Поэты антологии «Уйти. Остаться. Жить»
Клав ЭЛСБЕРГ, Любовь ТАТИШВИЛИ, Игорь БУХБИНДЕР, Николай ДАНЕЛИЯ, Владимир ВОСКРЕСЕНСКИЙ, Намжил НИМБУЕВ

«Textura»представляет подборку избранных стихотворений второго тома антологии «Уйти. Остаться. Жить», посвящённого поэтам, ушедшим молодыми в 70-е и 80-е годы XX века. Книга выходит в издательстве «ЛитГост» в 2019 году (редакторы-составители – Борис Кутенков, Елена Семёнова, Николай Милешкин) и является продолжением Литературных Чтений «Они ушли. Они остались», проводимых начиная с 2012 года в различных городах России и Зарубежья. Подробнее о концепции книги и вошедших в неё поэтах можно прочитать в интервью Бориса Кутенкова новосибирскому культурному путеводителю «РечПорт».

Клав Элсберг (1959–1987)

Родился в Риге в семье поэтессы Визмы Белшевицы и переводчика Зигурда Элсберга. Изучал французскую филологию в Латвийском государственном университете. Переводил на латышский язык с французского, английского и русского (Гийома Аполлинера, Поля Элюара, Шарля Бодлера, Тристана Тцара, Луи Арагона, Курта Воннегута, Ираклия Андроникова). В 1978 году женился на поэтессе Ирене Аузине. Работал редактором в изда-тельстве «Лиесма», принимал активное участие в создании журнала «Avots» («Родник»). Погиб, выпав из окна 9-го этажа Дома писателей в Дубулты. Похоронен на кладбище Райниса в Риге. В 1988 году перед школой в Стайцеле установлен мемориальный камень поэту.

***

я не презираю друзей
даже когда они пьют
я не отрекаюсь от солнца
даже когда его нет

я помню как в тёмной будке
мертвенно-бледные стебли
искали выхода к солнцу

и я не предам всех тех
что выпили свою жизнь
сухих как цветы на помойках

***

бабочки рвутся к лампе
сердце – куда-нибудь

ночь метит духам в любовницы
нож в живот или грудь

ножик у тебя круглая ручка
иди и сражайся с буханками

сердцу же не прикажешь

так бабочки рвутся к лампе

Перевод с латышского Сергея Морейно

Любовь Татишвили (1958–1983)

Родилась в Молчановском районе Томской области. В 1979 году окончила филологический факультет Томского университета. Преподавала в городском ПТУ. Стихи публиковались в газетах Томского университета «Alma Mater», «Гуманитарий», в сборнике «Не вдруг напишется строка» (Томск, 1998), в журналах «Томская старина», «Сибирские Афины», альманахе «Каменный мост». В 2007 году однокурсники выпустили книгу «Буду…» (редактор-составитель Н.Г. Нестерова).

***

Вот город. Пустота вернулась
В него с умчавшейся листвой.
И несравнимый тяжкий ужас
Пред наступающей зимой…
Всё кажется: как только берег
Реки затихнет подо льдом,
Неумолкающих истерик
Не выдержит усталый дом.
Он рухнет под напевы вьюги.
Обломки ставень и ворот.
И всё, что знали друг о друге,
Пришедшим снегом заметёт.

* * *

Соединенье кормящей руки
С голубем сизым.
Союз воркованья,
Рани и сини…
Пустяк – расстоянье.
Главное – крылья сильны
и легки.
Друг мой залётный,
мой древний приют,
Званый и жданный,
Всё – гром среди неба.
В тёплой ладони
Призывного хлеба
Мирные крохи
Бесцельно живут.

