Санджар Янышев

Родился в Ташкенте, живёт в Москве. Окончил факультет русской филологии Ташкентского университета. Поэт и переводчик, автор пяти книг стихов и публикаций в литературных журналах. Составитель первой двуязычной антологии современной узбекской поэзии «Анор — Гранат» (2009). Лауреат премии «Триумф» (2001), премии журнала «Октябрь» (2003).

Фото Санджара Янышева сделал Герман Власов

В сельпо за батоном

Избранные заметки, наброски, посты

*  *  *

Есть такая штука: 30/15/5. Тридцать недебилов (из ста возможных) запоминают пятнадцать процентов получаемой информации, из которой в долговременной памяти оседает пять.
Он вёл у нас основы сексуального права. Или сексуальной грамотности. Или эстетической этики — не помню.
— Некрасивых женщин не бывает, — отвечал он на чей-то дурацкий вопрос. (С той же безапелляционностью спустя пару лет режиссер театр-студии «Оптимист» утверждал, что нет женщины, которой не идут каблуки.)
— Некрасивых не бывает, и на каждую женщину есть мужчина. Один мой знакомый спрашивает однажды своего приятеля: «Почему ты выбрал себе в жёны такую… несимпатичную? Она толстая, очкастая, на три балла не тянет; ты же — видный парень, захотел бы — любая за тебя пошла б…»
Видный парень ни слова не сказал. А размахнулся и дал ему по морде, очень сильно, тот на несколько метров отлетел. Как думаете, почему?
Мы молчали. Мы обожали нашего учителя. Девчонки — за выдающуюся, как у Филеаса Фогга из австралийского мультсериала, нижнюю челюсть. Мне тоже нравилась челюсть. И рыжие усы. Но я бы отдал свой смартфон, на котором это пишу, за возможность узнать, помнит ли кто-нибудь из моих одноклассников историю про некрасивую жену и её прекрасного мужа с выдающейся — на фоне коричневого с белыми разводами экрана — челюстью. 
Мы любили нашего учителя. В той жизни бил он, а не его.

*  *  *

Слышал в детстве, что можно лягушку посредством соломинки надуть через попу.

Не пробовал, не проверял — и вам не дам.

Зато одну змею легко, словно тлеющие угли, раздуть в гадюшник.
Поэтому все так и поступают.

Вот мирятся гражданские супруги. Он переводит ей на карту 20000.
«А как же ты? — «Я обойдусь!» — «Не обойдёшься!» — и переводит обратно ему 20000.
Уже в пути, он повторяет трансакцию. «Сказал ведь: обойдусь!!»
Шуршш.
Почти бесшумно информация от Банка поступает куда-надо.
Там тайный человек по имени Кто-надо берет голубчиков на карандаш.
И, повертев, не отпускает, подозревая противоправные услуги (фамилии, вишь, у них разные, а также адрес регистрации).

А он, голубчик, едет в Сербию к своей любовнице, с которой полагает жизнь новую, жизнь вечную, нерасторжимую.

И деньги эти (20000) мысленно именовал — «прощальное прости».

Но выезд за границу ему перекрывают — до выяснения мотивов перевода.

То есть, возможно, лет на пять.

Голубчик остается при жене и при своём нелепейшем «прости» (поскольку 20000 к нему прилетают обратно со скоростью спама).

И при своем «плавучем зоопарке».

Такое вот назмеиванье змей.

*  *  *

<Фольклорное (18+)>.

Женщины лучше мужчин, я щас на раз вам это докажу.
Всем памятны скабрезные анекдоты про «загибай!» и про «нюанс» (кто не помнит или никогда не слыхал — гуглите, они того стоят!). Или про поручика Ржевского — например, такой (отметивший на днях своё тридцатилетие):
«Князь Болконский выковырял из своего зуба малиновое зёрнышко; посылает денщика: иди, мол, разузнай, откуда оно взялось.
Денщик возвращается.
— Узнал?
— Узнал. Вчера вы целовались с Наташей Ростовой, которая за час до этого брала в рот у поручика Ржевского, который за полчаса перед этим трахнул своего денщика за то, что тот съел банку малинового варенья».
Всё. С точки зрения почти каждой женщины анекдот этот грязен, пошл, груб и некрасив.
Да, говорим мы, мужчины, чертовски верно: он груб, грязен, пошл и в высшей степени некрасив. Но мы такое любим — думаю, потому, что сами пошлы, грубы, грязны и некрасивы. В отличие от них, прекрасных и нежных, приподнимающихся на цыпочки — и нас туда с собой берущих иногда.

