Иван Марков родился в 1993 году.
Учился в Литературном институте им. А. М. Горького и МПГУ им. М.А. Шолохова.
Живёт в Новопеределкине.
В БАРЕ
Сны становились реальностью. Реальность — туманом. Туман оставался собой.
Но так было не всегда.
До определённого периода сон был сном, реальность — реальностью, а туман — завесой, разделяющей их.
Теперь всё поменялось.
…Мелодия лилась, катилась, искрилась, бурлила и тонула в водовороте звуков.
Музыкант, как струна, растянутый между земным и небесным колками, вибрировал, взрывался, жонглировал, полыхал и фонтанировал нотами. Ноты разлетались по пространству, ныряя в водоёмы человеческих сердец. А сердца волновались и бились синкопами. Иногда — в такт и из затакта, но чаще — вразнобой. Как фейерверки на пиротехническом шоу.
Было четверть восьмого, и бар заполнялся зрителями. Алкоголь расширял сосуды, табачный дым засорял носоглотки. Всем было весело.
Саня заказал столик на втором ярусе. Там ещё оставались свободные места.
Он сидел, пил пиво и кровь согревалась от мыслей в никуда. Когда курс неясен, самое правильное — глушить моторы, если, конечно, ты не работаешь в авиации.
Александр работал редактором. Тексты являлись его детьми, любовницами и верхом всякого стремления. Он их любил так, как может любить человек, лишённый права голоса. А говорить ему хотелось не для того, чтобы что-то выразить или отразить, но исключительно в целях эмоционального соприкосновения с другими. Апрельские ручейки из слов, заполняющие бороздки от снежных проталин вынужденного безмолвия, рождались сами собой.
Теперь же он пил и закусывал фа-диез мажором. Музыкант играл на гитаре. Играл виртуозно. Так что Саня не спешил покидать этот отвратительный, как все, бар.
К нему подсел лысый господин в пиджаке. Представился. Рассказал о себе и своём хобби. Александр не слушал, потому что слова музыки казались ему интереснее слов незнакомца. Иногда он кивал головой, как будто соглашаясь с собеседником. Конечно, он кивал тонике и — реже — доминанте, но плешивый принимал эти кивки на свой счёт.
— Да, и я был уверен в том, что вязаные шапочки — это совершенно не мужское дело, но, дружище, каким это было заблуждением! — вещал незнакомец. Гитарист раскладывал аккорды. — И, знаешь, когда начал сам вязать, то открыл для себя новую вселенную.
Александр понял, что день завершится хуже, чем мог бы завершиться несколько минут назад. Квантовая структура реальности подставила подножку. Он представил огромный костёр из сотен разных акриловых и полушерстяных шапок с помпонами и без них.
— А всё дело в спицах, — не унимался лысый. — Резиночку нужно вязать тоненькими, а уже основание — толстыми спицами. Как я обычно поступаю? Беру…
За соседним столиком группа молодых людей громко рассмеялась.
— …третью и четвёртую петельку в каждом ряду провязываю вместе. Но ты, кажется, не очень-то меня слушаешь?
Александр вспомнил, как ещё год назад он после работы проводил время в букмекерских конторах. И там тоже постоянно приставали какие- то типы. Они не умели вязать, конечно, но в том, что Ювентус положит три мяча в ворота Лацио, были уверены так же точно, как в собственном имени.
— Да, простите, я не слушаю вас, — сказал он и сделал глоток из кружки. — И мне это всё совершенно неинтересно!
Лысый пиджак развёл руки по сторонам и с обиженной гримасой пересел за другой столик. Александр совсем загрустил. Он силился что-то вспомнить, что-то важное… и не мог. В голову лезли одни только слова и звуки, издаваемые шестистрункой. Интересно, плешивый теперь всем подряд будет заливать про свои шапочки?
От внутреннего напряжения неожиданно закружилась голова. Невидимые иглы вонзились в мозг, дробя череп. Глюки вошли без стука. И без предварительного звонка.
— Привет! — поздоровался один из них. Саня ущипнул себя за ягодицу. Правую. Немного подождал: мало ли, жизнь наладится? Не наладилась. Он ущипнул себя за левую ягодицу. Нерв завибрировал и расхныкался. Пообещал подать в суд за нанесённый ущерб. «Ничего, — подумал Саня, — наймём адвоката, вот только разберёмся с этой ерундой, пропади она пропадом!»
