Тарьей Весос. Избранные стихотворения из книги «Счастье для путников»

Переводы Александра Панова

Тарьей Весос (1897-1970) – норвежский писатель, поэт и драматург, автор более 20 романов и множества рассказов. Те, кто всерьёз интересуются скандинавской литературной, несомненно, вспомнят его романы «Великая игра», «Птицы», «Ледяной замок» и новеллы «Мамино дерево», «Сказка», «Последним домой». Однако Весоса-поэта, создавшего шесть поэтических сборников, изменивших норвежскую литературу, в России знают немногие.

В настоящую подборку включены стихотворения из третьего поэтического сборника автора – «Счастье для путников», увидевшего свет в 1949 г. Характерной чертой сборника является (за некоторыми исключениями) оптимистичный настрой – уверенность в том, что силы человеческого разума хватит, чтобы преодолеть нравственные, психические, философские невзгоды, которые встречаются на жизненном пути. О философском аспекте книги можно прочесть в эссе норвежского драматурга, писателя и критика Юна Фоссе, написанном к 100-летию Тарьея Весоса.

Александр Панов, родился в Вологде в 1983 г., переводчик.

Переводчик благодарит за помощь в подготовке переводов друзей и коллег из Норвегии, России и Канады: Стейнара Гила – норвежского филолога, переводчика, дипломата, Дину Ролл-Хансен – сотрудника норвежского литературного агентства NORLA, Мартина Паулсена – преподавателя Бергенского университета, Александру Николаевну Ливанову – к.ф.н., доцента кафедры скандинавской и нидердландской филологии СПбГУ, Роджера Гринуолда – преподавателя Торонтского университета, поэта и переводчика.

ТАМ, ГДЕ ГОРЕЛ ОГОНЬ

Возле серой длинной дороги —
пепел костра,
он остался от тех, кто здесь побывал,
в горячей пыли.

Вот и всё.
Но огонь, что горел,
собирая скитальцев в кольцо,
мерцает в глазах
в неугасшей надежде.

Они шли за мечтой,
и могли всё отдать,
и уходили всё дальше,
не знали покоя,
и костёр разгорался
по всем горизонтам,
а новые странники рылись в золе
и в земле под золой,
ведь мечта —
и есть счастье
для путников.

ПТИЦА И КАРАВАН

Что значит пять веков?
Во прахе — за ночь,
ведь разум обрушается в сознании.
Но сонмища имён
в ночах рыданий
пробили нынче скорлупу,
буравят зелень, ввысь —
былой надеждой,
побеги тянутся то вверх, то вглубь —
куда хотят.
И станет памяти легко
на майском ветерке возле стены,
здесь птица сможет сесть
и среди памяти запеть
о будущем,
и вот — случилось.
Несётся к небесам, всё выше, выше,
как птица из напуганного сердца
— а мёртвый караван
потоком пищи,
ползёт тягуче, вдоволь насыщая,
влекомый бессознательной тоской,
навстречу корневищу древа жизни.

ПУТЬ ЗМЕИ ЧЕРЕЗ ГОРУ

Нагретая солнцем гора
с гладкой, покатой вершиной,
раскалённые склоны отвесны,
— никто сюда в жизнь не придёт.

Здесь никого не встретить,
следов не сыскать на камне.
Вовек не поёт здесь вереск.
Страхом лучится гора.

Словно лёд скользнёт
по горячей груди
но безмолвна гора,
голос она не подаст,
пока день не настанет, —
тогда закричат облака и гора.
Проползает змея —
медленно гору стирает
своим ремеслом.
И птица, что станет добычей,
поёт.

ДИТЯ И ЛАРЕЦ

Сердце ребёнка растратило всё.
Что-то скрывает ларец в уголке.

Ларь одиноко песню поёт.
И, онемев, замирает дитя.

Красная крышка, семь крепких замков.
Манит, влечёт — отворится вот-вот.

Тихо семь раз он обходит вокруг.
Песня в ларце не смолкает, звучит.

Сердце трепещет в детской груди.
Заперто накрепко. Вечна та песнь.

Семижды семьдесят раз обойдёт.
Заперто накрепко. Вечен тот сон.

ВСЁ ЖЕ ВОЗЛЕ НАС

Всё же средь нас бродит она, —
неизречённая истина.
Наша дорога зыбка и туманна,
когда она рядом.