Quod erat demonstrandum.

Помимо того, что анекдоту этому всеми фибрами резонирует моя грубая и пошлая натура, он кажется мне дико смешным: события раскручиваются в обратной последовательности, обнажая изнанку куртуазности — как в «Графе Нулине», только жёстче: за романтическим — французским — поцелуем стоят орясины карнавальной хуйни: замешанная на адюльтере фелляция, буквальное воплощение угрозы «трахнуть в жопу» и, наконец, путешествие малинового варенья со всеми его зёрнышками по пищеварительному тракту денщика.
Тут и вскрытая физиология нескольких видов, и пародия на дедуктивный метод Ш.Х.; однако подлинная механика смешного — в явленном посредством анекдотических пружин колоссальном ускорителе (сознания, мышления), о котором вещал Бродский, применительно, правда, к стихосложению. В одном сложносочинённом предложении — история четырёх человек, связанных последовательно: убери одно звено — и вся конструкция рухнет. Есть тут и пятый — слуга князя Болконского, послушный, в отличие от любителя варенья, исполнитель воли своего хозяина. Но по сути он такой же трикстер, как и тот, потому как буквальное исполнение абсурдного приказа под силу только человеку с функцией «невозмутимый дворецкий». Он родственник анекдотического Бэрримора и, в сущности, совершенно фольклорный персонаж — в диапазоне от Гермеса и архангела Гавриила до Фигаро, Труффальдино или Федота-стрельца, выполнявшего заведомо невыполнимые задания (То-Чаво-Не-Может-Быть).

Абсурд в основе этого мира. Иначе не возникали бы сказки вроде той, где девочка-дурнушка ныряет в ухо своей корове, а из другого уха выныривает красавицей («Крошечка-Хаврошечка»). А можно вспомнить египетский протосюжет о мужчине, превратившемся в быка, а после смерти — в дерево авокадо, а после очередной смерти его щепка — читай: семя — попадает в рот его жены, отчего та беременеет и, в результате, рожает собственного мужа («Два брата»).

Когда место вековечного порядка заступает чудо (равно Deus ex machina) — открываются ворота для абсурда. Ветхий Завет являл квинтэссенцию Закона, Новый Завет принёс в наш мир не просчитываемую заранее фабулу — то, что постигается лишь «задним умом» («верую, ибо нелепо»).

В самом деле, откуда во рту русского князя — малиновое зёрнышко? Вопрос вопросов.
Анекдот короткий, он подобен четверостишию («пирожку»); несколько секунд — а он уже прозвучал; скорость его заведомо выше, чем скорость мысли — и для глубокого понимания сути требуется время. Проще говоря, он не сразу «доходит», но, дойдя, накрывает, подобно парашюту. Не так же ли воздействуют на нас стихи, ошеломляющие формой (ибо — «лучшие слова в лучшем порядке»), но требующие пере- и перепрочтения во имя кружащего голову и будоражащего глубинные чувства содержания?..

*  *  *

Улица Высоцкого в Москве.

— Слушай, тут ведь раньше какой-то тупик был?..

— Ну да, кажется так.

— А теперь — улица. Высоцкого. То есть они не только тупик переименовали, они еще и тупик переименовали!

*  *  *

Вчера девочка-старшеклассница рассказала.
Урок ОБЖ («Основы безопасности жизни»). Практикантка-медичка на полном серьёзе:
— Помните песню из «Мушкётеров» — «пока-пока-покачивая перьями на шляпах»? Вроде весёлая песня, да? А вот и нет. Ничего хорошего. Потому что ритмичное покачивание головой — симптом тяжкого заболевания под названием СИФИЛИС!

Вчера же Андрей Мовчан вспоминал случай с Александром Пятигорским. На семинаре в МГУ 80-летний философ и востоковед однажды задумчиво произнёс:
«Главная особенность России — не воровство, не коррупция, не глупость, не злоба… (еле слышно) не хамство, не тщеславие, не невежество. Главная особенность России (вдруг переходя на крик) — ЭТО ХУЙНЯ! ВСЯКАЯ ХУЙНЯ!!!»

*  *  *

Знакомая девушка-патологоанатом рассказывает: на днях случились похороны одной известной болезни. «Нам запретили ставить мелкоочаговый кардиосклероз. Теперь люди в России будут умирать от сосудистой деменции или артериальной гипертензии с застойной сердечной недостаточностью».

