Людмила Георгиевна Сергеева — филолог и мемуарист.
Всю жизнь её окружали люди из мира культуры. Она окончила Филологический факультет МГУ: диплом писала у Виктора Дувакина, оппонентом был Андрей Синявский. Вышла замуж за поэта и переводчика Андрея Сергеева. В их доме не единожды останавливался, приезжая в Москву, Иосиф Бродский. О нём им впервые рассказала Анна Ахматова.
Как можно понять, неофициальная культура – во многом сформировала Людмилу Сергееву. При этом она двадцать два года проработала редактором в издательстве «Советский писатель», а последние двенадцать лет — в журнале «БИБЛИО-ГЛОБУС. Книжный дайджест», посвящённом новинками отечественного книгоиздания.
В доме №16 на Малой Филевской Сергеева прожила 54 года. В 2017 году эта пятиэтажка, в которой побывали многие деятели неофициальной культуры, попала под реновацию и была снесена.
О жизни на Малой Филёвской и дружбе с литераторами и пойдёт наш разговор.
С Людмилой Сергеевой беседовали Олег Демидов и Дмитрий Ларионов
ГЕОЛОКАЦИЯ ОТТЕПЕЛИ
КВАРТИРА НА МАЛОЙ ФИЛЕВСКОЙ
Д.Л.: Людмила Георгиевна, когда Вы впервые оказались в доме на Малой Филевской улице?
— Мы переехали туда с Андреем Сергеевым летом 1962 года. За месяц до переезда — на наше счастье — была открыта Филевская линия метро. Пятиэтажный дом стоял в двухстах метрах от станции «Пионерская».
В нашем подъезде жил ныне широко известный философ Александр Пятигорский, работавший тогда в Институте востоковедения (ИВ РАН). С ним мы быстро подружились. Это был обаятельный, живой человек, которого знала половина Москвы. Он забегал к нам буквально каждый день.
Долгое время у нашего дома не было никаких машин. Но однажды писатель Георгий Владимов, живший в нашем подъезде (на пятом этаже), купил «Запорожец». Автомобиль бесконечно ломался. Мой папа был инженером, приезжал к нам из подмосковных Бронниц. Жора Владимов считал его «машинным профессором». Папа каждый раз помогал ремонтировать ему машину. Зачастую отцу требовалось послушать работу двигателя и, к примеру, заявить: «Нет, дело не в этом!».
Д.Л.: Удивительное дело!
— Однажды я иду и вижу: у нашего дома стоят два «Запорожца». Оказалось, что в гости к Владимову приехал Владимир Войнович, у которого тоже недавно вышла книжка. И он тоже купил «Запорожец».
Стоит отметить, что у Владимова в те годы собирались лучшие представители поэтической и прозаической «оттепельной» литературы. В гости приезжали Василий Аксенов, Андрей Битов, Белла Ахмадулина и многие другие.
О.Д.: На этом доме могло быть много мемориальных досок.
— Да, у нас в гостях была Анна Ахматова, приходил Андрей Синявский с Марией Розановой, бывал и пушкинист Илья Фейнберг, Арсений Тарковский. Не так давно, когда я разбирала книги перед переездом, нашла альбом с репродукциями. На коробке — подпись Тарковского. Альбом был подарен нам с Андреем на новоселье.
О.Д.: Помните свои первые впечатления от квартиры?
— Квартира была двухкомнатной, казалась хоромами; одна из комнат была проходной. Мы поставили светлую перегородку, она раздвигалась, как ширма, при наплыве гостей. Но чаще эта «ширма» была закрыта. Уединенное место необходимо каждому. И если Андрей работал за письменным столом в маленькой комнате, то мне было комфортнее в большой.
Дом наш, надо сказать, «задержался» со строительством. Его должны были построить в 1959 году. Но метростроевцы вырыли на том месте огромный котлован. Дом был кооперативным, назывался «Работник печати», возглавлял его тогда Алик Белявский (сейчас он известный адвокат). Он выиграл это дело у метрополитена. Котлован засыпали. Да так, что пятиэтажка наша, в отличие от соседних домов, стала немного выше.
САМИЗДАТ
Д.Л.: Андрей Сергеев входил в группу неподцензурных московских поэтов — группу Черткова. Когда он начал заниматься переводами?
— Андрей начал заниматься переводами в конце 1956 года. Это случилось после венгерских событий. Вскоре, 12 января 1957 года, был арестован Леонид Чертков.
