Куницын Игорь Николаевич (р. 1976) — поэт. Родился в Печоре. Окончил архангельский Медицинский институт, учился в Литературном институте им. А.М. Горького. Печатался в журналах «Крещатик», «День и ночь», «Новая Юность» и «Интерпоэзия». Лауреат конкурса им. С.А. Есенина и финалист «Илья-премии». Автор трёх поэтических сборников — «Некалендарная зима», «Портсигар» и «Макадам». Живёт в Подмосковье.
* * *
Люблю читать свои стихи
ночному потолку.
Он не устанет слушать их,
не оборвёт строку,
пока стоит кирпичный дом,
лишь редко по строфа́м
черкнёт нечаянно лучом
автомобильных фар
и вновь сольётся с темнотой,
ничем не перебив
моих стихотворений мной
зазубренный мотив.
* * *
Интересно, как справляли классики
в свою бытность праздничные дни.
Повести писали или квасили,
в кабинетах прячась от родни?
Или в котелках, в пенсне и с тростями
шли гулять в аллеи и сады,
за густыми пихтами и соснами
заметая чувства и следы?
Пропадали хмурые без времени
до отъезда ветреных гостей,
до того как лягут все, до темени,
до утра, промёрзнув до костей.
Возвращались пьяные от голода,
в кабинетах пили натощак
и на стопки опускали головы —
до краёв исписанных бумаг.
* * *
во вселенной всё не относительно
я закон придумал таковой
для того кто смотрит вопросительно
из многоэтажки типовой
и луна с пятак и звёзды с бусинки
самолёт не больше стрекозы
пролетают в нём топорща усики
муравьи малюсенькие зы
а куда летят они неведомо
муравей в обнимку с муравьём
над кострами в дымном Домодедово
и в стихотворении моём
* * *
я хороший поэт потому что
вдруг увижу когда-нибудь где
бесхозяйскую кошку-зверушку
не оставлю бедняжку в беде
не оставлю в беде собачушку
ей сардельку куплю и себе
заодно покупаю чекушку
и пишу о несчастной судьбе
собачушки бездомной и кошки
я нормальный поэт потому
что мне нравятся женские ножки
ради них я готов ко всему
ПОЭМА О КУНИЦАХ
Отец уж мой давно не ведает печали.
Остался портсигар серебряный его.
Но это лишь всего начало, а в начале
есть только то, что есть, и больше ничего.
Короче, как-то раз съезжались к нам в именье
мамаши с дочерьми, с отцами сыновья.
На каждое лицо печаль ложилась тенью.
Иль чудилось то мне, иль не здоров был я.
Но видел я во сне за месяц до событья,
как на куниц сбираются ловцы
охоту учинить. И за день до прибытья,
скрываясь ото всех, направился в сенцы.
Где слушал разговор, идущий из-за стенки,
промёрзнув до костей, охотничьих собак,
что надо тех куниц ловить, снимая пенки
со шкурок их чудных, меняя на табак.
Я выбежал во двор и спрятался в овраг,
соображая, как предупредить зверушек.
И бог листвы и трав мне говорил: «Никак».
Демонстративно я ладони клал на уши.
Но бог озёр и рек хватал меня за руки
и с лодок рыбаков бросал в речную муть.
И мне казалось, он испытывает муки
мои и мой к себе примеривает путь.
И бог небес и звезд, раскиданных по небу
над местностью, где я слонялся по путям
с бутылкой «Жигулей» мне говорил: «Не требуй
того, чего тебе я никогда не дам».
Но я как простачок, актёрского таланта
не получивший от клокочущих небес,
наивно полагал без пафоса и мата,
что славу обрету и парочку чудес.
Обычный человек без связей и без блата,
закатывая ткань рубахи на локтях,
вытягивался весь и говорил: «Фома то…»
И получал под дых, спасибо, что не в пах.
«Мне просто жаль пушных зверушек,
оттого-то настолько я свиреп и прикипел к словам», —
я говорил тому, кто бог лесных опушек.
Главнейшему из всех богов по тем порам.
