Вл. Новиков: «Сейчас есть пассивное сопротивление Высоцкому»
К 80-летию Владимира Высоцкого о поэте для «Textura.club» рассказывает Вл. Новиков – литературовед, профессор факультета журналистики МГУ, один из пионеров филологического изучения бардовской поэзии, чьё очередное переиздание книги «Высоцкий» в 2018 году вышло в серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия». Сокращённый вариант интервью опубликован в «Учительской газете» (№ 4 (10709) от 23 января с.г.). Беседует Борис Кутенков.
– Владимир Иванович, достаточно ли Высоцкого сегодня изучают в школе? С каких вещей, на Ваш взгляд, стоит начать и чем они могут быть важны подрастающему поколению?
– Не только в школе, но и в вузе в списке отечественной литературы есть Высоцкий, указано несколько его песен, самых известных хитов. Но Высоцкий – не только автор отдельных произведений, он создал определённую художественную структуру. Он страдал, что у него нет книги, а книга, между тем, у него была, потому что он писал очень системно. И, в отличие от «служебных» поэтов, которые писали «паровозы» для проходимости и элегические «жалобы на жизнь» для души, у Высоцкого очень сюжетно насыщенная поэзия. Он поэт уникальной тематической универсальности. Поэтому его надо читать в виде здания, которое выстроено им, оно объёмно. И при этом от учителя здесь желательно знакомство с Высоцким в достаточном объёме. Как это ни парадоксально, Высоцкого редко кто знает основательно – кроме тех, кто им серьёзно увлечён.
– Почему так происходит?
– Дело в том, что при разговоре о Мандельштаме или Цветаевой невозможен разговор на основании десяти прочитанных текстов. А с Высоцким это происходит повсеместно: знает человек десять песен – и обобщает! От учителя здесь требуется в первую очередь экспертное знание Высоцкого в полном объёме, всех его 400-500 текстов. А затем уже – взгляд, может быть, и субъективный. Наряду с самыми известными хитами – «Я не люблю…», «Охота на волков», «Памятник» – у каждого учителя должен быть свой, персональный выбор Высоцкого. Потенциально такая любимая песня есть у каждого человека. И когда он откроет её школьникам, то установится контакт. Даже у того, кто не любит Высоцкого, такая песня есть.
– Есть ли такой персональный выбор у Вас?
– Как-то я приходил к моему другу Льву Соболеву в филологический класс гимназии и разбирал песню, которую он исполнял всего два раза – «Песню про белого слона». Почему я сделал этот выбор? Потому что я вижу здесь иерархию ценностей Высоцкого: белый слон – это аналог «белой вороны», какого-то нестандартного человека, который покидает героя песни. И в конце следует очень парадоксальный вывод – о белом стаде, которое объединяет «белых ворон», индивидуумов: «Пусть гуляет лучше в белом стаде белый слон — / Пусть он лучше не приносит счастья». Когда я писал об этом в своей книге «Писатель Владимир Высоцкий» 1991 года, мне казалось, что только мне близка такая парадоксальная песня. А в самое последнее время исполняют молодые люди: Чулпан Хаматова, Оксана Акиньшина, которая участвовала в фильме «Высоцкий. Спасибо, что живой». Она её спела с пониманием, а вот когда Кобзон поёт Высоцкого, чувствуется, что он его до глубины не понимает.
– Как учителю вводить Высоцкого в историко-литературный контекст?
– У него вполне определённые литературные корни. Я писал о связи Высоцкого с Маяковским, о заимствовании им определённых черт футуристической поэтики. И, когда я написал первую такую статью, то Вознесенский, который испытал определённую ревность, сказал: «А вы знаете, Володя у меня многому научился». И он был по-своему прав. Связь Высоцкого с постфутуристической традицией – это важная вещь: Маяковский, Вознесенский – это, действительно, его генеалогия.
– Переиздание вашей книги датировано 2018 годом. Поэтому поговорим немного о соответствии Высоцкого текущему времени. Высоцкий, как известно, был универсалом – кино, телевидение, театр не мешали его органическому воплощению в качестве поэта. Актуален ли образ поэта-универсала сегодня, когда поэзия вытеснена с телеэкранов и всё более отграничена от сферы массового восприятия?