Они были первой после смерти Сталина неформальной поэтической группой. Собирались, читали друг другу стихи, обсуждали их. Делали то, что при жизни Сталина было невозможно, а главное — у них ни у кого не было задачи нести свои сочинения в советскую печать. Им было достаточно того, что предсказал Максимилиан Волошин: «При жизни быть не книгой, а тетрадкой».
Костяк группы был следующий — Леонид Чертков, Андрей Сергеев, Станислав Красовицкий, Валентин Хромов, Галина Андреева, Олег Гриценко. Они собирались у Галины Андреевой — хозяйки «мансарды окнами на Запад» на Большой Бронной.
Андрей всегда считал, что Красовицкий был самым талантливым, а вот стержнем и заводилой, конечно, был Чертков. Борис Слуцкий называл его архивным юношей.
Д.Л.: Вы были знакомы со Слуцким?
— Да. И еще так получилось, что с мужем мы какое-то время общались с Борисом Абрамовичем порознь. Потом — уже вместе. И даже жили в комнате Татьяны Борисовны Дашковской, когда она стала женой Слуцкого и переехала к нему.
Из воевавших поэтов, я думаю, Борис Абрамович был самым интересным. Ткань его стихотворений подлинная и необычная.
О.Д.: Не могу не спросить о другой литературной группе — о СМОГе. И в частности о Леониде Губанове, который жил как раз по соседству…
— Это другое поколение. Об этом подробно написано в книге Андрея Сергеева —«Omnibus». Когда он в 1966 году на секции переводчиков устраивал творческий вечер Бродского, там были смогисты. Но они, можно сказать, просто «затоптали» Иосифа. Его поэзия им не подходила. Про СМОГ я ничего не могу сказать.
Д.Л.: Вопрос возраста?
— Пожалуй. Разница в десять лет, если не больше; это довольно существенно. Мы с ними никак не контактировали. Не было даже общих близких знакомых. Понимаете, вся компания Сергеева, точнее многие из этой способной поэтической поросли родились в 1933 году. Это другое поколение. Между нами лежала война.
Я закончила школу, когда умер Сталин. Андрей, кстати, учился в одной школе с Евгением Евтушенко. Это была мужская школа. Кстати, был такой момент, когда Евтушенко ничем не выделялся: все мальчики в их классе писали стихи. Но он точно знал, как надо напечататься: уехал в экспедицию с отцом и уже из Усть-Каменогорска, кажется, прислал стихи в журнал «Физкультура и спорт».
О.Д.: Интересно, как формировались поэты. Что изучали? Круг чтения в 1950-е и 1960-е годы. Это самиздат?
— В пятидесятые годы, наверное, еще не самиздат. Но букинистические магазины. Они были каждодневным занятием Сергеева и Черткова. Ребята обходили букинистов, всегда выуживали поэтические раритеты. Продавцы их знали в лицо.
Тогда за какую-то ерунду можно было купить «Версты» Цветаевой, «берлинскую» Ахматову или нечто экзотическое — книгу Сергея Нельдихина. На квартире у Галины Андреевой все они читали друг другу стихи выисканных поэтов, обменивались книжками.
Отец у Андрея был потрясающий. Он понимал, что сыну интересно такое чтение — и всегда давал на это деньги.
Д.Л.: Когда появился настоящий самиздат?
— Настоящий самиздат появился в конце шестидесятых. Тот же Мандельштам. Он не ходил в самиздате ни в пятидесятые, ни в начале шестидесятых. Но потом, в конце шестидесятых — это стало возможным. Пошел лавиной самиздат, которым восхищалась Надежда Яковлевна. Она никак не могла понять, откуда смогли явиться эти читатели? Многое было ведь, по слову Ахматовой, «расхищено, предано и продано».
Для меня было потрясением, когда Андрей принес мне изданную в 1913 году книгу Райнера Марии Рильке «Записки Мальте Лауридса Бригге». Такую прозу тогда мало кто читал. А переписку Цветаевой с Пастернаком, которую мне дала Виктория Швейцер, я читала напечатанную на машинке.
Д.Л.: У них было осознание того, что они делают нечто важное?