Истина
недостижима.
Можно лишь стать у дороги и ждать, –
не промчится ли мимо
вращаясь,
как спицы вокруг оси
в колесе вечности.

ПОГРАНИЧНЫЙ СТОЛБ

Столб безмолвно скомандует:
Стой —
здесь граница
пути, что был
пройден тобой.

С пограничной чертой
не поспоришь.
Ты здесь
пройдёшь,
коль звезда озаряет чело,
а нет — лбом
на столб налетишь,
и вот ты лежишь,
потемнев от удара,
а тишь собирает тени в стада,
как ни в чём не бывало.

ГРОХОТ ПОДО ЛЬДОМ

Уже утро?
— Мы с той стороны,
где утра и вечера нет. —
Мы просыпаемся, слышим:
движется что-то — там,
где удвоилась ночь.
Гремит подо льдом,
оно не из нашего мира.
Немящая толща
В том громе.

Тут дело внас,
но что мы знаем,
сжавшись, будто бы в утробе,
в одеяле.

Слушаем, как подо льдом,
то, огромное бродит
в чёрно-зелёных скалах упрямости нашей.
Несокрушимы те скалы в бушующей бездне.
Гладки зеркально,
отвесные скалы, —
их шлифуют шаги экспедиций,
что следуют в ад
через все времена.

РАЗВОДЬЕ НА ВОЛЮ

На волю — разводье
вскрылось в замёрзшем сердце.
Лёд таял легко и вдруг,
и тихо лежала чёрная водная гладь,
вновь обретая дыхание.

В небе звенела песня
тугим натяжением
меж несхожими душами.
Долгой дугой
в синеве.

Все холодные рыбы
сновали взад и вперёд
и глазели.
Но тихая чёрная гладь всё ждала
с нетерпением,
и вот вышла первая лодка,
словно сама по себе,
по весне
её краска сходила слоями,
и лодка с водою шептали
друг другу
о дивных мгновениях жизни.

ТАКИМ БЫЛ СОН

— — — начало
не здесь,
окончание
скрыто,
нет остановок
в потоке
неуловимых вещей,
текущем в сознании;
неуловимо,
как запах дождя,
что прошёл поутру,
неописуемо,
будто весенний снег
на цветке анемоны,
бессильно,
как одинокое сердце
и горько,
как нестерпимое слово,
так поздно
и горько,
как мысль, будто
тянешься ты
перед зеркалом
безымянного солнца
в незримом
сиянии твоём.

ГРЕБЁТ И ГРЕБЁТ

Вечерней порой
— — всё гребёт и гребёт.

Вот тёмный камень,
он темней, чем вечер
весь в изломах чёрных
над водой навис:
лицо, погрузившее
в озеро рот.
Никто всё не знает.

Гребёт, гребёт
по кругу, —
скала на глубину
утащит робкий всплеск,
усталый скрип весла,
и блудный чистый дух с веслом
вот-вот вберёт скала.

Стоит там и он —
тот, другой —
средь изломов скалы,
где темней темноты,
слушает даль.
Скован грехом.
Слушает, замер,
застыл от испуга:
рядом гребёт —

Вот-вот синий всполох брызнет,
рванётся – назад, вперёд,
как обжигающий ветер,
как лютый мороз.
Гребёт и гребёт в ночи.
Видит и снова теряет.
Неведомы те,
что лижут скалу
в темноте.
Не знает никто
у Тревожного озера дно.
Не знают и тех,
кому в нём грести не дано.

МЫ

И всё же мы держимся тех,
кто верит,
что есть в этой жизни
просвет.
Как прежде, приходят они
из дозора,
от самых далёких границ.
Взгляни на того, кто погас,
кто больше не верит:
чёрной становится кровь,
ветви членов темнеют, —
также темнеет сучок,
свалившийся в грязь.

СЧАСТЬЕ И ЗАКОН

Кровь в твоих
жилах красна
в самый тёмный момент.

Жизни сок
готовится ночью и днём
в измождённой вселенной.

Законам и счастью наперекор
стремятся законы — великие,
стремятся потоки — глубокие.

Жизнь, жизнь, жизнь —
Кто это поёт?
Всяк, кто не мёртв

так поёт по пути
средь туманных теснин
навстречу себе самому.