Мио Гранд (наст. имя – Мила Ильина) (р. 1975) – писатель, поэт. Окончила Литературный институт (семинар Ан. Приставкина). Работала на телевидении (социально-патриотическая программа «Улица твоей судьбы»).
Сотрудничает с композиторами из объединения «МОСТ». Публиковалась в журналах «Наш современник» и «Дружба народов».
* * *
Поэт в России всё-таки – мужик.
Но раз поэтом уродилась баба, –
По строчкам, как с телеги по ухабам,
И голову простор слегка кружит,
Как мотылёк над лампой подпалив
Свою пыльцу, устав, как птица Сирин…
Идёт за окна вечер тёмно-синий,
И руки тянет сладостный налив.
Уж яблоки дождутся Алконоста!
Теперь их рвать – греха такого нет,
Есть семечки на солнечный просвет
И теплые от пуха птицы гнёзда.
…и что просить мне у больших поэтов,
мне – маленькой, как паутинка дня,
их – плоть свою порвавших для меня
на множество пульсирующих куплетов…
Я (можно?) просто с краю постою,
Могу пока коня там… иль избёнку,
Иль тихо снять нас всех на киноплёнку,
Нас всех, живущих вечно на краю.
* * *
Среди пробок и слив,
Вдоль по рёбрам ливнёвки,
Пробивается Климт
Павшим клёном. Шнуровку
Потяну на груди:
Сентября! Серебра!
На цепи крест гудит,
И луны стынет бра.
Как «Бетховенский фриз»
Верхотура у липы,
Мой сентябрь, мой каприз,
Придержи свои всхлипы.
Нам не долго – иди
Тенью в отсветах стен,
Так, пила бы Юдифь
Залпом мёрзлый абсент,
Так любила б врага,
Забирая главу…
Ангел, как проморгал
Золотую траву?..
Среди труб, кирпичей
Лоскутами маня,
Спичкой в клюве грачей,
Набивая меня
Недожитостью лет,
Лепестками мечты,
Словно чучеловек,
Не боясь высоты,
Видя немощность плит,
И предчувствуя мглу,
Пробиваетя Климт…
Тоже я не умру.
* * *
Я – существо. Я существую.
Не надо бы о Сущем всуе,
А надо донора любви.
До-ре-до-ре-до-ре-до-ми.
И надо мне платок на плечи,
Чтобы пока дымятся печи,
Ходить с родителями вдоль
Заросшей кромки луговой.
А утром – почта, бандероль,
На завтрак – хлеб и «Костромской»,
И лист шиповника душистый,
И на крылечке – кот пушистый.
И Пушкин в отдыха часы –
Полдневные или ночные,
Раскрытым на колени лёг
В лучах иль фонарях косых,
И чтоб щенок завыл впервые
На непонятный ему слог.
Вот это – счастье. Ситец, лён,
Летающие занавески,
В церквушке доброй – тень и фрески
Из недорубленных времён.
Мальчишки с битою губой
Вбегают шумно за водицей,
А мяч их ждёт, наперебой
Они торопятся напиться…
Вот это – счастье. Травы, пруд,
Сарай с расшатанной подпоркой,
Буханка с треснувшею коркой,
И первобытный, потный труд.
* * *
«Митя, снег на улице! Оденься в зелёное, Митя!»
Мятные травы сегодня вряд ли “пойдут”…
Добрый Суворов, синие, мятые кители
Сонных солдат, ёлки-альпы и – в рубище Брут.
Стоп! По программе – брют и конфеты. Вы видели,
Как поджимали трамваи обрубки хвостов,
Розовый пар шёл от тела невинной обители,
И удивлённо смыкалась челюсть мостов?
Гоголь за шкафом – старым пальто, и неношенным, –
Это – в квартире прапрадеда – пальчики-па…
Здесь всё скрипит, словно сбруя покорная лошади,
Здесь и Вертинский с чайником в такт закипал.
«Митя! Люголя! Японская палочка, ватка!
В горло – и глубже, пещера – адским огнём
Пусть полыхает, так надо». Мать-аристократка
Дюже белее ночью, чем праздничным днём.