— Может быть, они не постулировали этого. Но в подсознании у них была важная вещь: разрушенную цепь времен необходимо было соединить. В каком-то смысле эти поэты пришли на выжженную, опустошенную землю. Именно от них я впервые услышала имя Заболоцкого. Его сборник «Столбцы», который я читала, был перепечатан и переплетен Андреем. Это было то, что давно забыто.
В пятидесятые годы главной задачей было что-то такое найти, из уже бывшего ранее, из Серебряного века, из 1920-х годов. Люди друг друга этим подпитывали. Это было важно.
О.Д.: А если брать современников, печатающихся в самиздате? Когда Вы впервые прочли Бродского?
— Бродский появился позже, как вы понимаете. Мы впервые прочли его в 1963 году на пляже в Паланге. Толстую пачку машинописных стихотворений нам передал Анатолий Найман. Там уже были длинные вещи: «Исаак и Авраам», «Большая элегия Джону Донну», был потрясающий «Рождественский романс», «Я обнял эти плечи и взглянул…» и много-много стихотворений. Но были, так скажем, и проходные тексты.
Д.Л: От кого Вы впервые услышали о нем?
— От Анны Ахматовой. Мы были у нее в гостях на майских праздниках в 1961 году. Зашла речь о молодых поэтах, она сказала примерно следующее: «Профессор Максимов хвалил молодого ленинградского поэта Иосифа Бродского».
О.Д: Кстати, чем Вам запомнилась Ахматова?
— Она всегда поражала нас как личность. Такую цельность я для себя объясняю так: Ахматова среди многих великих поэтов оказалась самой прозорливой, по-своему несгибаемой и мужественной. У нее не было никаких иллюзий, в отличие от Мандельштама и Пастернака. Что уж говорить о Цветаевой с ее метаниями…
В Ахматовой очень рано возникла настоящая вера, которая спасла ее в юности. На ее столе всегда лежала Библия. Анна Андреевна и в церковь «Всех скорбящих Радость» на Большой Ордынке, которая была напротив Ардовых, ходила. Христианство и Христос значили для нее многое. Это пошло с юности. Свое ощущение я доказать, наверное, не могу. Но это мое мнение.
О.Д.: Тот же Ардов вспоминал, что в Ахматовой было и что-то мистическое…
— Элемент провидения? В ней это было развито. В эссе о Модильяни Анна Андреевна писала, что Амедео «больше всего поразило… свойство угадывать мысли, видеть чужие сны и прочие мелочи, к которым знающие меня давно привыкли». Неслучайно Мандельштам назвал ее Кассандрой. В ней это было.
Стихи Бродского Ахматова прочитала немногим раньше нас. И она с самого начала знала ему цену.
БРОДСКИЙ
Д.Л.: Когда вы впервые познакомились уже с самим Бродским?
— Собственно, именно Ахматова и послала его к нам в Москву. Впервые Иосиф пришел в квартиру на Малой Филевской 3 января 1964 года. Видимо, когда у людей есть большое желание увидеться — судьба идет им навстречу. Тогда в газете «Вечерний Ленинград» уже вышла статья, где Бродского клеймили за «паразитический образ жизни».
Первая беседа проходила в большой комнате. Бродский сидел в кресле-качалке. Мы стали говорить о его замечательных длинных стихотворениях — Иосиф зарделся, застеснялся. Он быстро краснел, как все рыжие люди (улыбается). Сказал, что самая стоящая его вещь на данный момент — «Исаак и Авраам».
Мы говорили взахлеб. Помню, что я варила ему кофе. Мы с Андреем в него просто влюбились, так Иосиф нам понравился. Фантастическое обаяние и замечательный юмор. В тот день Бродский пробыл у нас немногим более двух часов. Оставаться не стал и не мог: у него были проблемы с любимой, как он говорил. Мы тогда даже не знали ее имени. Позже получили от него телеграмму уже из ссылки, в которой он поздравил нас с Рождеством.
Д.Л.: Почему Бродский сразу после ссылки отправился к вам в Москву?
— Я думаю, что так он договорился с Мариной Басмановой. В это время она была в Москве. Он должен был встретиться с ней и привезти ее к нам. Думаю, что Иосифу хотелось побыть в новом месте в дружественном кругу. Мы сами ему писали, приглашали.
И вот — мы дома. Звонок в дверь. Перед нами стоит высокая, бледнолицая, красивая, молодая женщина с удивительным цветом глаз. Англичане определяют такой цвет как violet. Это — Марина Басманова. Она была уверена, что Иосиф у нас, и потому они не встретились. Мы пригласили ее поужинать с нами.