— Я тебе пропаду! — вынырнул откуда-то издалека новый глюк.
— Пропадом! — поддакнул другой.
Глюки молча сканировали человеческую оболочку глазами. Большими, как дырки в баранках. Тёмными, как загар сибиряка после обугливания на Мальдивах. Сами — дохлые. В чём только душа держится, если, конечно, у глюков имеется душа. Рост — с карельскую берёзу.
— Что надо? — спросил человек.
Не ответили.
— Зачем пришли?
Молчат.
— Может, вам лучше уйти?
Ни слова.
Вдруг — резкое, как пощёчина:
— А может, лучше тебе уйти?
Ступор. Где-то в мозжечке загудело: у-а-о-ы-у-у-у…
— То есть? Ребят, вообще-то я — дома, а вот вы что тут делаете — непонятно.
Гул усилился. Один глюк подскочил к самому затылку и чем-то увесистым врезал по нему. «Дрянное пойло!» — подумал Саня.
— Это нам непонятно, что ты тут делаешь. Мы — дома.
— Сомнительный тип.
— Кто он?
— Он мне не нравится.
Саня заткнул уши в попытке абортации развернувшегося безумия. В голове — мрак. Кажется, мозг обладает способностью к плавке. С десяток голосов обсуждают человека, выражая явное недовольство его присутствием.
Чертовщина играет в атакующий футбол!
Слабеющим голосом человек попытался восстановить расколбасившийся нерв порядка:
— Эй, а ну заткнулись!
Голоса отозвались:
— Я тебе заткнусь!
— Это переходит все границы!
— Да ты права качать взялся?
— Ату его, братва!
— У — а — о — э — и — у — у — у! — загудела голова, как турбина аэробуса. Накал страстей становился невыносимым. Глюки, которые являются исключительно его персональным порождением и единственный хозяин которых он сам, — учинили бунт!
— Стоп! — заорал он на весь бар. — Вы забыли своё место? Это я ваш поводырь, а вы — второсортная сошка, так что я требую тишины!
В расслаивающемся черепе зашуршало, закряхтело, завозюкалось, закопошилось:
— Что?
— Ишь ты!
— Боже!
— Хамишь, парниш!
— Шалопай!
— Пошёл вон, жук!
— Бесстыжий!
— Рыжий!
— Получишь по роже!
С любовью, которая и может лишь единожды вспыхнуть у человека, теряющего контроль над собственным рассудком, Саня обхватил голову. Ладони нежно заелозили по вискам. Он попытался успокоиться. Один из глюков вырос откуда-то изнутри, приобретя невероятный масштаб.
— Эй, — сказал, — харя, а ну вали отсюда, покуда башку не открутил!
— То есть? — Саша попытался подняться со стула. — Ты что, офонарел?
— Я сказал: вали! — И огромный глюк вынул стамеску из кармана. Остаток благоразумия в умирающей голове подтолкнул человека к принятию вынужденной капитуляции на основе продиктованных условий.
— Куда же мне валить? — спросил он дрожащим шёпотом. Голова раскалывалась пополам. Некогда единая Пангея мозга разделилась на шесть материков и несметное количество островов. Разрывающаяся сеть извилин затрещала, как земля в момент разрыва литосферных плит. Выбросы пепла покрыли мутью глазные хрусталики. Александр качнулся, точно на качелях, и провалился в пустоту.
«…Лысый портной, ты где?
…А музыка, музыка…
…Эх раз, ещё раз, гитарист, немного пива!..»
Когда пепел осел и над головой воскрес электрический свет — бар готовили к закрытию. Глюки угомонились. В теле ощущалась тупая слабость. Какой-то человек теребил Саню за плечо, прося освободить место.
Он поднялся со стула и вышел в ночь.
НЕ ДЮ СОЛЕЙ, МАДАМ
Цирк переливался разноцветными шариками, клоунским гримом, наполовину испорченными гирляндами и толпами азиатов. Азиаты были то ли китайцы, то ли корейцы, то ли вьетнамцы, — достоверно установить не имелось возможности, так как сами они не знали наверняка, с каким народом себя правильнее идентифицировать. Во всяком случае, когда я, спортивного азарта ради, подходил к ним с вопросом «ю фром Чина?», улыбаясь всеми своими испорченными зубами, — они удивлённо разводили руками, отвечая каким-то азиатским «вот?». Так как я не знал ни китайского, ни японского, ни вьетнамского, ни корейского, на английского, ни какого-то другого азиатского языка, кроме русского, — я понимал одно: пришельцам непросто даётся адаптация. Но Россия принимает их боль.