Игорь Бухбиндер (1950–1983)

Родился в Новосибирске. Учился там же в университете (факультет математической лингвистики). За участие в акции против ввода войск в Чехословакию был арестован, исключён из университета и выслан в город Фрунзе (ныне Бишкек). Работал машинистом на ТЭЦ. Помимо стихов, писал рассказы, переводил с французского (в частности Жоржа Сименона). Входил в ЛИТО «Горные зори» и «Время». Друзья вспоминали, что про подающих надежды авторов в то время говорили: «Ну, тебе прямая дорога к Бухбиндеру». Его стихи распространялись через самиздат (например, в первом выпуске альманаха «Майя»), позже они были опубликованы в приложении к «Антологии новейшей русской поэзии “У Голубой Лагуны”» Константина Кузьминского. Страдал от астмы, которая и погубила его в 1983 году.

ПОЭМА ОЖИДАНИЯ

Свитер зазнайства давно перешит –
Значит, и прошлого тоже не надо,
Что за печаль тебе, что за отрада
Темную душу свою ворошить.

Перебирая утраты, как струны:
В медленном вальсе, в исходном июне
Целую жизнь озаглавить: 3абудь.
Крыльями бабочки сны оторочить,
Крыльями бабочки, крыльями ночи.
/Ворох стрижей на открытую грудь/

В медленном сне, забываемом вскоре,
Где бы то ни было, – лишь бы не в школе:
Жирные стрелы набегов и дат.
Розовый Пушкин в ухоженных бачках,
Дети в обносках и дамы в собачках,
Римское право и рабский мандат…

Сколько возможностей нам для раздумий!
Мы тут такое кадило раздуем,
Что потускнеют лампады житий.
Чёрная радость и белая злоба,
Крепкая стража, глядящая в оба,
Вмиг отбивая охоту шутить.

Ненависть к детству, смердящему газом,
Запах чесночной, квартирной тоски,
Кубок Нике присуждённый миазмам,
Страшного фильма немые куски:

Как свирепея от пьяных регалий
Вы над девчонкой моей надругались,
Тешась дрожащим её животом;
Как приходил я в себя накануне –
В медленном вальсе, в проклятом июне,
Не сознавая, что будет потом;

Как заглушая любовные пытки
/Не разрешайте спиртные напитки/
Я прижимался к сырому столбу,
Чувствуя тяжесть прощального гуда,
Даже без тени надежды на чудо,
Даже без крохотки мысли во лбу…

Как объяснить невозможность надежды?
Чем утешаться, в какие одежды
Голое тело любви обернуть,
Как притвориться покладистым малым,
Шляясь по грубым обшмыганным шпалам,–
В смысле что некуда больше свернуть?..

Петь в поездах, задыхаясь на стыках,
Жить на гвоздях и мечтать о гвоздиках,
Тупо томиться в семейном соку…
Много ли проку свернуть себе шею?
Тем, что ещё говорю о душе я,
Сам себе саван до времени тку.

Время одуматься – к чёрту скитанья.
Годы свисают с души лоскутами
/Мог ли жесточе избрать палача?!/
Некогда рыться в искромсанном веке,
Надо бежать от постылой опеки,
Кроткую руку сдирая с плеча, –

Кто ты, непрошенный мной покровитель,
Что за судьбу ты в мальчишке провидел,
Не состоя с ним и в дальнем родстве?
Сладко месить мемуарное тесто,
Я не из этого выпечен детства:
Нет ни цуката в моём естестве.

Время – склониться к надёжным коленям,
Время – сродниться с моим поколеньем,
Знаться с эпохой как брату с сестрой,
Ногу в строю подобрать поровнее,
Шествовать в марше, от счастья бледнея, –
Благословенный мажорный настрой!..

Только докуда греметь башмаками,
Ставить подошвы на плоские камни,
Не заступая ногой за черту?
Как примениться к парадному стуку,
Как соблюсти непосудную скуку,
Не подносящую руку ко рту?..

/Мне ли не знать некрасивых соблазнов!/
Тяжко душе, сотворённой из плазмы:
Непредумышлен любой переход.
Некогда думать о боге каштанок –
Самый ничтожный в пути полустанок
Манит меня окунуться вперёд, –

В светлое завтра из солнечных нитей,
Необходимый душе заменитель
В пору тревожных и зыбких судей,
Может пойму я, вперёд заглянувший,
Чем притягателен голод минувший,
Чем ненавистен надкушенный хлеб.

