Игорь Савельев родился в 1983 году в Уфе. Окончил филфак Башкирского государственного университета. Романы, повести, рассказы публиковались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Урал», «Искусство кино», «Бельские просторы» и др. Четыре книги выпущены издательством «Эксмо» в серии «Проза отчаянного поколения. Игорь Савельев», две – издательством L’Aube в переводе на французский язык. Лауреат второго сезона премии «Лицей» в номинации «Проза» (2018).
А кто смеяться не умел, пришёл в недоумение
(О книге: Упырь Лихой. Славянские отаку: роман. – М.: Флюид ФриФлай, 2018. – «Книжная полка Вадима Левенталя»).
Представляя свою книжную серию в нескольких интервью («Комсомольской правде», газете «Культура»), Вадим Левенталь говорит, что ищет для нее тексты, «которые непременно взбесят публику», потому что «большинство книг, оставшихся в истории литературы, бесили современников, иногда вплоть до гонений и репрессий». Называя имена авторов серии, в том числе Павла Крусанова, Михаила Трофименкова, Александра Проханова («лучшая вещь старого пирата за многие годы»), Левенталь заявляет, что в целом «всё самое живое, что происходит в русской литературе, совершается у нас». При этом все, кто связан с мейнстримным литературным процессом, изображаются «кумушками и дуэньями», которые крестятся при упоминании фамилий авторов, издаваемых Левенталем; такими обывателями с измазанными в котлете губой, похотливо напевающими Северянина. Пафос издателя и куратора тут действительно умещается в «Вам!», как в футляр; роман «Славянские отаку» Упыря Лихого презентуется едва ли не как главная пощёчина общественному вкусу в этой книжной серии.
Упырь Лихой – псевдоним, взятый у новгородского летописца XI века. Сейчас известно, что под ним творит питерская писательница Елена Одинокова: мистификация раскрыта, под своей настоящей фамилией она рецензирует книги на сайте премии «Национальный бестселлер» как член большого жюри (если не ошибаюсь, ещё полгода или год назад это не было известно, и, по крайней мере, Галина Юзефович расспрашивала своих френдов в фейсбуке – знает ли кто-нибудь, who is). Любопытно, что именно с «Нацбестом» несколько лет назад было связано раскрытие и другой эпатажной мистификации, другого псевдонима – Фигль Мигль, под которым пишет, как выяснилось, тоже женщина, и тоже из Питера – Елена Чеботарёва. Фигль Мигль тоже был «пощёчиной общественному вкусу» ещё лет пятнадцать назад, когда о нём (о ней) с возмущением писал Андрей Немзер, обозревая шорт-лист премии Белкина. Но та пощёчина была более филологичной и более толстожурнальной (в питерском срезе – «Звезда», «Нева»), и как бы, таким образом, более «системной». Упырь Лихой только раз засветился в журналах (если не ошибаюсь, это была повесть в «Дружбе народов» несколько лет назад), всё остальное время публикуясь на сайтах, являвших миру зубодробительный нонконформизм. Войдя в более привычные литературные берега благодаря «Нацбесту» и «Книжной полке…», автор публикует достаточно объёмный роман, в котором пощёчины общественному вкусу раздаются с ноги. Скандал, эпатаж – да, это понятно; хотелось бы понять ещё, что здесь есть, кроме эпатажа.
Кто-то из критиков отнёс это к квир-литературе, но об этом трудно говорить всерьёз, несмотря на то, что на каждой странице все трахают всех (единственная на пространстве романа женщина в этом не участвует, забавно, кстати, что её зовут Елена – как и автора «в миру»). Между прочим, – не очень прилично в сотый раз ссылаться на издателя (но если он позиционирует себя как идеолог, то, вероятно, можно), – Вадим Левенталь в интервью заранее настраивает читателя, что «нормальный человек не может читать эту книжку без гомерического хохота», ну, ок (вспоминается строчка из Эдуарда Успенского – «А кто смеяться не умел, пришёл в недоумение»). Так вот, ровно так же, в таком случае, к квир-литературе можно отнести культовый некогда «Отсос» Стюарта Хоума (особенно смешно было, когда для какого-то из переизданий его перевели как «Минет»), и что там ещё издавалось в оранжевой серии Ильи Кормильцева; ах да, половину рассказов Чарльза Буковски, конечно. Если «в быту» под сублимацией обычно подразумевают скрытую сексуальную энергию во всём, то это сублимация наоборот, когда сексуальное взаимодействие (на самом деле не очень-то интересное персонажам, да, и, кажется, авторам) – не более чем самая доступная форма (а для литературы – самая экспрессивная метафора) доминирования и подавления одних другими.
