Анна Аликевич

Поэт, прозаик, филолог. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького, преподаёт русскую грамматику и литературу, редактирует и рецензирует книги. Живёт в Подмосковье. Автор сборника «Изваяние в комнате белой» (Москва, 2014 г., совместно с Александрой Ангеловой (Кристиной Богдановой).

Обзор новинок переводной литературы от 17.03.2018

(О книге: «Голос женщины. Женская поэзия Финляндии: антология». – СПб.: Издательство «Пушкинского фонда», 2017).

I.

Думаю, что антология женской поэзии Финляндии «Голос женщины» станет одной из главных переводных поэтических книг этого года. Небольшая, но тщательно составленная и отлично откомментированная, она скорее предстаёт хрестоматией, то есть основами финско-шведской женской лирики ХХ века. Потому что в большинстве своём мы не знакомы даже с классиками финской женской школы, а не только с последними течениями. В книге представлены более 35 авторов, как рождённых до революции, так и ровесниц поколения хиппи. Это Хилья Онерва, Сайма Хармая, Хельви Хямяляйнен, Айла Мерилуото, Сиркка Туркка и другие, менее известные за рубежом поэты.

У гадюки всё-таки есть золотая полоска, вы же – сплошная серость.
Гадюка золотополосая – и та вас не любит,
вашей зимой она видит гадючьи сны, но у неё есть
золотая полоска,
как будто радуга золотая на ядовитом теле,
она видит гадючьи сны, чтобы пережить вашу зиму.

(Хельви Хямяляйнен)

Благодаря тому, что поэты расположены в книге в хронологическом порядке, мы как бы видим всю историю Финляндии ХХ века в её развитии и переменах, но видим женскими глазами – глазами матери, дочери, сестры, жены, учительницы, служанки, студентки. Глубокий внутренний мир с лишь отраженными в нём внешними событиями преобладает как тематика стихотворений. И это, казалось бы, повод обвинить антологию в камерности, презентации «маленького мирка слабой половины»: мол, о чём еще может писать финская баба, кроме своих бед, своего котла и своего одиночества? Но текстов «женской» (обычно под этим подразумевается «любовной») тематики в книге неожиданно мало. Куда чаще это социальная, гражданская, философская лирика. Однако и того, кто надеется встретить здесь пылающее поле борьбы за права женщин, тоже ждёт разочарование: книга одинаково далека и от политики, и от злободневности – в грубом смысле этого слова. Эта антология – остров искусств.

Не исцеляйте слепого,
если зренье лишает его дара более подлинного,
слуха, что тоньше ночи.
Картина – лишь отражение,
тьма – раздумий глубокий покров.

(Ээва-Лийса Маннер)

Но, поскольку это всё-таки «Голос женщины», то неизбежно присутствуют тема матери и ребёнка, тема оставленной своей семьёй старухи, антивоенные ноты, жалобы на трудность поисков работы и невозможность защитить себя в мире, где правит грубая сила. При всей её ироничности, даже подчас прагматичности, поэзия жительниц Финляндии первой половины ХХ века трагична. Бедность и суровые условия жизни, сложное историческое время, дефицит мужчин, тяжёлая работа и необходимость как основная дорога жизни – вот лейтмотив творчества старшего поколения, рожденного в 10-е – 30-е.

Не одеваю своего ребенка
в шёлковое платье.

Потрепанные штаны, кофта не в цвет –
вот одежда, которая взгляда не оскорбит,
не отличается от рваного торжества
водоёмов, деревьев, дорог, земель,
от их красоты

(Эйла Кивиккахо)

Однако лирика послевоенного поколения и тех, кто рождён после 60-х, – принципиально иная, и по форме, и по тематике, и даже по культурным влияниям. Возможно, она уступает в глубине и следовании традиции, но выигрывает в лёгкости, проблеске надежды в сумрачном северном небе, в своих путях к будущему, сменяющих вечное возвращение к прошлому. Линия финской лирики, одновременно очень близкая нам внутренне, отзывающаяся в нашей душе-христианке, тематически проходит бок о бок с великорусской традицией, как и Финляндия приближается к нашей Северной Столице. Но очевидно также влияние на неё европейской и западнославянской школы. Недаром сами поэты отмечают воздействие на их творчество со стороны таких европейских классиков, как Эмили Дикинсон, Эзра Паунд, Герман Гессе, Шарль Бодлер и др.

А я кручу
сырую салаку, как молот, за хвост,
мечу её на траекторию.
И она попадает точно к белому
коту – тому, что ходит, скривив голову,
с тоской в глазах, от всех в стороне.
У него душевная травма,
возможно – какой-то извечный вопрос.

(Сиркка Туркка)

Судьбы женщин, включённых в антологию, самые разные, несмотря на то, что все они – жительницы одной и той же небольшой сумрачной страны, с одной и той же «Калевалой», холодными ветрами, бедной землёй, суровым морем. Среди них есть те, которые никогда не бывали сыты и умерли от дистрофии или грудной болезни (Катри Вала), – и есть супруга президента Финляндии. Люди, которые никогда бы не встретились в реальной жизни, встретились под одной обложкой. Здесь есть признанные мастера, профессиональные литераторы и переводчики, как Ээва-Лийса Маннер или Мерья Виролайнен, а есть женщины-кометы – финская Мария Башкирцева Сайма Хармая, многогранная и сверкающая Хелена Синерво. Их объединило не только одно время и общие истоки, но и их дар.