Ближе к ночи на такси примчался Бродский. Весьма пьяненький. Выяснилось, что в Москве он практически сразу столкнулся с Василием Аксеновым, который потащил Иосифа в ЦДЛ к Евтушенко. Там они запировали. Понятно, что после перелета Иосиф был голодный и уставший. Надо было немного. Видимо, он потерял счет времени, а когда схватился — было около полуночи.
О.Д.: Что вы скажете о союзе Бродского и Басмановой?
— По характеру она была противоположна Бродскому. Басманова человек тишины. Она говорила шелестящим голосом, была достаточно закрытым человеком, оберегала свой мир от всех. У нее и рисунки такие: интимные и детально расписанные.
Иосиф был необыкновенно открытым и эмоциональным человеком. Экстраверт. Все переживалось почти как у ребенка — точно впервые. Он мог говорить часами на нашей пятиметровой кухне, прикуривая одну сигарету от другой. А я слушала и слушала. Наконец, он говорил: «Люда, вы побледнели, но вы молодец! А Марина больше трех часов меня выдержать не может!» Видимо, быть рядом с гением, действительно, крайне трудно.
Д.Л.: Как вы проводили время?
— Андрей любил вовремя ложиться спать, утром садился за работу. Мы с Иосифом беседовали допоздна. Были полуночниками. Помню наше общее потрясение: был первый в нашей жизни фильм Ингмара Бергмана — «Земляничная поляна». Мы пошли на закрытый просмотр в Центральном доме литераторов по писательскому билету Андрея.
С Бродским предъявлять билет не пришлось ни разу — он уверенно с поднятой головой проходил вперед, говоря: «Дама со мной». А у Андрея всегда требовали предъявить писательское удостоверение, а иногда еще и сличали — смотрели на него и на фотографию в билете (смеется). Потом Андрей иронически говорил: «Это потому, что Иосиф больше похож на писателя, чем я. А ты — на писательскую жену». Бродскому от этого становилось весело.
После просмотра «Земляничной поляны» мы постарались сразу улизнуть из ЦДЛ. Повторюсь, это было невероятное потрясение. Я хорошо запомнила, что в тот вечер — именно на том самом месте, где сейчас стоит памятник Иосифу на Новинском бульваре —сказала Бродскому: «Оказывается, и в кино может быть Достоевский». На это он мне ответил: «Вот это правильно, Люда». Потом мы дома все это взахлеб обсуждали.
Несмотря на такую душевную близость, и Андрей, и я с Иосифом всегда были на «Вы», как и он с нами. Амикошонства Иосиф не любил.
О.Д.: Бродский часто читал Вам стихи?
— Когда он приезжал — все было естественно. Его отец, с которым я познакомилась после похорон Ахматовой, сказал мне в Ленинграде: «Теперь Ося ездит в Москву к Сергеевым, как к себе домой. Большое вам спасибо». Это было очень приятно слышать.
Действительно, все было естественно. Приходили люди. Мы всегда просили Иосифа читать стихи, он это делал. Когда Андрей произносил: «Это гениальное стихотворение!» Многие ему потом выговаривали: «Что ты делаешь? Ты портишь молодого поэта!» Оказалось, что они были не правы.
О.Д.: Помните, когда вы впервые прочли «Горбунова и Горчакова»?
— Была потрясающая история, которую я много раз рассказывала. И об этом также написала в своей книге. Бродский долго работал над «Горбуновым и Горчаковым». Показывал нам куски этой вещи. Потом привез ее целиком. И у нас впервые прочел. И чем ближе к концу, тем выше становилось напряжение. Стекла дрожали! Такая манера чтения. Потом мы читали глазами. Ошеломление было столь сильным, что мы с Андреем сидели какое-то мгновение молча. Иосиф начал ходить по комнате. И тут Сергеев выдохнул:«Это совершенно гениально». Бродский спросил: «Тянет на нобелевку?» Андрей ответил: «Совершенно тянет. Запомните число. Я вам ее сегодня даю». Это был 1968 год. За девятнадцать лет до того, как ему вручили Нобелевскую премию.
Д.Л.: Каким был последний приезд Иосифа Александровича — до отъезда из страны?