Всюду жизнь.

*  *  *

ВЕСНА ВЕДЬ

Вышли слушать, как растёт трава.
Если подключить чувствительный микрофон, то усиленный тысячекратно шёпот превратится в инфернальный ххрххрххр из фильма «Проклятие».
Так — с любой нежностью.
Вышли весной девяносто какого-то: Яна, я и Тоша.
Тоша — это Тахир, любого Тахира в Ташкенте зовут Таха, этого хотелось звать Тошей.
Потом вернулись и смотрели доброе кино, потом я «присунул» Яне.
На самом деле, не «присунул» — просто спали вповалку, такое было хорошее чувство, втроём спали, трава продолжала расти.
«Яна — тёплая», — говорил мне Тоша.
У Тоши с Яной когда-то был секс, может, давно, может, недавно.
Неделю спустя снова пили; уже вдвоем.
С открытым балконом — весна ведь.
— Так было или нет? — спросил Тоша.
— Было, — соврал, чтоб сделать ему приятно. — Чего ржёшь? Подумаешь — трахнул, с кем не бывает.
— У меня друг сейчас проверяется на СПИД. Серёжа, тёзка твой. Ты его не знаешь…
— Поэтому ты ржешь?
— Просто смешно получается: у меня с ним тоже было.
— Давно? — спрашиваю сочувственно.
— Последний раз — месяц назад.
— Ну, может, пронесет…
— Может, да, может, нет. Смешно не это. Цепочка получается забавная: мой друг Серёжа, я, потом Яна, теперь вот ты… Если у тебя с ней вправду БЫЛО…
И снова ржёт.
Ну, выкинул я его с седьмого этажа.
Не потому, что БЫЛО, нет.
Просто пОшло всё получилось, как в анекдоте.
А я, да и жена моя, мы не любим, когда жизнь повторяет анекдот.
Так что вот.
С седьмого этажа — на новорожденную травку.
Шутка, не выкинул.
До сих пор дружим.

*  *  *

Решил из своего древнего стационарного компа удалить одну хрень.
Лет пять грузный старичок был отлучен от интернета, поэтому, нащупав через новенький вайфай-адаптер горячую, как моя кровь, сеть, заскрипел соответственно возрасту.
Тут и Касперский ожил, засуетился: денег дай, керосинку покупать буду.
А любви нету. Нету былых чувств — одни претензии. Да ещё и конфликтует, какой браузер ни запущу — всюду конфликт и лихорадочная заторможенность.
Удалю, думаю, на хер. Вон, кругом куча свежего и бесплатного. Утилиты всякие, шустрые, понимающие. 
Хотел по-тихому, а он чертыхается, ногами-руками упирается; минут сорок собирал манатки (какие-то «куки»), наконец ушел, хлопнув дверью. 
И не бесследно, сука, ушёл. Наоткрывал кучу окон со своей физиономией: смотри, мол, КОГО теряешь. 
Уже потом, наводя порядок, я обнаружил приныканные им по всем углам и антресолям вирусы. 
Вот ведь какая хрень! Призванный лечить — заражает (и отнюдь не энтузиазмом). Полная инверсия смысла, по Борхесу.
Наверно, и я был в чем-то неправ, но зачем он со мной так-то?!..
Да уж, как сказал один мулла, брак — это «палка для двух».

*  *  *

ДВЕ ШТУЧКИ О ПОЛИТКОРРЕКТНОСТИ И ТОЛЕРАНТНОСТИ

1.
Он был щедро одарён всеми пороками своего времени, и ни разу не дал повод для ревности бездарным соискателям. Ярый гомофоб, он состоял в ЛГБТ-тусовках обеих столиц. Однажды, во время фуршета, посвященного выходу 113-го номера журнала «Квир», он поцарапал нос трансфобу Б-ву.
Под воздействием испепеляющей душу мизогинии он писал комментарии, бичующие патриархат, и прослыл горячим сторонником феминистского миропорядка. За это поэт-почвенник Т-в попытался на эскалаторе поцеловать ему руку. И был тюкнут по темечку напёрстком.
Как истовый антисемит он посвящал друзьям-евреям дивертисменты и просто стихи, которые публиковал под псевдонимом Марк Крупник. Первой их оценивала его супруга, у которой он и позаимствовал эту красноречивую фамилию.
Неистовую исламофобию он выражал в ежегодных искренних поздравлениях с праздниками Курбан-байрам и Навруз в адрес азербайджанских и узбекских френдов (например, меня).
Будучи, как большинство россиян, патриотом и монархистом, он ходил на все антивоенные и проукраинские марши, а однажды вышел к мавзолею с плакатом в поддержку российских политзаключенных, в ту же секунду был помещён в автозак, дактилоскопирован и острижен а-ля Фёдор Бондарчук.
Под пытливым оком этого мира он не слишком старался быть опознанным — и мир его принял за своего.