Эй ты, старая рожа
в зеркале ванной,
ну и изменилась же ты!
Да не горюй,
мы ведь приятельницы.

Хотя я красивее.

(Айла Мерилуото)

II.

Пожалуй, можно выделить два основных направления в женской лирике Финляндии: консервативное и модернистское. Одной (идеалистической) системе ценностей в виде теплого очага, наличия мужчины в доме, благодарных сыновей и сытых младенцев – противостоит другая, более поздняя, заявляющая о праве женщины на освобождение, но не как самостоятельной хозяйки, работницы и матери, решающей свою судьбу (старшее поколение), а как не-женщины: равного мужчине человека, индивида с правом выбора, в том числе и своих взглядов (младшее поколение).

«У меня нет денег,
И никто не даёт мне работы…
Может, разбить витрину?» – спрашивает Катри Вала.

«Трава всегда у себя дома,
Земля её дом…
Я же чужая везде.
Где же мой дом, мой род?» – вторит ей Хельви Хямяляйнен.

«От работы к работе.
Всех дел не сочтёте –
Мыть, стирать да варить.

От заботы к заботе.
В этом круговороте
Полжизни осталось», – сетует на тщету своего существования Хельви Ювонен.

«Разумеется, тишина – это роскошь,
И для ребёнка тоже.
Осознаёшь это, когда остальные ушли,
А ты сидишь с двухлетним на кухне», – добавляет Хелена Анхава.

Кто бы мог поверить, что всё это – стихи «революционерок», которые борются за «право на слово», «право на свободу»? А, тем не менее, это так. Это представители консервативной школы, но вместе с тем уже сам факт существования их творчества – огромный шаг по пути «освобождения женщины».

А вот уже открытый бунт следующего поколения.

Против «несуществования» женщины в мужском мире:

«Он принёс в жертву
Не только своего сына. Свою дочь тоже.
Настолько целиком, что никто
Даже не знал о ее существовании».

(Миркка Рекола)

Против идеализации семейного очага:

«Так много берёзовой каши,
Что хватило бы на метлу.
Швырну хворостины в печь:
Никакая любовь и ненависть не горят так,
Как те, что получаем в подарок из детства.
Синим пламенем дрожат
Души в детских кроватках,
Как огоньки в сумеречных болотах.
Концлагеря возводятся дома.
Колючая проволока ласки обвивает
И расцветает розами».

(Эйра Стенберг)

Против принудительного традиционного сценария семьи:
«В хрестоматии руки полны собственными детьми
Уж лучше мох вовнутрь, в глотку сучок».

(Катарийна Вуоринен)

«…жизнь только одна, если хочу большего, чем она, если хочу – разве это преступление? Она хочет стряпать в маленькой комнате маленькие блюда, ухаживать за маленькими детьми, вечерами прижиматься ко мне. Разве это какое-то преступление, спрашивает она, и я отвечаю: никто не может дать другому ни большего права, чем есть у него, ни большей свободы».

(Сайла Сусилуото)

И, наконец, откровенное, хоть и немного ироничное выступление против всей традиции в целом – патриархальной, матриархальной, любой старой истины – в пользу свободного будущего:

«праматери на насесте, старые стервы –
Ещё и выступают,
Требуют потрошеных окуней,
Младенцев и картофельной запеканки».

«Бабушка считает, что из мамы не вышло, что должно
; а из невесток не вышло вообще ничего
; а из сестёр вышло то, что не должно было.

Возможно, истина только одна
И она печальна».

(Вилья-Туулия Хуотаринен)

(Орфография и пунктуация оригинала сохранена. – Прим. ред.)

В сущности, если смотреть на финский «эпатаж» из сегодняшнего 2018 года – и вспоминать всевозможный опыт раскрепощения женщины ХХ века (и человека вообще): распад традиционной семьи, дошедшие до абсурда свободы, эксперименты с языком, метрикой, образами и безобразностью – и с человеческими жизнями, – то женский голос финляндки покажется нам, несомненно, подлинным, но чуть слышным во всеобщем хоре модернистской женской традиции. И ещё он покажется нам старомодным, робким, мелодичным… и очень женским, что ли.

В самом деле, глупо бунтовать против благополучной семьи только потому, что у тебя её нет, а хотелось бы. Глупо бороться за равноправие с мужчиной, если тебе нужно вовсе не равноправие, а достойный мужчина и хранитель очага, просто у тебя этого нет. Часто бунт финской женщины представляется скорее маской её горя и личных потерь, а не истинным поиском новой, «свободной» себя. И эту традиционность, женскую мягкую ноту под личиной новаторства и стремления к европейскому стандарту чуткое ухо, конечно же, улавливает.

III.