Тот воскресный день получился особенно насыщенным. Календарь показывал Пасху, Христос Воскрес, интернет — нет, я заболел, а носки были грязными. Об этом я спохватился за несколько минут перед транспортировкой на рабочее место. Пришлось на больной организм натянуть только что выстиранные и непросушенные, тем самым усугубив.
На улице сияло светило и небо было таким, как потолок в моей комнате после 300 коньяка. Пятизвёздочного. Как отель.
Синее-синее.
Чистое-чистое.
Свежее-свежее.
На подорванных простудой или ангиной или гусарским насморком ногах доковылял до метро. Сел. Доехал. Вышел. Зашёл.
— Привет! — сказала Софья. Софья — это мудрость на греческом и начальство — для меня.
— Привет! — ответил я. Подошёл к холодильнику. Выволок из него контейнеры с мороженым и загрузил их в специальный передвижной шкафчик. Откатил его к лифту и достал второй. Загрузил пломбиром и отвёз к лифту.
Вот они: оба — двое с мороженым. Мечта жителя Сомали.
Завёз шкафы в лифт. Влез туда сам, вдохнув остатки живота поглубже в лёгкие. Вдавил клавишу «два». Еду.
На втором этаже предстояло перегнать груз через несколько относительно опасных зон в виде дверных порожков.
Первую дверь открыл. Подвёз мороженое к проёму, приподнял металлический гроб с пищей. Оп-па. Прошло. Дверь захлопнулась, нежно поддев мои лопатки. Следующее препятствие. Открыл дверь. Приподнял снизу шкафчик. Подтолкнул. Прошёл! Второй холодильник приподнял, подтянул… и вдруг дверь не удержалась и с размаху каааааак стукнется головой об угол холодильника. Широко ошпаренными глазами вижу, как по лицу стекла расползается огромный синяк. Откуда-то из небытия выползает фигура коллеги Алексея — лауреата Всероссийского конкурса по бальным танцам и грузчика по совместительству.
Огорчённо смотрю в дверные глаза, покрываясь краской стыда. Кажется, весенний паводок вот-вот захлестнёт город моих глаз. Что делать?
— Ого! — многозначно мямлит Алексей, оглядываясь по сторонам. — Вроде никто не видел.
— Да, но ей больно, — неслышно отвечает добросердечный внутренний голос. Один из внутренних голосов.
— Да, разбил! — вслух говорю я.
— Ладно, спокойно! — говорит Алексей. — Свидетелей нет, держи язык за зубами.
Весь день держал язык за зубами. Не разговаривал с коллегами, ставя себя выше их словесных предрассудков. Обстоятельства способствовали.
В антракте мороженое покупали с особой активностью. Я стоял на точке и продавал.
— Скажите, — спросил кто-то, — почему у вас висит этикетка с клубничным пломбиром, а его в продаже нет?
— Это — цирк, мадам, — буркнул угрюмо.
К концу рабочего дня всем стало ясно, что стекло пострадало благодаря моим талантам. На вечер назначили особое совещание, так как посчитали мои действия некомпетентными и даже неприемлемыми. Талант не нашёл признания — жизненная закономерность.
— Так вы отрицаете свою вину? — спросил пахан номер один. Собрание проходило на втором этаже. Сотрудники цирка стояли полукругом, стараясь ни о чём не думать.
— Всё было в порядке, как и всегда, — парировал я. — Мы любовным трио двигались вместе с холодильниками из пункта «А» в пункт «Б». На пересечении коридора двери любезно открылись. Вторая — тоже. Я приподнял холодильник снизу, потому что сверху зацепить его не за что. Ведь у меня пальцы, а не крюки, и я человек, а не спайдермен. Всё сделал грамотно, по отработанной технологии, как меня и обучали много лет в школе, а затем — в ВУЗе.
— Но вы же не закончили университет? — перебил пахан номер два.
Мог бы и не перебивать, мне прекрасно известно о собственных неудачах!