2.
Человек с женственными формами и бритым подбородком подошел ко мне на литературном вечере и спросил высоким оголенным, как его шея, голосом: 
— Вы пишете верли-и-ибры…
— Блядь, а вы кто?? «Блядь», простите, было междометием.
(При слове «верлибры» из русского языка выбегают брадатые тараканы…)
— Я тоже… пишу, — ответил человек и потупился.
Мне стало стыдно. Захотелось о чём-нибудь его спросить, но я вдруг осознал, что не понимаю, кто передо мной: мужчина или женщина. Первичных признаков видно не было, зато вторичных хватало с избытком, включая маленькое подвижное адамово яблоко. 
Прямее всего было бы спросить: «Простите, а какова Ваша гендерная идентичность?» Однако на фоне только что допущенной грубости я решил действовать осторожно.
— Вы поэт или?..
Сейчас скажет: «Я — поэтка!» Ничто так не облегчает социально-гендерное определение, как использование человеком феминитивов. С другой стороны, феминистка Цветаева настаивала на том, что никакая она не поэтесса, а именно что Поэт.
— И то, и другое, — был ответ, который нас ни на полушку не приблизил к разгадке. Я почувствовал азарт. Хотелось уже вслед за Кутузовым метнуть: «Корнет, вы — женщина?!»
Тут меня осенило.
— Вас как, простите, величать?
Стоящий передо мной человек слегка смутился.
— Женя.
— А фамилия? Фамилия ваша?!..
— Шульц. Фамилия моя — Шульц.

*  *  *

Вчера многие сравнивали трагедию Нотр-Дама с гибелью «Титаника». Я же считаю, что все пожары этого мира связаны между собой, как спаяна в единый слиток лава всех эякулирующих вулканов, как слиты в один сосуд все ноевы потопы и сантехнические утечки, как собраны на один аэродром все рухнувшие самолёты и лопнувшие дирижабли. 
Необходимо отделять, как говорится, козлищ от плевел. Даже, к примеру, костры: жертвенные, инквизиторские, пионерские — это ведь не то же самое, что пожары. Тем более — крушения плавучих средств…
Четыре года назад в нашем доме производился плановый ремонт: меняли лифт, кишку мусоропровода, закрашивали нехорошие надписи в подъезде, убеляли потолки… Строительный мусор сваливали под окнами моего первого этажа.
Я проснулся от треска сучьев в лесу: будто кто-то большой ступает по ночному валежнику. Глаз не успев продрать, я уже знал, что в доме пожар. Треск этот я однажды слышал. Зимой 1992 года в крымском пансионате «Павлин» я подпалил наш с Абдуллайчиком номер: пытался согреть свою постель настольной лампой — да так и уснул с зажигательной бомбой под одеялом. Мы тогда выжили; в памяти остался рубец, который и взныл спустя двадцать три года в Москве; это он дал мозгу команду проснуться — огонь стоял уже на уровне окон. Все мои, включая приехавшую накануне маму, крепко спали. Пока я одевался, лопнули стёкла, ещё полминуты — и вспыхнули бы занавески внутри квартиры. Когда я выскочил с ведром на улицу, то увидел в окне второго этажа фею по имени Вика: с меланхолическим видом она поливала разбушевавшееся пламя тонкой струйкой жидкости из чайника. В ту минуту я простил ей всё: ночные попойки с швырянием мебели и боем посуды, ночные же истошные ёбтвоюмати, и даже злосчастный окурок, чье происхождение, впрочем, традиционно не доказано (надо мной и Викой — ещё десять этажей прекрасного российского похуизма).

*  *  *

Талант — это сила. Ум — это доброта. Честь — это любовь. Любовь — это талант.