Если прочитать не более первой трети «Славянских отаку», то всё в этом смысле сложится прямо очень стройно. Таким сложным образом взаимодействуют Россия и Украина, а Упырь Лихой, соответственно, позиционирует себя таким юродивым – они ведь обличали пороки общества, творя непотребства в публичных местах, чаще всего в церкви, и никто их, кстати, не гнал (так что точно ли «кумушки и дуэньи» должны лишиться чувств от прочитанного?). Киевский стример Коля истязает себя перед вэбкой за вознаграждения, но потом – всё более осознанно – за примирение славянских народов и мир во всём мире. Если поначалу он что-нибудь себе режет или простреливает (а потом и вовсе собирается сжечь себя на Майдане), то дальше это вырождается в более направленные бдсм-практики. На другом конце видеочата – «москали», жаждущие максимально «унизить хохла», но им тоже понемногу сбивает кукушку. Богатая литературная, а то и религиозная традиция, в рамках которой слабый человек, безропотно принимающий страдания, постепенно укрепляется в роли морального победителя, получает здесь совсем уже неожиданное прочтение. В итоге взаимозависимость всех, втянутых в этот «круг обречённых», становится такой сильной и болезненной, что один из москалей (впрочем, с украинской фамилией – Нестеренко) приезжает в Киев, где Колю уже пытается линчевать «Правый сектор» (за поругание национальной чести), и вместе они скрываются в России, в подмосковном коттедже, среди бескрайних снегов. Далее эти снега – в которых регулярно вязнут джипы всё того же десятка «обречённых», ездящих друг к другу в гости; в которых мчатся сани, а стая волков раздирает грудь настигнутому ездоку, но это тоже оказывается сном на фоне бдсм-практик, – остаются едва ли не самой осмысленной линией в романе.
Как видите, я старался воздерживаться в пересказе от обещанного «гомерического хохота». Не могу сказать, что его не было, но после сотой, двухсотой или трёхсотой страницы давно уже не смешно.
Проблема этого романа (написанного, в принципе, хлёстко, местами и ярко, и не скучно «технически»), как мне представляется, в том, что читательские ожидания и намерения автора разошлись в конце концов совсем. Да, конечно, читательские ожидания и должны быть нарушены, но уж не переходя определенных граней, иначе начинается тоже бдсм. Начало «Славянских отаку» могло бы вызвать дискуссию, может ли тот цивилизационный раскол, в котором мы оказались, быть осмыслен в таком «юродивом», провокационном, стёбном ключе (по мне, так да). Но если дальше эта дискуссия отменяется тем, что вообще теряет общую смысловую нить и какую-либо направленность – то что?.. Не рассматривать же в таком качестве бесконечные споры, связанные с хентаем, на фоне которых редкие реплики героев, обращённые друг к другу – «Извращённый секс никогда не решит ваших проблем» – выглядят редкими островками разума. Как шутка – это затянулось. Как не шутка, а радикальная независимость от «горизонта читательских ожиданий» – это лишено безоглядности. Потому что автор, оставив тему цивилизационного раскола, периодически пытается осторожно нащупать ещё что-то «актуальное», чтобы взбодрить читателя, задремавшего было от нудности темы японского мультипликационного порно. Таковыми, например, оказываются вдруг темы ограничения свободы интернета, идеологических запретов, митинги в костюмах Пикачу, которые заканчиваются в автозаке, и даже образ депутата Мизулиной мелькает регулярно (в произношении японок, приехавших в Москву, это как-то смешно, но не помню точно, как, – типа «Еррена Миизуриина»).
Вот теперь, обретя под ногами твёрдую почву в виде автозаков и митингов, я закончу тем, что вообще-то такие книги нужны. Они прощупывают границы допустимого. Не в формальном смысле (хотя и в этом тоже: раз их не сжигают, а авторов не линчуют, значит, всё хорошо). Появляясь в национальной литературе, они раздвигают диапазон писательской свободы. Конечно, хотелось бы, чтобы при этом речь шла о хороших книгах, но… Тут вспоминается история, как в конце 80-х в журнале «Урал», при котором тогда образовался круг фрондирующих молодых авторов, эти самые авторы выкрали у цензора доперестроечную методичку Главлита – о чём нельзя писать, – и написали на каждую из перечисленных тем по рассказу. Ольга Славникова, рассказывавшая эту историю в каком-то из выступлений или интервью, завершала её тем, что рассказы получились, конечно, плохие (потому что антицензура тоже оказывается формой цензуры), но это было не главное. Возможно, для Упыря Лихого, если я правильно трактовал, по крайней мере, одно из его (её) писательских устремлений в рамках «Славянских отаку», это тоже не главное, – ну и ладно.