— …на время, пока холодильник преодолевал препятствие, — продолжил я, — дверь держалась молодцом. И вот холодильник прошёл полностью. Всего одну-единственную секунду стоило сохранить равновесие, но случилось непредсказуемое: мышцы дверных петель неожиданно дёрнулись и, не удержав больше собственной массы, отпустили хватку. Дверь со всего размаха ударилась лицом стекла об острый угол холодильника и получила травму. Это ужасно! Ужасно и больно! Больно и безобразно!
— Значит, вы виноваты! — сказал пахан номер один. — Я не единожды делал вам замечание, когда вы очень неаккуратно перевозили холодильники, и просил вас быть осторожнее!
— Холодильник находился под управлением его рук, но и петли хороши. Могли бы поднапрячься ещё чуть-чуть. Это всё накладка событий в один парсек временной петли на смодулированное Высшими пространство данного квадрата, — сказал один из внутренних голосов.
— Ну, что предпримем? Будем наказывать? — спросил пахан номер два, развернув пиджак к первому.
— А что говорит Конституция? — задал вопрос первый.
— Очевидно, виновен юноша! — второй простёр длань дулом указательного пальца в мою сторону. — Что ж, к сожалению, мы вынуждены применить в ваш адрес штрафные санкции!
— Скажите, кому очевидно? — робко заговорил внутренний голос. Один из внутренних голосов. К сожалению, его тембр был настолько глух, что вызвал только лёгкое слюноотделение. Рот приоткрылся на 1, 2, 3 или 4 миллиметра (я не измерял, так как не было линейки под рукой), и кадык неловко дёрнулся вверх, затем вниз.
— Тогда деньги снимем с аванса! — сказал первый пахан.
— Да, полагаю, это оптимальное решение для всех! — ответил второй, хлопнув зачем-то в ладоши. — Какие ещё вопросы?
Все угнетённо молчали, жалея дверь. А дверь тем временем по-прежнему сиротливо покачивалась на двух металлических петлях, с грустью рассматривая лестничную клетку цирка разбитым стеклом лица.
ГЕНИЙ
Четвёртый роман, получивший признание всей читающей публики.
Четвёртый роман, переведённый на восемь международных языков.
Четвёртый роман, поощрённый высокой денежной наградой.
Четвёртый роман, выдвинувший автора в ряд самых читаемых писателей современности.
И этот автор — ваш покорный слуга. То есть я!
…Да, роман писался с очень большими трудностями. Третий по счёту развод, безденежье, работа грузчиком в супермаркете. Вдобавок ко всему — перемена места жительства… Да что там говорить, одну идею я вынашивал более двух лет, а при беременности разума на каждом шагу подстерегает опасность выкидыша плода.
Но какова же идея написанного мной шедевра? Наверное, вы уже догадались: конечно, любовь!
Да-да, любовь — этот коварный спутник человечества, склеивающий его разрозненные частицы в единое целое. Невидимая материя, не имеющая возможностей для её измерения. Бесценный дар, поднимающий со дна морского и ввергающий в самое пекло геенны огненной. Любовь!
Некоторые идею любви вынашивают и сотни тысяч лет, но отличие такой идеи в том, что она безуспешно пытается доказать наличие абсолютной любви, которая есть не что иное, как полный мрак и отсутствие жизни. Я же взял чуть меньшую высоту для своего полёта, ибо от рождения не являюсь ни перфекционистом, ни небожителем, ни шизофреником.
Моя идея заключалась в том, что любовь — это человек. Просто человек. Его не блещущая событиями жизнь, обыденная деятельность, обыкновенные чувства. Но воспламениться эта любовь может только тогда, когда человек… нет, не совершит самосожжение… когда человек влюбится в самого себя!
И вот, наконец, я сумел заставить свою непокорную задницу зацепиться за краешек стула, дабы начать эту идею перекладывать на бумагу.
Главные персонажи романа получились довольно серыми неприглядными индивидуальностями, но зато новый Audi, купленный мной на заслуженную премию, оказался яркого серебристого оттенка и в толпе прочих автомобилей смотрелся великолепно!
После публикации пошли нескончаемые фуршеты, поздравления, конференции, встречи с читателями. Меня приглашали не телевидение, у меня брали интервью, меня любили и почитали даже бездомные дворняги нашего района (большей частью из-за того, что я их периодически стал подкармливать колбасой, вынесенной тайком с фуршетов и застолий).