*  *  *

ЧАСТНОСТИ

1.
Я пришел в свою квартиру на четвертом этаже, с батоном пришел, принёс усталость.
Тут же выхожу на балкон, смотрю вниз, вижу балкон второго этажа — с выносной квадратной ванной, в ней Анатолий Генрихович купается. 
Он видит меня: «Санджар, я вас жду!».
Точно, вспоминаю, батон-то, батон.
Бегу с батоном вниз.
Дверь уже открыта: навстречу мне человек, похожий на Анатолия Генриховича, только молодой. 
Стой, говорит, давай тут покурим. Стоим, курим.
Это Миша, я никогда его прежде не видел.
Идем в квартиру. Галина Михайловна принимает батон, проводит меня в комнату с женщинами.
Анатолия Генриховича нигде нет. Нету Наймана.
Проснувшись, понимаю всё. 
Во-первых, перед сном я изучал историю наймАнов (таинственного кочевого народа, от которого, возможно, произошел и я).
Во-вторых, я очень соскучился по Найману Анатолию Генриховичу (долгих лет ему, светлых дней).

2.
Ужинаем под концерт для саксофона Такаши Йошимацу.
Говорим обо всём: о значении слова «сталкинг» применительно к социальным сетям; о повсеместном неявном антисемитизме в моём ташкентском детстве; о войне…
Арсений увлечен битвой героев «Лего-ниндяго» в планшете. В его жизни нет красных и белых, нет партизан и немцев, в играх враги обозначаются словом «враги».
Время от времени его слух выхватывает из разговора непонятное, но слышанное прежде слово, и он вопрошает, не отрывая глаз от экрана: «Что такое ВЕЛИКА-ДУШИЕ?».
Потом слушаем песню-диалог Андрея Миронова с дочерью: «Знай одно — всё нам навек дано, нет ничему конца, о Мария…».
Вдруг вспоминаю из детства фильм Колосова; там сына и мать разлучают в концлагере, она кричит ему через проволоку: «Помни имя своё!»
Перед сном целую ему руку.
«Смотри, папа: мой третий палец — самый большой — ростом с твой мизинец. Ну, не считая ногтя».
Как же ты, думаю, будешь — без нас. Выдержишь ли. Дождешься ли.

3.
Малыш, ты меня прости.
Мы ехали однажды на метро.
Ты был с трехлетним самокатом, я был с тобой.
И ты устал ехать, поэтому на станции Орехово уснул.
И на станции Домодедовской я тебя чуть не разбудил.
А на станции Красногвардейской забыл.
Надо было на Зябликово, я вышел.
И в некоторую секунду это представил.
И прижал тебя к груди так, будто и впрямь.
А на станции Люблино я выпустил тебя из рук.
А поезд остановился как вкопанное весло.
А ты, как лодочка, проплыл еще полтора метра.
И чуть не стукнулся головой о поручень.
Достаточно, чтоб никогда больше тут не ездить.
Достаточно, чтоб.
Я поймал тебя за капюшон, и ты остался со мной.
А на станции Волжской я сказал тебе: прости меня.
Это больше никогда не повторится.
Ты ответил: папа, пойдем.

*  *  *

Арсений ходит по квартире, напевает арию Финиста-Ясно-Сокола: «Мне посчастливилось родиться на Руси-и-и…».
— А ты знаешь, что ты вот тоже родился на Руси, то есть в России, а я — нет?
(Спрашиваю и тут же понимаю зыбкость утверждения: где Русь, а где современная Россия…)
— А ты?.. — спрашивает сын.
— В Узбекистане.
(Отвечаю и тут же понимаю зыбкость утверждения: где Узбекистан, а где Узбекская советская социалистическая республика…)
Сеня улавливает материю колебаний.
— Какой ужас! — деланно восклицает он. — У России с Узбекистаном же война!!
— Кто тебе сказал?!?
— Никто, — спешит успокоить. — Это я фантазирую.

*  *  *

Тонкое взыскует грубого, подлое тянется к чистому, старое — к свежему…

…и жизнь устроена подобно хорошему фильму: истина о человеке никогда не подаётся вся и сразу, необходимо пройти через пороги и ловушки.