– Перед поэзией стоит задача поднять голову и выйти к читателю, словом – вторгаться в жизнь. А формы такой коммуникации могут быть самыми разными: это не значит, что непременно надо брать в руки гитару. Но какие-то формы театрализации, использования новых медийных технологий, связь с визуальностью должны присутствовать. Дух любимовской «Таганки» был прежде всего поэтическим: он пьес долго (до «Гамлета») не ставил, за что его ругали. Новую поэзию создадут не те люди, которые стремятся поучать, – об этом не может быть и речи, – а, как говорил Маяковский, «надо чтоб поэт и в жизни был мастак», человек широкого круга интересов. Поэт должен быть артистом в широком смысле слова. Высоцкий очень дорожил словом «поэт», а я бы сказал, что сейчас важнее пастернаковское слово «художник». Как-то Джине Лоллобриджиде задали вопрос: а кем вы себя считаете, актрисой? Она ответила: «artist», и интервьюер подумал, что имеется в виду актриса. А она имела в виду артиста как художника, от слова «art». Время сейчас располагает к тому, чтобы создавать искусство в широком смысле слова. Синтез поэзии и других видов искусства может быть только неожиданным. И здесь не последнюю роль будет играть интернет. «Стихи.ру» – это еще архаичная форма: нужны какие-то неканоничные формы интерактивного взаимодействия с читателями и слушателями.
– В каких сферах сейчас не хватает поэзии?
– Например, в сфере литературной критики. Критика по природе своей поэтична, но почему-то даже поэты, когда садятся писать критику, пишут нудные статьи.
– В Вашей книге говорится, что споры о Высоцком не прекращаются, но в критике появляются одинаковые статьи, пересказывающие уже написанное. Ушёл ли Высоцкий «в заслуженный и нежеланный покой» в критико-полемическом дискурсе?
– Высоцкий в критике не стал общим местом и никогда не станет, поскольку у него всё утверждается от противного: «Я не люблю…». Именно поэтому он встречает сопротивление. Статей бумажных «против» Высоцкого уже не публикуется, они не востребованы, хотя, может быть, кто-то и хотел бы их писать. А снобизма очень много – и в интернете, и в устных разговорах. Я, например, свою книгу о Высоцком никогда не дарил своим близким знакомым, потому что их круг довольно снобистский. Ко мне сотни, если не тысячи подходили за автографом незнакомые читатели, которые сами охотно покупали книгу, а подарком считали авторскую надпись. В определенной среде сохраняется высокомерное отношение к Высоцкому. В финале своей книги я, как вы помните, выстраиваю диалог вдумчивого сторонника Высоцкого со скептиком, отрицающим художественную состоятельность его поэзии. Многие мне говорили, что, мол, такого дурака нет. Но к числу людей, разделяющих подобную точку зрения, принадлежали и весьма умные люди: Михаил Леонович Гаспаров не включал его в контекст своих стиховедческих разработок, Сергей Сергеевич Аверинцев неодобрительно высказывался о Высоцком. Их право, их позиция. А вот Бродский, напротив, ценил языковую оригинальность Высоцкого и говорил, что его песни «действуют таким образом на публику не столько благодаря музыке или содержанию, но благодаря бессознательному усвоению этой языковой фактуры». Тут нужно отдать должное филологической проницательности Бродского. Высоцкий действительно живое явление языка, а некоторые филологи считают его неканоничность «искажением». Так что, я бы сказал, есть пассивное, а не активное сопротивление Высоцкому. Сам он, однако, в персональном утверждении не нуждается: у него миллионы поклонников, в каждом городе найдётся человек, который соберёт деньги, чтобы поставить ему памятник, – про кого ещё можно так сказать?
– А вам действительно хотелось бы, чтобы его признали все?
– Нет, мне одинаково интересно говорить и с теми, кто его принимает, и с теми, кто не принимает.
– Есть ли у Высоцкого последователи в новейшей поэзии?
– Нет и быть не может. Скорее можно видеть это наследование в прозе: например, многие новеллистические сцены Романа Сенчина перекликаются с ситуациями Высоцкого. Возможно, в драматургии. Но продолжателей Высоцкого в поэзии нет.
– Почему так произошло?
– Он полистилист, который не завещал какой-то конкретной тропинки – во всех отношениях, и в политическом, и в эстетическом, и в житейском. «…Делай как я – / Это значит, не надо за мной! / Колея эта только моя – / Выбирайтесь своей колеёй». Вот никто и не пытается.
– Интересно, почему же всё-таки его дорога оказалась закрыта…
– Потому же, почему оказалась закрыта и дорога Пушкина. Лермонтов и Тютчев оказались гораздо более продуктивными в эволюционном смысле. Бродский, кстати, тоже из поэтов-завершителей: недаром во многих школьных и вузовских учебниках он и Высоцкий стоят рядом. Так же, как Бродскому невозможно подражать, – а если кто подражает, то сильно ошибается, – так и Высоцкому.