Военная лирика и гражданские мотивы – казалось бы, разве это так актуально для некрупной, сравнительно мало участвовавшей в войнах ХХ века, по большей части политически несамостоятельной державы? Протекторат Российской империи, долгая и сложная история неоднозначных взаимоотношений с Союзом, прогерманская политика в годы рейха, затем полуформальная автономия в составе Европы (если корректно это так называть). Очевидно, нет почвы для воспевания героического наследия, как и для призывов к разоружению и смене мечей на плуги – не имперский масштаб. И, тем не менее, – как пронзительна (анти)милитаристская лирика финских поэтесс, как много в ней скорби, внутреннего опыта, боли: словно они ощутили на себе страшные войны прошлого века и разделили судьбу своей славянской сестры Польши.

«Хотя мы никогда не устраивали того парада,
что в истории более счастливых народов зовётся
            парадом победы,
хотя по Большой Площади никогда не проносили
            ваши простреленные знамена,
хотя пушки ваших побед никогда не гремели
            на параде в вашу честь,
хотя ваше оружие, это бедное, любимое, славное оружие,
никогда не шествовало по Большой Площади
            мимо группы генералов
под восторженные крики ликующего народа и приветствия всего мира.
Никогда, никогда.
Вы часть нас самих, часть нашего тела, часть нашей чести».

(Хельви Хямяляйнен)

Да, возможно, финны не гибли массово на фронтах ВОВ, не потеряли большей части мужского населения на поле битвы и в лагерях, но трудные времена ХХ века не обошли стороной и их консервативный север. Особенно печальна участь женщины, которая при любой войне – наступательной, оборонительной, справедливой, несправедливой – вынуждена терять свой дом, не иметь хлеба для своих детей, мыкаться в тщетных поисках работы и перепрятывать остатки припасов от чужих и своих. Глупо говорить, что узник советских лагерей страдал больше или меньше, чем узник немецких. И так же странно рассуждать о том, кто понёс больше лишений – финская, польская, русская или литовская женщина – в годы голода или оккупации. Как будто голод или холод имеют национальность или политические убеждения.

Там леса вашего деда,
берега вашей мамы
и тропинки вдоль берегов,
выгон, где она пасла коров,
родник, куда соседка опустила бутылки с соком,
и те пережили там зимнюю войну,
временный мир и новую войну.
И когда она три года спустя
            летом сорок второго
возвратилась и погрузила руки в родник,
они приветствовали её – целые, гладкие, свежие,
словно терпеливо ожидающие спрятанные дети.

(Ээва Килпи)

Мотив человеческого страдания от войн и жестокости в этом мире переходит в высокий принцип ненасилия не только по отношению к живым существам, но и к самой земле. Можно сказать, по сути своей лирика финской женщины всегда христианская, даже когда она восстаёт против утеснения со стороны традиционных ценностей. Мы не найдём здесь призывов к покорению мира, перестройке чего бы то ни было, желания обернуть реки вспять или склонности дать бой несовершенству этой Вселенной во имя недосягаемого утопического идеала.

И что же ещё эта земля должна вынести?
Она как публичная девка в каком-нибудь
Гарнизонном городишке,
Где сто мужчин и одна женщина,
Они ковыряют её беспрерывно,
Как весной разворотили тяжёлыми машинами…
                                               …когда мать-земля
Подумала было, что на мгновенье освободилась из их когтей,
Когда она в самом расцвете, с прекрасным распускающимся венком
В волосах, они появляются вновь, как танки на поле боя…
                                               …зимой она может залечивать
Раны, у неё ни о чем не спрашивают, земля для них – б…, которую
Можно сколько угодно иметь.

(Каарина Валоаалто)

В маленьком обзоре невозможно более подробно рассказать пусть и о небольшой антологии, но всё же важно отметить еще тему творчества (и самой его возможности), потому что она – одна из центральных в книге. Почти все поэты говорят о трудности совмещения ролей семейной женщины и писательницы / художницы. Те же, кто не имеют семьи, сетуют на сложность сочетания забот о хлебе насущном и самовыражения. И всё же нельзя сравнивать голод и бесприютность старшего поколения, для которых творчество было «вопреки» (существует именно потому, что невозможно в таких условиях), – и «препятствия» современных лириков, ограниченных недовольством родни из-за их образа жизни или муками самоопределения (привлекает и музыка, и поэзия, и живопись, и просто ритмы большого города – что же выбрать?)

Чего вы требуете от меня?
Монета моя к ладони приклеена
Огненно-красной кровью,
Я отняла монету свою у смерти,
А вы желаете платы за перевоз…

Вы просите у меня милостыни?
Моя монета дика, покрыта кровью моей,
Ею нельзя заплатить ни за жилье, ни за хлеб.
Моя монета для звезд и луны,
Я небо куплю на грош в моем кулаке,
Не хлеб, не жильё –
Я тысячу слов куплю на этот обол,
Вырванный из-под собственного языка, у смерти похищенный.

(Хельви Хямяляйнен)

___________

Рецензент благодарит культуролога Л.Е. Фролову за экскурс в историю Финляндии.