У меня появился галстук от «Армяне» и прекрасные итальянские туфли вместо драных кроссовок «Барабас».
Однажды, когда после утомительной пресс-конференции меня пригласили отужинать в ресторан, ко мне подошла молоденькая корреспондентка.
— Здравствуйте, уважаемый Митяй Такойтович! — говорит, а сама так и тянется ко мне, так и тянется всей своей душой, всем естеством своим, всем своим женским очарованием. — У меня к вам вопрос от газеты «Информационный Армагеддон»: женаты ли вы, и если да, имеются ли дети?
«Гм… — думаю, — женат ли я? И что бы ей такого ответить?»
— Нет, — отвечаю, поправляя сиреневый галстук от «Армяне», — не женат, потому что не приемлю… хотя порой и возникает желание скоропостижно жениться и настругать ребятишек мал мала меньше.
И вижу, как у этой корреспондентки глаза на лоб полезли. Так и полезли — с белками и зрачками вместе.
— А на ком, если это не является коммерческой тайной? Или данный вопрос не совсем корректен?
— И корректным, и коллекторным является. Вопрос что надо! Как раз таки тот вопрос, за ответом на который в карман не полезешь, — говорю и достаю из кармана остатки сникерса — экспонат из музея своих прошлых привычек до момента прихода ко мне славы и признания. — Угощайтесь!
А она смотрит непонимающе, но я-то вижу её сублимируемый восторг. Ещё немного — и весь боекомплект женских эмоций стремительно вырвется наружу.
…И тут… что бы вы думали?..
— Митя!
…Случается невероятное…
— Ми — и — и — тька — а — а — а!
Кто-то начинает тормошить меня за голову, затем стягивает одеяло со спины.
— Митя, вставай, ленивая шкура! Вставай, говорю!
Одеяло медленно падает на пол, корреспондентка убегает по каким-то срочно возникшим делам. Наверное, в редакцию вызвали.
— Из университета в третий раз вылетаешь! Работать не работаешь толком. Дурак дураком! Так и помрёшь, как твой дед, — ни семьи, ни денег, ничего! Вставай, сказала!
…быть может, корреспондентку вызвали в редакцию потому, что настала пора публиковать моё интервью? Но она даже и поговорить со мной не успела.
А какие у неё красивые неоновые глаза!..
Ах да, на работе-то выгнать грозились за прогулы… Надо бы забежать!
И пока я натягиваю джинсы, в голове неповоротливым тюленем вертится новая гениальная идея, касающаяся написания пятого романа. Этот роман обязан будет войти в шорт-лист Нобелевской премии по литературе!
РАБОТА НЕ ВОЛК
Вокзал шумел, как стадион. Диктор информировала о прибытии поезда из Брянска. Ну, с приездом, дядя Саша, пёс и кот!
Вышел на площадь. Боже, какая красота: огромное здание, переливающееся всеми красками радуги! Вокруг — десятки автомобилей такси. Всё движется с невероятной скоростью, только успевай подмечать.
— Добрый день, примите участие в нашей акции и получите бесплатную сим-карту от МТС! — почти в ухо прокричала симпатичная мадам или мадмуазель.
— Акция? А что за акция? — спрашиваю, с удовольствием сканируя её аккуратную фигурку.
— Ну, смотрите, вы приобретаете…
— Куда смотреть?
— Что, простите?
— Куда смотреть и за что вас простить?
— А!.. — взмахивает она руками. — Смотрите, вы приобретаете за полцены одну сим-карту, а вторую получаете бесплатно. Кроме того, на обеих картах имеется первоначальный баланс.
Она ловко всунула мне в руку кипу своих игрушек.
— Выбирайте номер! — прозвенел её голосок.
— Ласточка моя, у меня уже всё есть, кроме будущего и сигарет. Не угостишь лучше сигаретой? Я в Москву работать приехал!
В её руке вдруг, как по мановению волшебной палочки, возникает белое ядовитое божество.
— Спасибо!
Прикуриваю, вспоминая адрес: Бережковская набережная, дом 7, остановка «Патентное ведомство».
Хорошее название, ёлки-моталки!
