смотрятся и неожиданно, и привлекательно.  Пример сцены, обладающей, на мой взгляд, здоровой экспрессией, которой так не хватает сегодняшней литературе —  и которой, кстати, у литературы того, послевоенного времени, было куда больше.

«Тася схватила длинный ковш, черпанула кипятка.

— Обварю!

— А плещи, красивая! Всё одно жигану пропадать!

Тася замахнулась было, но не смогла плеснуть в лицо, метнула воду веером, только замочила брызгами бушлат. Чернявый с силой схватил, отвел ее руку. Облапил, прижался устами к устам мокро и сладко. На Тасе одна сорочка под халатом, а задохнулась, будто шубу навалили. Толкнула было в грудь насильника, да запрокинулась, и как отшибло ум и память. Казалось, черный бес целует ее в шею, шепчет горячо:

— Любушка, лебедушка моя!

Из какой сказки-небыли выпорхнуло ласковое слово? В который раз шептал его Лёнечка, обжимая тугие груди молодыми, крепкими руками? Человечью природу сплевывал, как папиросу с губы, обнажал на свет звериную безжалостную силу».

Можно не верить в подлинность западных документов, направленных на организацию борьбы против СССР, которые щедро (целыми страницами) приводятся в романе. Можно возражать автору, ничуть не сомневающемуся, что Запад горел желанием уничтожить СССР и засылал к нам бесконечное количество диверсантов — но не признавать такое мировосприятие цельным никак нельзя. Ольга Погодина-Кузмина — твердый сторонник советского строя, и книга написана, натурально, во славу Советского Союза.

Да как так? — воскликнет иной читатель моей рецензии. — Да ее бы за такие описания, за таких героев в СССР посадили бы лет на 10! В спокойное время. А в описываемое ею (1952-1953) запросто и расстрелять могли.

Ну так что с того?

Повременная описываемым событиям литература была довольно однообразной и зашоренной жесткой цензурой. До «оттепели» было еще далеко (хотя и «оттепельная» литература воспринимается сегодня не с таким пиететом, как лет 30 назад — так себе книжечки, если честно). Но лучшие книги того времени, я говорю о литературе массовой, вполне достигали своей цели — они нравились миллионам читателей и наряду с идеологической миссией говорили о вечных проблемах на языке, понятном аудитории и любимом ею. Сейчас этот язык для нас архаичен и смешон — как и язык «Урана» показался бы тем читателям кошмарным и кощунственным. Не для них писалось — для нас.

Как я имел случай заметить ранее в статье «В борьбе за передовой дискурс» («Новый мир», 2020 № 6), «по сути, это идеологическое сочинение, нацеленное на реабилитацию (точнее, даже на формирование) особого дискурса — советского послевоенного». В который сегодня возможно включать то, что невозможно было включать тогда. В «Уране», полагаю, автор с этим вполне справляется. Если угодно, перед нами некое альтернативное прошлое. Которое отличается тем, что здесь всегда побеждает — идеальное. Причем побеждает не просто так, а в нелегкой борьбе.

Вот герой (со сложным характером и судьбой) слышит песню, которую и мы с вами слышали, но разве так слышали, как описано здесь? «Про ясные зорьки над городом Горьким пел хрипловатый баритон, и за столом подпевали, и Воронцов слышал в общем хоре собственный голос, хотя не мог не чувствовать ложь и невозможность этой песни. Песня должна была умереть в мире, пропахшем горелым мясом, дымом немецких концлагерей; в мире, где ковш экскаватора сгребал в траншеи трупы отравленных газами детей и женщин. В том мире, где сделался нормой чудовищный ужас доносов, арестов, резиновых жгутов, которыми отбивают от костей живое мясо. Где сотни тысяч каторжников обречены на рабский труд и безвестную смерть. В то же время он чувствовал непререкаемую правду, выраженную в простых словах и музыке, и неизбежно сам включался в круг поющих, становился частью единой общности советских людей, которая в другие минуты казалась ему существующей лишь на плакатах, в газетных передовицах, на киноэкране».

Что касается стилистики, то автор здесь совершенно адекватен своей задаче. Министры, рабочие, уголовники, диверсанты говорят и ведут себя именно так, как, по нашему мнению, они и должны это делать (как и герой цитаты, интеллигент). Мы здесь не находим ничего неожиданного — но находим много комфортного, соответствующего нашим желаниям и ожиданиям. Конечно, это речевые и поведенческие маски. Конечно, это своего рода хоровод, где автор ни в коем разе не равен своим героям — он их демиург, он запускает этот танец и раздает всем персонажам их роли.

Из-за облака сирена
Ножку выставила вниз,
Людоед у джентльмена
Неприличное отгрыз.
Все смешалось в общем танце,
И летят во сне концы
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы.