* * *
я неправильно пошёл
в шахматном бою
наложил на рану шов
и опять в строю
жизни линию игла
на мою ладонь
наколола как могла
ты её не тронь
у меня в кармане нет
пешки запасной
как сказал один поэт
лирик записной
* * *
«Пристегнуться надо?» —
говорю водителю.
Говорит: «Не надо,
или как хотите Вы.
Если что случится,
сами виноваты».
А машина мчится
через все закаты.
Через все рассветы.
Радуюсь в окошко.
Я как все поэты
тронутый немножко.
Сам чего не знаю
требуя от жизни,
я привык, родная,
к вечной укоризне.
* * *
На платформе простуженной ЗИЛ,
где заводит метель караоке,
напевая под взглядом верзил-
фонарей заунывные строки,
ты очнёшься с печальным лицом
поражён, что тебя окружили
неподвижно стоящим кольцом
уважаемые пассажиры,
закружили и куртку прожгли
и втолкнули в вагон электрички,
где задумчиво пьют «Жигули»
и в окошки глядят подмосквички,
распускают и вяжут носки,
покупают бенгальские свечи,
не спасая тебя от тоски,
но мешая проспать до конечной.
Аудио: Игорь Куницын читает стихотворение «На платформе простуженной ЗИЛ…»
* * *
Если поеду на дачу,
грустью осенней влеком,
снова напьюсь и заплачу.
Сидя, усну за столом.
Вот потому и не еду.
Дома лежу в выходной,
ключ доверяя соседу
кротко от двери входной
на пожелтевшую дачу.
Трезвый стою у окна.
Если поеду, заплачу,
выпью всю водку до дна.
* * *
Заочный спор с одним поэтом.
Поэт весьма мастеровит
и плодовит поэт, при этом
стать гениальным норовит.
Я больше выкрикну, страдая
от неуверенности, — он
сама поэзия, когда я
лишь тень поэта, только сон.
Воспоминание, что тает
как снег на солнце после сна;
лишь музыка, но не такая;
рождение, но не весна;
страдание, но не расплата;
тому поэту не чета,
ещё стремление куда-то,
ещё о чём-нибудь мечта.
ПОЭМА ЦВЕТОВ
Вылущивать зерно, вынашивать поэму,
вычёсывать кота, вычитывать роман,
грызть ручки колпачок и сквозь Аглаонему
смотреть через стекло, как стелется туман.
Как меркнут сумерки, и утро наступает,
мобильный раскаляя телефон,
когда меня, как впадина морская
глубокая глотает рыба-сон.
В котором осторожное ложится,
как женщина, в тюльпаны рук моих
растение — цветущая Буквица,
листвой зубча́той сцапывая их.
И напиваясь повестью моей,
где тянутся лианами тугими
куранты городов и колокольни дней
вдоль телеграфных линий.
Сциндапсус времени ветвится на окне,
зимой на стеблях созревает иней.
Герой готов на всё (а он живёт во мне)
во имя героини.
В дрянной броне, захлёбываясь в тине
и в полчищах Плюща сгорая, как в огне,
«Нет худа без добра» царапал Старший Плиний
истории слова. Но — «Истина в вине».
Сей фразеологизм, проверенный на деле,
бубню себе под нос бездомный человек,
когда сметают с крыш февральские метели
на голову мою задумавшийся снег.
Сшибая с шапки лёд и топая ногами,
на прелой проходной озябший человек
бубню своей Буквице: «Я за вами,
коль скоро на дворе отцвёл двадцатый век».
В обшарпанном горшке, стоит не замечая,
Монстера — человеческую речь.
Снег в воду превращается, ручьями
стекая медленно с нераспрямлённых плеч.
Напольные часы, скрываясь за цветами
Азалии, украсившими холл,
усами шевелят как Дон Кихот,
вращая шестерёнок жерновами.
Моей Буквиٴцы в горле коридора
звучат шаги, гремят раскаты гроз,
смирнеет Мирт, трепещет Пассифлора,
гудит смартфон. Весна. Апофеоз.
Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!