Митя, Вы носите рыхлые жёлтые валенки?
Помню Вас в них – Вы как будто бы вовсе не шли…
Вы колыхались над улицей – щуплый и маленький,
Вы рисовали, и в небо легли корабли,
Ввереным галсом пройдя от востока до запада…
…я Вас считала, хотя не умела читать
(было мне годика три, я, наверное, плакала)…
Митя. Вернитесь. Вернитесь. Мне – семьдесят пять.
* * *
Я заболела русскими степями,
Хотя на цепь прикована к Москве.
Полынь на вкус напомнила тебя мне,
Когда весной великою говел.
Оставленные мальчиком качели
Скулили, как в посёлке стая псов,
У стен Кремлёвских пошатнулись ели
От наших захудалых голосов.
Плутала Яуза (Иртыш, Дон, Волга, Сена
И балка пересохшая в степи),
И колокольни, как ковыль, колена
Склонили, чтоб ты и их слепил.
Любить так жизнь безмерно и опасно:
Но, Господи, всплакни и обо мне…
Я видела: убийственно прекрасны
Чужие дети в безмятежном сне.
* * *
Запах антоновки и свежего сена в амбаре.
Мёда янтарь, ломоть горячего хлеба.
Свой первый аккорд на оставшейся с детства гитаре
Сын мой берёт. И доброе долгое небо
Пьёт из колодца – лакает молочное лето.
За перелеском, там – в вечере где-то
Тянет, тоскуя по призрачным далям,
Как нота, бежит электричка.
Я постарею за эту неделю едва ли.
Думать о жизни легко – скорее – привычка.
* * *
Девочка садится за фоно,
Открывает крышку, как ларец…
Вечная ангина, Лист, окно,
Солодовый круглый леденец
Янтарём под лампою мелькнул
(Россыпь тех же стыла в коробке́),
Лихорадочна малина скул,
Голубые реки на руке…
Женщины в Женеве тоже ждут
Лучшей доли, опускают руки
В быстрое течение минут.
Звуки, ноты ко́локола, звуки…
Подмосковный вечер тих и свят,
Белой кошкой трётся у порога.
За окном – игра других ребят,
Кружат листья над гнедой дорогой.
* * *
Тютчев тут как тут: это почка на вечно зелёном
Влажном дереве – ёлке в дождливый январь.
Самовар, не волнуйся, – нет гостей (важным тоном),
Ты плесни в алюминий чудесный янтарь.
Я читаю, это лучше, чем плакать над пуговкой-глазом,
Укатившейся под старинный картавый буфет.
Снеговик мой из фетра, стоит, как щелкун под приказом,
И волнуется, распустясь синим шарфом, голубой белый свет.
Человечек имбирный – чуткий росчерк (о, добрый кондитер!), –
И – сердечко пошло, побежало, и – время, вперёд!
Знаешь, папа, прости, вот так вышло: я больше не лидер.
Но, наверное, именно так пробивается лёд.
* * *
Я, Мандельштама слушая углы,
И воздух из прабабкиного кубка
Кагором разбавляя, знаю – Ты
Слегка краснеешь за мои проступки.
На подоконник жгуче Гавриил
В апреле наступает, сыплет краской.
(…он обруч золотой мне приносил
и надевал с укором, жаром, лаской…)
Но я откинула небрежною рукой
И покатился, оставляя обжиг,
Симфонии не нарушая строй,
И зарываясь, словно в детстве ножик
Под яблоней, набухшей, как соски
Непраздной женщины, читающей молитвы.
И даже тёрн очнулся от тоски
У пахнущей берёзами калитки.
Всё оживает и растёт. Паркет,
Шкафы и стулья, карандаш, штакетник –
Всё испускает розоватый свет…
…ладони вытирая о передник,
и вытекая телом, как ручьём,
в продолговатость поля за забором,
внимаю: обруч золотой вдвоём
чуть криво, медленно и ласково, с укором
Мы надеваем – Гавриил и я
(да это просто солнце золотое).
А поле веселится – вот дитя!
И верба возле речки руки моет.