То, что смущало и даже пугало Заболоцкого и забавляет до гадкого хихиканья современных (пост)постмодернистов, автор «Урана» использует как технический прием, что называется, со спокойной совестью. Да, хоровод персонажей, ситуаций, идей.  Причем под тоталитарным надзором кукловода. «Они пляшут, когда ты дергаешь эту нить» (БГ). Это обеспечивает единство всех сюжетных линий и вполне соотносится с общей идеологией книги. Предназначенной — и подчеркну это особо — для массовой аудитории.

Ну и в заключение скажу, что советский или, шире «коммунистический» подход к пониманию культуры (ну и жизни) не может, на мой взгляд, не привлекать писателя. Я согласен с Борисом Гройсом, который в «Коммунистическом постскриптуме» пишет: «в наше время широко распространено мнение, что язык сам по себе не имеет абсолютно никакой силы и власти. Это мнение довольно точно отражает положение языка в условиях капитализма. При капитализме язык и в самом деле власти не имеет».  Совсем иначе было при социализме, где «язык не является ни надстройкой, ни базисом, ни производительной силой. Но при этом он есть и первое, и второе, и третье, так как ничто не существует и не может существовать вне языка». Сетования на то, что советские власти «зажимали», «не пущали» художников слова с каждым годом выглядят все смешнее и нелепее. Это была борьба за главное, за коренное — а им тогда был язык.  В реальности, в том числе послевоенной, он, конечно, был под жесточайшим контролем. Но сумевшие этот контроль преодолеть или приспособиться к нему, получали огромные, уникальные возможности, которых сегодня нет и в помине — да и не будет никогда.

Поэтому «Уран» — это своего рода коммунистическая утопия, новая «Туманность Андромеды», только опрокинутая в прошлое. В мире этого романа язык, идеи правят миром, находясь в согласии с административным аппаратом и общественным мнением, даже спецслужбы делают свои дела «правильно», в соответствии с текстами инструкции и циркуляров и поэзией, живущей в душе суровых с виду службистов. Песни, как в приведенной цитате, важнее непосредственного опыта (он может быть обманчивым и неполным). А атомная бомба (на которую работают «хорошие» герои книги) ДЕЙСТВИТЕЛЬНО гарант мира и спокойствия, в полном соответствии с тем, что об этом говорится.

В общем, в мире «Урана» хочется жить.  Там не бывает пандемий и самоизоляций, там «наши» всегда побеждают.  Как в детстве или хорошем сне.

Филипп Андреевич Хорват — писатель, книжный блогер, литературный обозреватель. Родился в 1983 году в Ташкенте Узбекской ССР. Окончил Санкт-Петербургский государственный Политехнический университет по специальности менеджмент и управление. Публиковался в журналах «Новый мир», «Бельские просторы», «Полутона». Живёт в Санкт-Петербурге.

Холодный отсвет «уранового» недоромана

Казалось бы, несложная задача: взять фоном переломный момент советского прошлого и рассказать типичную историю, характерную для той эпохи. Например: смерть Сталина, месяцы бултыханий номенклатурных бульдогов — и промышленное вредительство на одном из советско-ядерных объектов. При должном умении из этих ингредиентов можно приготовить роскошный торт псевдоисторической беллетристики, не одной же Гузелью Яхиной богаты.

И берётся за дело Ольга Погодина-Кузмина. С мастерством опытного драматургического профессионала разворачивает в главе за главой историю, приключившуюся в эстонском Силламяэ, заточенном на жизни вокруг засекреченного Комбината, связанного с обогащением урана. Хотя, стоп! — останавливаешь себя в лёгком недоумении в какой-то момент, — где же история? Да вот же она, снова возвращает тебя в текст автор, про странные убийства, к которым причастен шут знает кто — то ли, эстонские «лесные братья», то ли ревнивые мужья-любовники, то ли пойди угадай кто ещё (детектив же, нужно понимать). Но, стоп! — опять спотыкаешься на n-й главе, — от карусели персонажей голова кружится, они точно все нужны в произведении? Да, конечно, нужны, мы ведь через жизнь простых советских людей любовно воссоздаём аутентичную атмосферу того нелёгкого времени… Но история, Ольга, история, где потерялась ниточка основополагающего сюжета?