*  *  *

Отель «Старая Вена», поздний завтрак с Вадюшей. За соседним столиком польский поэт из поколения, изучавшего русский язык в школе. Рядом стоит хозяйка отеля, она же повар, она же метрдотель.
ПП: Я хотел яичница.
ХО: Это яичница.
ПП: Это же омлет.
ХО: Нет-нет, это такие яйца, они белые, мы их взбиваем, получается яичница, похожая на омлет. Очень нежная, попробуйте!
ПП: Мне молоко нельзя.
ХО: Тут нет молока. Вы попробуйте!
ПП: У меня эта… Лактозная нетолеранция… Не-пере-носимость.
ХО: Да вы попробуйте!
ПП: Точно без молоко?
ХО: Только яйца! Немножко соли, немножко масла… Попробуйте!
Польский поэт дрожащей вилкой отрезает кусочек, долго его изучает, нюхает, наконец, кладёт в рот. Медленно жуёт. Медленно глотает. Улыбается.
ХО: Ну вот, видите, а вы не верили.
Польский поэт широко разевает рот, судорожно ловит воздух, падает навзничь.
ПП (умирая): Znowu te ruskie obałamu… [Опять эти русские наеба…]

<Фестиваль поэзии «Петербургские мосты»>

*  *  *

Никогда не приезжайте в Рим из Венеции! Из Москвы, из Калькутты, из Варшавы — пожалуйста. Венеция не оставляет Риму ни малейшего шанса понравиться с первого взгляда. 
Он обжигает своими покрышками, душит своими выхлопами, оглушает своими толпами, пугает своими селфи-палками и розами в руках чернокожих «венецианцев» (you see!) и льстивых пакистанцев.
Он сбивает с толку своими мотострелками (по подобию тегеранских лучников, просвистывающих в миллиметре от холодеющего пупка гяура). 
Он не располагает к прогулкам — только к одышливым перебежкам (и бесконечным восхождениям) по древним камням, посыпанным свежими окурками. Тут раздельное мусорохранение: жесть всех видов облюбовала парапеты, пластиковые сосуды нашли покой на ступенях испанской лестницы.
Несмотря на тотальную загазованность, Рим способен побаловать легким разнообразием ароматов. Возле Колизея пахнет конским навозом, на центральных станциях метро — амиаком.
Говорят, Рим — caput mundi (голова мира). По мне же — это, скорее, зубы мира: сильно разрушенные, но нежно лелеемые в спиртовом растворе.
Писатель Меир Шалев убеждён, что репродуктивный орган мужчины, словно спил дерева, имеет тайные насечки — по числу возлюбленных женщин. То есть обладает, помимо прочего, мнемонической функцией. Зубы тоже — память, особенно ранние, те, что для Зубной феи: «я жевал ими свою первую фокаччу!». 
Рим — это нижние и верхние челюсти мира. На месте резцов тут поблескивают более-менее свежие коронки; однако миру почему-то очень важны его коренные зубы — те, что спрятаны глубоко во рту… 
В этом городе вообще много потаённого. Он весь — бродящее таинство. И всякую «великую красоту» здесь нужно немножко заслужить. Например, виллу Боргезе я увидел уже из окна шаттла, везущего меня в аэропорт Фьюмичино. Вот настолько, видать, и заслужил — на этот быстрый, как чирк кресала, взгляд… Зато пару раз увидел под ногами шахматную доску с 49-ю клетками — вместо 64-х.
А в душе моего номера в частном отельчике на Via Dei Mille висел таинственный шнурок — то ли звонок, чтобы пригласить хозяйку Клаудию, то ли путеводная нить для болотной гадюки, если вдруг хозяину Антонио приспичит от меня избавиться каким-нибудь литературным манером…. 
Не сразу также обнаружились два красных фонаря в изголовье моей сдвоенной кровати и их связь с двумя вишенками на двери моей комнаты. Другие три двери были украшены грушами, лимонами и бананами — в России таким образом помечают детсадовские шкафчики, — и эта находка была самой трогательной частью путешествия.
На свой самолет до Парижа я, разумеется, опоздал — верно и отчаянно; но рейс почему-то задержали — так Рим отомстил мне за мою любовь не с первого взгляда. Ту, что мне несомненно предстоит.