– А вообще, какая почва для споров именно в современной критике о Высоцком и что до конца не исследовано?
– Не исследована его антиномичность, амбивалентность. Как-то у меня в Фейсбуке развернулся спор по поводу «Песни про Серёжку Фомина», которого отец «спасал от армии», а потом он стал героем Советского Союза. Возник вопрос о том, справедлива ли эта звезда героя, и меня спросили, что я думаю по этому поводу. И такова жизнь: сколько настоящих героев Советского Союза, а сколько шарлатанов появилось после войны! А этот вопрос остаётся неразрешимым. Тут присутствует именно антиномия, способность Высоцкого поставить вопрос и не решить его. Эта многозначность Высоцкого людей раздражает, им хочется однозначности.
– Какие ещё примеры такой антиномичности в его песнях вы можете привести?
– Например, в песне «Беда», которую кто только не пел, даже Алла Пугачёва. Что там происходит? Оклеветали женщину или она просто изменила своему любимому, а про это сообщили? Но даже во втором случае сплетничать, как говорится, нехорошо. И к тому же мы знаем, что женщины с неоднозначными моральными устоями бывают очень привлекательными для мужчин. Или – «Песня про первые ряды» («Была пора: я рвался в первый ряд…»). Там решается вопрос: что надо – выходить в первый ряд или отсиживаться в последнем? Этот вопрос перед современным молодым человеком стоит очень остро: делать карьеру или сидеть тихо и вести себя интеллигентно?
– Но у Высоцкого об этом и прямо сказано: «Не надо подходить к чужим столам / И отзываться, если окликают…»
– Именно так. И эту ситуацию выбора он передаёт энергетически: нужно поступать не так, как «правильно», а так, как подсказывает соответствие твоей внутренней сути.
– Что принципиально нового привнёс Высоцкий в жанровом отношении?
– У него есть специальный жанр, который называется «устная проза». И он очень сердился, когда во время этих разговоров между песнями аудитория начинала невнимательно слушать. Он говорил, что это еще один способ выразить то, что он хотел передать в песнях. И в этом смысле могу сказать, что Высоцкий повлиял на меня как на педагога: своим актёрским мастерством, умением произносить один и тот же текст тысячу раз и не автоматизироваться, а выразить какие-то оттеночки. Про аборигенов, которые съели Кука, про театр на Таганке – во всех этих текстах содержание было отработано, а произнесение – импровизационно. И это наша педагогическая проблема: с одной стороны, мы хотим, чтобы образование было системным, а с другой – чтобы оно было ориентировано на конкретную целевую аудиторию. И ещё сочетание чёткости и импровизационности: на лекции я стараюсь дать чёткий план, а потом по нему импровизационно идти. Когда Высоцкий пародирует персонажей, у них как бы каша во рту, а когда говорит от себя – у него чёткая мхатовская дикция и артикуляция. Для учителя очень важно чётко артикулировать свою речь, «говорить диафрагмой», как сказал Максим Амелин на вручении премии «Поэт». Так что Высоцкий важен для учителя и в таком прагматическом плане.
– В статье «Классик Владимир Высоцкий» Вы пишете, что Высоцкий не был способен сочинить что-то угодное властям, но и не лез в диссиденты. При этом для него была невыносима непечатность стихов и песен. Вспомним разговоры новейшего времени о попытке власти узурпировать писателей, об ужесточении цензуры… Как бы вёл себя Высоцкий в этой ситуации? Радовался свободе по сравнению со скрепами соцреализма – или наоборот?
– Стихия гласности, отмена цензуры, – всё это Высоцкий бы приветствовал. Но он, конечно, не смог бы не заметить, что на смену цензуре пришли какие-то другие препятствия. Любая форма конформизма для него была исключена, и даже дипломатические уступки власти невозможны: он как-то признавался лучшему другу Вадиму Туманову, что как-то написал некие советские стихи, а на следующее утро их выбросил, потому что органически не мог их принять. Готовя издание 2013 года, году я нашёл в Интернете интереснейший рассказ геолога Виктора Леглера. Он работал у Туманова и однажды сидел дома у Вадима Ивановича, когда к тому пришел Высоцкий, только что утвержденный на роль Дон Гуана в фильме «Маленькие трагедии». Туманов говорит Виктору: «Спой про Ленина» (имея в виду знаменитую «Балладу об историческом недосыпе» Наума Коржавина со словами: «Какая сука разбудила Ленина? / Кому мешало, что ребёнок спит?»). И Высоцкий нашёл эту, в общем, хорошую песню слишком прямолинейной, сказав, что если бы он писал политическую сатиру, то писал бы более сложно. Он писал бы не для 14 процентов населения, а еще и для тех 86 процентов, которые стремятся к сохранению «статуса кво» и не нуждаются в свободе слова, демократии и так далее. И это несмотря на то, что по своей природе он принадлежал скорее к 14 процентам. Он видел истину объёмно, стереоскопично. В этом смысле он был максималистом – с тенденцией к пониманию всего, а не только актуальных политических лозунгов. У него была одна абсолютная духовная стратегия, тактики у него не было.