Николай Данелия (1959–1985)

Родился в семье режиссёра Георгия Данелии и актрисы Любови Соколовой. Окончил режиссёрский факультет ВГИК (1983, мастерская Марлена Хуциева). Дебютной картиной стала «Эй, Семёнов!». 6 декабря 1985 года скончался в своей квартире. В 1999 году жена Георгия Данелии Галина организовала художественную выставку «3D (Николай, Георгий, Кирилл Данелия)». Первая посмертная книга «Моим друзьям» издана в 1992 году в Минске (ПФ «Трамп» – «Издательский дом»). В 2004 году в Москве Георгий Данелия издал сборник «Я прекрасно это начал…: стихотворения, живопись и графика» («Грошев дизайн»).

***

ТЫ ГЛАЗА МНЕ ЗАВЯЗАЛА
В РУКИ АВТОМАТ ДАЛА.
ЗАКРУЖИЛА И СКАЗАЛА:
«НАЖИМАЙ ВОТ ЗДЕСЬ.
ДА. ДА»
ПАЛЕЦ НА МЕТАЛЛ
ХОЛОДНЫЙ БЕЗ
СОМНЕНИЯ ДАВИЛ.
Я КРУТИЛСЯ, ЕЙ
УГОДНЫЙ, И
ПАЛИЛ, ПАЛИЛ, ПАЛИЛ.

***

О, СЧАСТЛИВЧИК,
ЭТОТ ЛИФЧИК,
ОН КАСАЕТСЯ ТЕБЯ.
Я СОВСЕМ ДРУГОЙ
СЧАСТЛИВЧИК,
Я КАСАЮСЬ БЫТИЯ!

***

МИР ЭТОТ БЕСКОНЕЧЕН
ОН БЕСКОНЕЧНО
ОБЕСПЕЧЕН.
ОН ПЕЧАЛЬНО ХАОТИЧЕН,
В НАЧАЛЕ, НЕСОМНЕННО,
ЛИЧЕН.
В КОНЦЕ – СТАНДАРТНО
БЕЗРАЗЛИЧЕН.
НА КОЙ ЖЕ ЧЁРТ ОН
СДАЛСЯ
М Н Е.

Владимир Воскресенский (1946–1970)

Родился в Москве. Учился в Московском энергетическом институте. Писать начал со школьной скамьи. Публиковался в некоторых официальных журналах и газетах, сотрудничал с газетой МЭИ «Энергетик». В 1965 году состоял в молодёжной группе демократических социалистов, издававших самиздатские «Тетради социалистической демократии» (вышло в мае –декабре 1965 года восемь выпусков). В 1966 году принимал участие в работе журнала «Русское слово» (вышло три номера) и в создании «Клуба Рылеева» – независимого объединения литературной молодёжи. Участвовал в нескольких неофициальных демонстрациях. Был знаком с Юрием Галансковым и после ареста последнего хранил у себя самиздатский сборник «Феникс 66», который затем распространял.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ПИСЬМО