*  *  *

Везёт мне на экстремальные посадки. То магаданский рейс приземляется в Якутске по причине обморожения крыльев. Перед этим самолёт полтора часа кружит над городом, вырабатывая топливо; после мучительной посадки и долгого ожидания нас отправляют в Москву на другом самолёте, шустром и тесном, как ванночка для проявки фотографии.
То ташкентский рейс вместо Шереметьево зачем-то сажают в Домодедово, а спустя час вновь поднимают в воздух, чтоб совершить предначертанное (из одного конца Москвы в другой самолётом — изящней только пушкинский витой ноготь!).
Вчера на барселонском рейсе бесхитростный чувачок решил покурить в туалете. Тайная сигнализация не заставила себя ждать. Минут пять проводница ломилась в запертую дверь, потом долго пытала бедолагу: зачем он это сделал и куда спрятал окурок; потом она, стоя на коленях (вот он, источник всех порносюжетов про пикантных в шапочках стюардесс!), извлекала окурок из недр космоса…
У чувака потребовали паспорт, чувак паспорт не отдал, а потребовал свидания с командиром корабля; командир корабля, недолго думая, посадил корабль в Братиславе.
Пассажиры роптали, но не очень громко: во-первых командир корабля только что наглядно продемонстрировал свои безграничные возможности; во-вторых, грядущая расправа над чуваком приятно отзывалась в поджелудочной…
Шестеро бравых братиславских киборга вывели бедолагу на плац и скорее всего расстреляли из своих скорострельных пилснеров (я читал в это время Радищева, недосуг мне в окно пялиться). С ними был неробкий братиславский врач — видимо, для доказательного обнаружения следов преступления в лёгких покойного.
Спустя минут пять мы уже были в воздухе — проведенного в Словакии времени моим пытливым согражданам оказалось достаточно, чтобы зачекиниться в новой точке на карте путешествий, сперва опасливо погуглив эту самую точку. Лично я славный братский город Братиславу помню по любимому в детстве сериалу про инопланетную девочку Майку. В советском прокате фильм звался «Приключения в каникулы» (неслучайная здесь аллюзия на два других фильма про один город, кто угадает его, тому — шолом-алейхем!)…
А сегодня, едва отоспавшись после двухнедельного экстрима, я получил от авиакомпании письмо с темой «Добро пожаловать в Братиславу!»
«Здравствуйте, Sandzhar Ianyshev! Вы совершили полёт рейсом /…/ авиакомпании /…/ из Барселоны в Братиславу. Надеемся, что Ваше путешествие прошло хорошо».
Далее следовало предложение поделиться своими впечатлениями.
Охотно делюсь, однако имя компании назову (в личке) только тому, кто обожает получать Братиславу бонусом к Барселоне.

И, чтоб два раза не вставать, — краткий итог путешествия. Четыре великих города (не считая Братиславы)) — в полном соответствии с хитроумным планом Вуди Аллена (и с его же заветом жить наизнанку). У В.А. — Барселона, Париж и Рим. Венеция осталась неосуществленной. У меня, как в том стихотворении: «кажется, всё сбылось». 

*  *  *

ЗА ГРАНИЦУ И СРАЗУ ОБРАТНО

Палкино Мылово Ночвино
Главное не смотреть что там
Косуля кошка младенец
Дорога столько гладкая
Дураки столько умные
Пустошка Крупея Симоняты
Затвор бокового стекла
Никого не впускает, голову вжик выпускает
Кудеб Пурики Вруда
Главное не видеть что там
Младенцы подростки женщины
Вазуза Турок Матюково
Меня там не было заяц спасибо
Зазува Кутор Товоюмак
Раскатанное черное пятно

*  *  *

Приятно, когда тебя уже ждут, и проводница всплескивает руками: «Янышев, вы где у меня гуляете??» Вот это «у меня» — самое лучшее, что есть в русском языке. В других такого точно нет.

*  *  *

Впервые в жизни — нечто хоккуобразное:

Дождь.
Томится под крышей
Сухая лодка.

*  *  *

Когда-то, лет сто назад, я тесно общался с девушкой, выпускницей филфака, которая не читала книг. То есть читала, конечно, но по пять за раз в течение года — и дочитывала в лучшем случае одну. К слову сказать, нам это не мешало: девушка была не глупая и временами веселая; и лёгкость ещё никому не вредила. Рассказывали друг другу сказочки, смотрели фильмы запоем, говорили о музыке, даже иногда — о стихах…
И вдруг — зачитала, да так увлечённо: Манн, Бернхард, даже толстенный Музиль; аптовскому переводу «Волшебной горы» предпочитала вариант Веры Станевич.
Вот тогда я понял, что нужно расставаться. Ибо за увлечениями женщины часто стоит мужчина.
(Монолог героя из какого-нибудь романа.)

*  *  *

Из диалогов последних месяцев (для истории).