За экватором «Урана» вместе с читателем вертит головой в поисках потерянного сюжета, кажется, и сам автор. Однако находит. Впрочем, ближе к финалу, когда рубленый фарш личных историй инженера Алексея Воронцова, уборщицы Таисии Котёмкиной, эстонских подростков, связанных с лесным сопротивлением, зэка Лёнечки Мая, комбинатовского директора Арсения Гакова, его племянника комсомольца Павла, майора-особиста Юри Ауса — уфф, я никого не забыл? — с грехом пополам склеивается в единую массу, и… заканчивается пшиком, проговоренным скороговоркой. Сценой со сбежавшими зэками — насквозь фальшивой, неестественной, какой-то откровенно чепуховой. Вспухал-набухал урановый подпольный гений промышленного вредительства на протяжении всей книжной дороги, а потом, по-быстрому запалив через руки подельников ряд объектов городской инфраструктуры и устроив недовзрыв на Комбинате, окочурился от рук случайных разбойников.

Проблема «Урана» заключается в том, что за нагромождением откровенно сериального мыла цельной истории в нем нет. Соответственно, нет и романа, роман-то ведь должен быть нанизан хоть на какую-нибудь проволоку общего сюжета. То, что подаётся в качестве такового здесь — на романно-образующую арматуру никак не тянет. При этом многие личные истории в отдельных главах отдают откровенной шаблонностью, как будто, и правда, под дешёвый российских сериал делано. Вот, например, мечты приблатнённого советского зэка:

«Будет амнистия, и пойдёт Лёнечка в шикарный ресторан в большом столичном городе. Закажет отбивную или антрекот, полторта с кремовыми розами — однажды видел такой в витрине кондитерской, возьмёт хорошего вина. И женщину себе он выберет с лебединой шеей, в богатой меховой горжетке. И уведёт её с собой».

Или вот как описывается супружеская жизнь Таисии, обманом (а как же ещё, да?) утащенной обычным русским парнем в эстонскую прикомбинатную глухомань:

«С мужем жили недружно. По трезвости Игнат был покладист, спор на работу, но от местной самогонки терял человеческое обличье, как оборотень на полную луну. Обиды копились, Тася терпела ради детей, но однажды пьяный муж, возвратившись со смены, сильно прибил её и окатил помоями из ведра. Тут в женщине проснулась гордость, она решилась уйти окончательно. Не хотела, чтоб дети росли и смотрели на её унижение. Лучше уж пусть никакого не будет мужа, чем так».

Советский школьник Павлик в разговоре с девочкой-подругой так исполняет вложенные в голову идеологемы, будто выступает на линейке под взглядами директора и завучей:

«Не знаю, кому было лучше. Богатеям, кулакам? Это им выгодно делить людей по национальностям и сталкивать между собой. Как ты не понимаешь, в мире будущего совсем не будет границ! Как сейчас в СССР. Например, ты можешь приехать ко мне в Москву так же, как я к тебе приехал в Эстонию. <…> У нас одна большая родина. Раньше каждый народ владел лишь маленьким клочком земли, а теперь мы вместе владеем огромными просторами».

В каких-то местах весь этот пропитанный радиоактивной искусственностью «Уран» прорывается внезапными документальными вставками. Ну, то есть как документальными — ладно ещё информационные справки для ЦРУ по поводу урановой промышленности и партизанской деятельности в Эстонии, их, наверное, вполне реально накопать в открытых источниках (автор утверждает, что серьёзно работала с документами при написании романа). Но громом с ясного неба внезапно сверкает приведённый всерьёз… «план Даллеса»! Без шуток, так и обозначена вставка — «План Даллеса», и далее со всеми остановками: «Меморандум для разработки психологической стратегии. Предмет: план психологического использования смерти Сталина…». Бровь приподнимается в смятенном удивлении — что, таки нашёлся родной? Сноуден что ли выцарапал из архивных застенков американских спецслужб?

Ольга Погодина-Кузмина (наверняка, хороший сценарист и драматург) в рамках мастер-класса «Проектирование сценария: структура как способ изложения истории» очень грамотно раскладывает драматическое произведение на составляющие, представляя универсальную матрицу любой истории по трёхактной структуре, со взлётами и падениями в кризисных точках, которые превращают унылый график развития сюжета в симпатичного, милого «дракончика». Основная рекомендация молодым, неопытным сценаристам от Ольги проста и незамысловата: избегайте «пустого бессмысленного нагнетания саспенса».

Саспенса в «Уране», действительно, нет, этого писательница успешно избежала, хотя толика «пустого и бессмысленного», на мой взгляд, не помешала бы — чисто для оживления мёртвого сюжетного действия. Как-то, однако, так получилось, что удалось Ольге избежать и тех крепких составляющих, что держат любой хороший роман а-ля «belles lettres» (а на большое «Уран» не тянет): общей смысловой истории, ярких, неожиданных ходов, поворачивающих эту историю в разные стороны, запоминающегося финала. Хочется спросить у Ольги: если вы так прекрасно разбираетесь в теории драматургии, отчего лично ваш «дракон» по имени «Уран» выглядит таким болезненным и вялым?

Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!