— Он прилетел в Москву в мае 1972 года (любил летать!), чтобы попрощаться с московскими друзьями. В свой последний приезд он жил у Мики Голышева. На тот момент мы уже были порознь с Андреем. И я попросила Голышева, чтобы он напомнил Бродскому о встрече со мной. Я понимала, что среди московских друзей Иосифа я не была на его главном пьедестале. Но мне обязательно нужно было выполнить поручение польского слависта, нашего с Иосифом близкого друга, Анджея Дравича, которого не пускали в Москву — он примкнул к «Солидарности». Однако он смог через своего человека прислать антологию русской поэзии на польском языке, где были и стихи Бродского. Эту антологию я должна была передать Иосифу.
Д.Л.: Все получилось?
— Иосиф позвонил утром. Был мой рабочий день в Литконсультации. Я тогда работала в «Доме Ростовых» на улице Воровского (ныне ул. Поварская — прим. авт.), где располагался Союз писателей. Рядом — ЦДЛ, куда мы и пошли пообедать и поговорить. Там были недорогие обеды. Я заранее договорилась о столике на двоих. Сидя за столом, он сказал: «Люда, если бы кто-либо знал, кого Вы пригласили на обед, нас бы немедленно выдворили из этого ресторана. А пока меня одного выталкивают из страны». Он произнес это взволнованно и печально. Тогда же сказал, что обязательно напишет письмо Брежневу.
Это была наша последняя встреча. Мы простились тепло, обнялись. Но тоже очень печально. Когда он отошел — у меня появились слезы. Было ясно, что мы больше никогда не увидимся.
Д.Л.: Андрей Сергеев виделся с Бродским в Штатах. Расскажите об этой встрече.
— Это был 1988 год. Горбачев, другие времена и так далее. Андрей уже был американистом с большим опытом, но в Штатах никогда еще не был. Перед поездкой ему дали приличные деньги.
Иосиф поселил Андрея в квартире своей приятельницы, которая уехала в Европу. Я думаю, что это была квартира Сьюзен Сонтаг. Так мне кажется. Андрей жил там, недалеко от Бродского. Каждое утро Иосиф звонил ему: «Мы Вас ждем с Миссисипи на Мортон-стрит». В Ленинграде у него был замечательный кот по кличке Ося, а в Нью-Йорке — Миссисипи.
Позже Андрей рассказывал мне, что у него было ощущение, будто вчера расстались. Конечно, Бродский был, по его словам, уже другой — респектабельно одет, в нем появилась англосаксонская сдержанность. К этому времени он перенес тяжелую операцию на сердце, был между жизнью и смертью. Плюс — определенный возраст. Мы, конечно, знали его совсем молодым: когда он пришел к нам на Малую Филевскую, ему было двадцать три года…
В Штатах Бродский всячески старался Андрею помочь. Сергеев любил оперу, и Иосиф через Барышникова достал ему билеты в Метрополитен-опера. Андрей поездил по Америке. Когда я спросила, что его более всего впечатлило в США, он ответил: «Джаз в Новом Орлеане». Нашему поколению все запрещали, джаз особенно, а мы его очень любили.
О.Д.: А ведь была еще встреча Андрея Сергеева и Алена Гинзберга?
— В конце своего пребывания в США Андрей даже жил у Аллена Гинзберга, которого переводил. Гинзберг относился к нему с большим уважением. А спустя пять лет, после визита Сергеева в США, наша дочь Анна работала недолго в американском кафе, куда любил приезжать Аллен. И когда он узнал, что дочь его переводчика работает в этом кафе — немедленно разыскал Аню и подарил ей свою книжку с автографом.
Диктофон, увы, выключается. Садимся за кофе. Разговоры о вечном сменяются на table-talk. Разглядываем автограф Гинзберга. Спрашиваем о сегодняшнем дне: Людмила Георгиевна старается следить за литературным процессом. Но за всем поспеть невозможно. Чтобы не терять время, она периодически обращается к Елене Шубиной — когда-то они работали вместе в издательстве «Советский писатель» — и как раз-таки Елена Данииловна попросила Сергееву заняться воспоминаниями: так появилась книга Сергеевой «Жизнь оказалась длинной».
Время за беседой летит незаметно. Прощаемся и выходим на улицу.Вокруг ни души. Идем по району с недавно отстроенными многоэтажками — глянцевыми и яркими. Что за люди в них живут? Говорят ли они о стихах? Спорят ли о вкусах?
Или спят после кинополотен Бергмана?