Пешком вдоль реки километра полтора — и я у цели…
Что за город этот, Москва? Впитывает, как губка, миллионы жизней в себя, переваривает их, но обратно отдаёт только фарш. Да, фарш из обрывков гениальных идей, красивых судеб, молодых талантов. И надо всем этим — синий нимб «Башни Федерации».
…Стабильность в посещении мной работодательных агентств можно приравнять к полноценному бесплатному рабочему труду. Счёт фирмам и компаниям, которые я успел обойти в течение двух месяцев, давно перевалил за добрую дюжину нулей после единицы. Приходишь, заполняешь анкету, оставляешь номер телефона, который по-прежнему продолжает звонить только один раз в день, да и то когда срабатывает будильник, и убираешься восвояси.
— Здравствуйте, — говорю. — Я по поводу трудоустройства.
— Присаживайтесь, заполняйте анкету, — отвечает мне милая девушка с кольцом на правой руке. В последнее время женским рукам при трудоустройстве стараюсь уделять особое внимание. Мало ли, пригодится.
Сижу, малюю бланк: 24 года (по факту 27, но выгляжу на 22, поэтому округляю до 24: ни Богу свечку, ни чёрту кочерыжку), семейное положение: холост, детей нет. В скобочках обычно подписываю: «вроде» — так я пытаюсь повысить свой авторитет в собственных глазах: мол, осадок позитива ещё сохраняется и в этой заблудшей душе. Да и звучит эффектней: ни просто «детей нет», а «детей нет, вроде», то есть если собеседование проводит девушка до 27 — есть призрачный шанс, что она подарит мне лишнюю улыбку, символизирующую дополнительное внимание к моей персоне.
Далее пишу: прав никаких не имею, одни обязанности; прописан в Брянской области, проживаю до сих пор с родителями, вредных привычек нет, кроме периодических запоев; число такое-то, подпись.
— Александр, кем работали до этого? — вопрошает секретарша, чуть проскользив глазами по моей творческой работе.
— Не работал. Предпочитал трудиться. На заводе грузчиком-строповщиком, официантом был пару недель, пробовал себя мерчендайзером и продавцом.
Актёр театра драмы имени Алексея Константиновича Толстого.
— Очень хорошо! Ваша ближайшая станция метро?
— Киевская.
— Когда сможете выйти на работу?
— На работу — никогда.
— Не поняла вас…
— А трудиться — хоть завтра, — продолжаю я.
— Отлично. Поняла вас. — Она делает какие-то пометки в анкете. — Тогда наш менеджер рассмотрит вашу кандидатуру и в течение трёх рабочих дней свяжется с вами.
Я растекаюсь в порывах благодарности, думая о том, имеется ли у моей собеседницы владыка её сердца и, что более вероятно, остальных частей тела, или нет, и если имеется, — каким трудом он достаёт себе на хлеб насущный, а быть может, и на автомобиль и даже на собственное жильё. Затем прощаюсь, разворачиваюсь и, мысленно погромче хлопнув дверью, аккуратно её закрываю. По грудной клетке пробегают тёплые вибрации обретённого смысла в собственном существовании — такие же приятные, как и иллюзорные, ибо через три, пять, семь и десять рабочих дней никто обыкновенно не перезванивает. По-прежнему на телефоне звенит только будильник по утрам. А если и случается, что на экране высвечивается чей-то незнакомый номер, — голос из трубки сообщает, что за неуплаченный вовремя кредитный взнос надо приготовить чай, так как в гости непременно заглянет судебный пристав. И на погосте бывают гости — с этим не поспоришь!
Не хочет столица всасывать мою жизнь в себя, не очень-то я ей нужен!
Вот так провинциал дядя Саша учится зарабатывать деньги. Лентяи и фантазёры никогда не пользовались большим спросом у погрязшего в работе общества. А труд в среде работников пользуется не большей популярностью, чем стихи Левитанского у грузчиков завода ДСК-3.
Помню, что раньше меня учили, будто каждый человек на Земле — это бесценный бриллиант, обладающий собственной уникальностью. И я ведь совершенно искренно и наивно верил этому. Только теперь понимаю: ценники на витринах ценностей слишком часто подвергаются бессмысленным, казалось бы, ротациям.
Хорошо, что в Москве ещё достаточно заводов, куда можно устроиться с неоконченным высшим образованием.