1.
— А ты уверен, что вот этот человек не стукач?
— Ну как… Уверен! Ты просто не в курсе: он прекрасный писатель.
— Будто прекрасный писатель не может быть стукачом. Прекрасный писатель обязан быть стукачом. Прекрасный писатель всегда ВНУТРИ, а не снаружи. Он должен стукнуть — и посмотреть что получится. Человек с оглядкой никогда не станет прекрасным писателем.
— Так он не только писатель. Он ещё режиссер и сценарист…
— Вот видишь!

2.
— Зачем ты говоришь такие вещи по телефону?
— Да я по вотсапу…
— Зачем ты говоришь такие вещи по вотсапу?

3.
— Сейчас в каждой деревне живёт один уведомитель. Он как барометр: докладает наверх о настроениях в обществе.
— Ты вообще знаешь, сколько в России деревень? У них денег не хватит содержать такое количество осведомителей.
— Я говорю — «уведомитель». И с чего ты взял, что ему платят. Волонтерское движение растёт! Как сто лет назад — классовое самосознание… В России всё худшее делается на добровольных началах.

*  *  *

Пришли с мамой в сельпо за батоном; мужик лет шестидесяти покупает соль — одну, две, три, четыре килограммовые пачки… Пять, шесть, семь… 
На мамин встревоженный взгляд говорю:
— Любовь у мужика, пудом соли запасается.
Расплатившись, счастливчик выходит.
Мама:
— Пуд — это 16 кг. Он только полпуда купил.
— Значит не любовь, а так, влюблённость.

*  *  *

— Дядя Санджар, можно у вас мяту попросить?
— Пожалуйста, вот в этом ящике бери, только с корнями не рви, стебли ломай. Зачем тебе мята?
— Мы из мяты порошок делаем.
— Зубной?
— Для патронов.
— Каких патронов?
— Ружейных. У мяты хороший охлаждающий эффект; мы из нее пыжи делаем.
— П… пыжи?
— Ну да. Чтобы патрон случайно в стволе не разорвался. 
— Какие пыжи из порошка?
— Мы порошок прессуем. У нас в подвале машина стоит. Станок.
— Для мятного порошка?
— Не только. 
— Уходи. Не дам я тебе мяту. Самому на чай не хватает.
— Тогда дайте смородиновых листьев.

*  *  *

У каждого свой уникальный способ обмануть бессмертие.
Последний в роду палочник умер почти геройской смертью — как те слепые ужи в «Золотом ключике». Он уступил себя двум подросшим за лето улиткам, которые в благодарность пообещали, что его несокрушимый дух сообщит их семейной истории новый смысл. И что кальций его нежной плоти укрепит их и без того мощную конхиолиновую защиту.
Однако, проснувшись, я понял с предельной ясностью, что он отдал свою бесценную единственную жизнь — за меня.

*  *  *

<Фольклорное-3>

Деревня в Тверской обл., соседи укладывают младшего.
— Ложись спать, а то Путин придёт!
— Нет, — мотает головой четырехлетний Сашка (он пока немой).
— Вон, вон, по улице идёт пьяный Путин!
Сашка не верит, но слушается.

*  *  *

«Эта рубашка еще меня сносит»,  — сказала однажды про свою ночнушку, и я вдруг с последней ясностью понял, как работает поэзия.
Воспоминание это я вставил в текст, родовая принадлежность которого, по мнению многих, в том числе, первого публикатора, — поэтическая.
Значит, воспоминания могут стать фактом поэзии. Не всякие, конечно (в случае Набокова — всякие)…

Что ещё? Да что угодно. Событие. Жест. Мысль о бутылочке с моющим средством, такой большой, что успела покрыться снаружи липкой копотью (= нуждается в себе самой)… Кофейная баночка с мальчиком, держащем в руках эту кофейную баночку (спасибо Борхесу!)…

Связка ключей в правом кармане, удерживающая человека на краю левой платформы…

Одинокий ключ под ковриком в ожидании своей связки…

Всякая связь.

(«Я тебя произнесу», — писал я сто лет назад своей возлюбленной, имея в виду всего-навсего секс.)

Тщательный маникюр на правой руке старого гитариста, больного Паркинсоном.
Травма.

Пишу это — и чувствую, что пишу стихи.
Кстати, идиотская бравада назвать «что угодно» стихами — это тоже стихи.

В крайнем случае — поэзия, в стихах не нуждающаяся.

______

Cм. также: Санджар Янышев. Со скоростью анекдота. Избранные заметки, наброски, посты. Часть I и часть II

Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!