– Как бы он отнёсся к писателям, которые сегодня на стороне власти, – вроде Захара Прилепина, – сатирически, острополемически?
– Я думаю, что Захар Прилепин был бы для него прежде всего интересным персонажем. Он довёл бы его идеологию до абсурда. Примерно как в «Письме рабочих Тамбовского завода», «Так наш ЦК писал в письме открытом, мы одобряем линию его…» И думаю, что отнёсся бы не только с иронией, но с пониманием и даже каким-то сочувствием — не так, как Галич, у которого есть свои достоинства, но система другая. Галич – монологист, он не понимал душой своих противников. А Высоцкому доставляло удовольствие их понимать. Если он видел перед собой человека ортодоксального настроя, то он пытался его выслушать, а не просто говорить: «дурак».
– Представим, что Высоцкий дожил до старости. Вписался бы он в новую систему 90-х, характерную изменениями, о которых при его жизни невозможно было помыслить?
– В этом отношении надо всё-таки считаться с Божьим замыслом. Когда Бог устраивает Пушкину нелепую дуэль с Дантесом в 37 лет, когда Бог обрывает жизнь Блока в сорок лет… Его замысел не подлежит такому спокойному обсуждению, «на ослабленном нерве». Мне кажется, это обсуждение – уже акт художественный. В каком-то смысле на этот вопрос, скажем, отвечал спектакль Марка Розовского «Концерт Высоцкого в НИИ», хотя действие там происходит еще в советское время, при жизни Высоцкого. Там было показано, что Высоцкий всегда не с властью, а с «униженными и оскорбленными». Безусловно, приветствовать самодовольство толстосумов он бы не стал. Сравнительно недавно я общался с Вадимом Ивановичем Тумановым, человеком, который занялся бизнесом ещё при советской власти, ярым антисоветчиком, но в то же время человеком рыночной эпохи. Это человек совершенно в духе Высоцкого: с одной стороны – бунтарь по духу, а с другой – противник деградации и разрушения. Он радеет за народ, скорбит о разладе между Россией и Украиной. Рискну предположить, что нынешняя позиция Станислава Говорухина Высоцкому не была бы близка…
– Но Станислав Говорухин знал Высоцкого и с ним вместе работал, у него есть проникновенный очерк о последнем…
– Персонажи судьбы Высоцкого – это всё люди исторические. Марина Влади, Оксана Афанасьева, товарищи по театру… Кроме тех, кто его гнобил, все они для меня как автора книги — обладатели драгоценной истины. И я всегда говорю: спрашивайте их, а не меня! Я участвовал в совместных телевизионных передачах с Геннадием Полокой, с Вениамином Смеховым, и смотрел на них как на носителей уникального знания.
– На какие общественно-политические вопросы и актуальные для новейшего времени отвечает Высоцкий?
– Может быть, это неожиданно прозвучит, но он отвечает на вопрос о знании и просвещении. Он видел, что народ наш, к сожалению, слишком тёмен, и выступал не за то, чтобы усваивать чужие взгляды, а за то, чтобы нести знание в самом широком смысле. У нас сейчас мало людей с широким кругом интересов: сейчас есть молодая «элита» с таким уровнем эрудиции, что дай Бог каждому, но всё-таки массовый наш человек, к сожалению, довольно невежественный. Как это в песне «Старый дом»: «Долго жить впотьмах привыкали мы». Дремучесть – вот что его беспокоило; он готов был вести спор с теми, кто считает, что «при Сталине был порядок».
– А предсказал ли он что-то из событий новейшего времени в своём творчестве?
– Предсказал «пожары над страной», общее неблагополучие. Он антиутопический мыслитель. Даже такая «Странная сказка» у него есть про «тридевятое государство», «тридесятое королевство» и «триодиннадцатое царство»… Там, где нет свободы и открытости, – там происходит вырождение. Без каких-то конкретных намёков, аллюзий, он показал, что если не будет конкуренции, то будет застой.