Я умер.
Вчера или раньше,
сегодня или завтра,
но я умер.
Не имеет значения –
смотрит ли на меня день,
обнимает ли меня ночь,
любит ли меня женщина,
целует ли меня она
или плюёт мне в лицо.
Мои руки берут яблоко
и не ощущают его тяжести,
мои губы прикасаются к вискам
и не чувствуют тепла,
мои слёзы текут по щекам
и не оставляют следа.
Осень, мёртвая и холодная,
обволакивает ледяным туманом
немые дома и забытые улицы.
Так было в том году.
Он кончился смертью матери.
Сегодня моя очередь,
и пальцы мои немеют от ужаса.
Что мне от того участия,
в котором увядают цветы
даже жёлтого цвета?
Что мне от белых телеграмм,
весёлых и далёких?
Разве только напомнят они
снег, падающий на лоб
и не тающий?
Сейчас ночь, и спит,
спит чёрная больница,
возле которой бродит
белая душа моей матери.
Иногда автобус пронесёт мимо
усталых спящих живых людей,
и тогда мама прячется за ограду.
Друзья. Они были и у неё.
Пожалуй, не меньше, чем у меня.
Мир вам, стремления моих друзей.
Вы – большие и ненасытные,
вы – одеты в утренние размышления
в метро или троллейбусе, –
забудьте меня.
Молод ли я?
Способен ли я поверить
нелепому человеку – счастью?
Цель моя, почему ты распадаешься,
разваливаешься?
Я пытаюсь обмотать тебя
обманом и оптимизмом,
скрепить строчками Пастернака,
но ты неудержимо,
со стиснутыми зубами,
уничтожаешь сама себя.
Да, я смеюсь.
Все видят – над ними,
никто не видит – над собой.
Я бы любому дал руку,
но она никому не нужна.
Разве только отцу и сестре.
Спасибо, этот свет,
и на этом.
Сейчас ночь,
и вся квартира освещена.
Никого. По Аполлинеру –
я и мой рассудок.
А может быть, только я.
И тогда действительно – никого.
Ведь я умер.

Намжил Нимбуев (1948–1971)

Родился в Улан-Удэ в семье известного бурятского поэта Шираба Нимбуева. Учился в Литературном институте им. А.М. Горького. Писал стихи (большинство – на русском языке, но есть и на бурятском), тексты песен, рассказы, пьесы, повести для подростков. Перевёл на русский язык с монгольского семнадцать поэтов Монгольской Народной Республики, с бурятского – стихи Дондока Улзытуева, а также рассказы и повести бурятских писателей. Автор работы «От чего не свободен “свободный” стих». Посмертно вышли: подготовленный им самим сборник стихов «Стреноженные молнии» (Улан-Удэ, 1974), переизданный в 1975 и 1979 годах в Москве; детективная повесть «Мальчишка с бантиками» (совместно с Олегом Манджиевым; Элиста, 1975; позже – Улан-Удэ, 1988). К 50-летию поэта был издан сборник «Стихи», дополненный переводами на бурятский и воспоминаниями современников (Улан-Удэ, 1998). В 2003-м увидело свет издание «Стреноженных молний», включающее переводы с монгольского и прозу. В 2017 году в Москве вышел двухтомник: Том I «Стихи». Том II «Проза», в 2018-м в Улан-Удэ – книга «Я песчинка огромной оранжевой Азии».

***

Поэт умрёт.
Анатом вскроет тело –
поэзии земную оболочку –
и вынет коченеющее сердце.
И взору изумленному предстанут
вонзившиеся в сердце глубоко
индейских стрел кремневые концы,
гарпуны костяные папуа,
обломки скифских смертоносных копий,
кусочек пули дьявольской «дум-дум»,
осколок разорвавшейся гранаты…

И миру станет ясно, почему
так мало прожил он,
и почему
прожгла насквозь стихи его простые
незримая пронзительная боль.

МУЗЫКАНТКА

Л.А.

Ты трепетные пальцы протянула,
как знойные южанки на гравюрах
протягивают гроздья винограда.
О, сладостные пальцы музыкантки,
которые целую, словно пью!
Вы десять струн лесного родника,
вы десять тонкокожих виноградин,
чья нежная просвечивает мякоть
на солнечном свету, а в ней темнеют,
как водоросли, стебли костяные…
Чтобы создать мой мысленный портрет,
ты чуть коснулась пальцами лица.
И чудится: блаженствую в степи,
сквозь сомкнутые веки светит солнце,
а по лицу порхают махаоны,
от пестрых крыльев оставляя след…
Так было странно и необъяснимо
прикосновение дрожащих пальцев –
все грезы детства, первую любовь
отдал бы за безмолвное порханье,
за эту музыку девичьих рук!