Сати Овакимян родилась в 1988 году в Ереване. Окончила факультет театроведения Ереванского государственного института театра и кино (2010). Работала журналистом и сценаристом в телекомпаниях. Автор сборника рассказов «Полу-Остров» (2017). Печаталась во многих армянских СМИ, а также в журналах «Дружба Народов», «День и Ночь», «Тула». Участник 18 форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья (фонд СЭИП), длинного списка премии им. И. Анненского.
Лауреат IV Общеармянского конкурса рассказов «Абрикосовая косточка».
Нос
Перевод с армянского Анны Варданян
Двери закрылись. Тело моё поначалу дрожало, но в итоге — смирилось. И вот белоснежный халат анестезиолога и его улыбка чеширского кота идут в мою сторону.
— Ну что, ты готова оставить нам свой старый нос?
Оставить всё, оставить всех, всё на свете оставить. Зaбыть тело на чьей-то вешалке и исчезнуть в бесконечности, как я сейчас: в синем осеннем пальто, с трудом открыв тяжёлую, очень тяжёлую дверь магазина кое-как водрузить ноги на лёд, затем пройти сквозь оторопевший снег и с коробочкой в руках уйти в никуда. В коробке вплотную друг к другу лежат двенадцать медовых пряников-снеговичков с сахарной бессмысленной широкой пастью и надписью хо-хо.
— Эти двенадцать не продаются. Вы должны взять их обратно. Но мы уже посчитали по отпускной цене. Да, вы должны купить их по магазинным расценкам. Не хотите — не берите. Если берёте, должны заплатить. Нет? Значит оставьте. Я сейчас полицию вызову, ничего не докажете. Тем хуже, что это вы испекли и заверяли нас, что их разберут. Короче, мне в канун Нового года и без вас хлопот хватает…
Хо-хо — заводит свой усталый смех мёрзнущий на улице человек в костюме Деда Мороза. Хо-хо — всегда есть способ умереть, но я как-нибудь переживу, впереди следующий год, я — убегающая от мигающих огней светофоров, изумлённая, уставшая от собственной блеклости, хо-хо — в супермаркетах такие очереди, как будто до следующего года продуктов больше не будет, сплошной голод, сплошное хо-хо. Вперёд выступают голодные старушечьи руки. В воздухе парит знакомый аромат. Аккорд — снежная свежесть, волнение и корица, верхние нотки: мандарин, ель, пралине, сердечные ноты раскрываются несколько позже: это чуточку цветочный сладковатый аромат ожидания, надежды, мечты… непрерывный шлейф: дай денег, дай хлеба, благословлю, прокляну, дай, дай, дай — колышется в воздухе.
— Видишь? Превратили твой нос в носик. Новый нос, новая жизнь, новое дыхание.
Напоминающими рекламный слоган словами мой врач попрощался со мной, я — с носом, нос — с зеркалом. Зеркало опустело, ему нечего сказать. А у меня есть. Я всегда была убеждена, что девушки с маленьким носом наверняка счастливы. Может я вычитала это в каком-то гламурном журнале, или придумала, не помню… но я знаю точно, что больше никогда не услышу:
— Слышь, а нос-то — выдающийся! На носу сижу, далеко гляжу!
— На лице этой девочки разместились Южная и Северная Кореи. А нос, как горный хребет, вдоль границы, чтоб левая и правая друг друга не видели.
— Деточка, если отрежешь нос — станешь похожа на нормального человека.
И однажды мой новоиспечённый носик учуял запах красок, нашёл его, вошёл в его мастерскую. Я мысленно одержала победу. Одержали. Мы. Я и мой носик.
И внутри у меня защекотало, и неистово пляшущие слова взорвались вдруг в небе от восторга, и тела наши вступили в диалог, и слова превратились в стон. И поняла я, что мужчина всегда скучает по дому, поэтому входит в тебя, чтоб на несколько минут хоть заглушить тоску, и бьётся внутри, движется взад-вперёд, пытаясь снова оказаться там, и в момент оргазма космос дарит ему бесплатный билет домой. Уже потом, после приземления, я прикрыла влажными волосами налитые крепкие груди и, глядя на висящую передо мной фотографию Эйфелевой башни, прошептала, разомлевшая от наслаждения:
— Ты замечал? Эта башня — женщина. Бессердечная, порочная. Сквозь её раздвинутые ноги проходит толпа народу. А её железное тело стоит в полный рост — не стареет, не пресыщается и не устаёт.
— Да нет, это не женщина. Это мужчина. Не видишь его огромное хозяйство? Направил в небо и дрючит пухленькие облака.
Спустя несколько месяцев хлынет дождь, и я уйду из его дома, опустошённая после любви, после брошенных вскользь слов о том, что в возрасте Христа, мол, уже поздно жениться, лучше сбежать подальше, придумать новый мир и желательно это сделать в одиночку.
И я выбегаю из дома — вперемешку дождь и слёзы, — прохожу сквозь падающие с ветвей обнажённые тела листьев—самоубийц, параллельно слыша, как смерть стонет под подошвами ботинок прерванным возгласом осенних листьев, вдыхая каштановый запах бесчисленных мертвецов.
Кыш-кыш, кыш-кыш… вобрала в носик разносящийся от метлы запах пыли, сбежавший из соседнего кафетерия пар от горячего шоколада, вылетевший из окна незнакомца аромат поцелуя, запах перьев исполинского голубя, втянув город в ноздри — расхохоталась, истощённая от собственной неопределённости. Я ничего не умела, кроме как печь мамины пряники. Учёбу не закончила из-за денег. Журналиста-недоучку, естественно, нигде не ждали. И лгунью тоже не ждали — присланная отцом сумма, заработанная тяжким трудом, оказалась не в кассе института, а в медицинской клинике. И остались в большом городе я, мой новый нос и полная неопределённость. Дома меня принять не пожелали. Я начала жить с ним, подумала, что новая внешность подарила новую жизнь, может, не идеальную, но — интересную. Потом выяснилось, что в его жизни я не единственная такая — с изящным носиком. Он посоветовал не стесняться слёз. Слёзы — признак жизни. Если их копить, можно создать собственное море и плавать в нём сколько захочешь. И уплыть куда захочешь. От отчаяния я сбежала в бирюзовую узкую комнатушку в общежитии и начала писать. Писать и страдать. И чем больше я страдала, тем выше были мои шансы на издание, потому что боль — единственное мощное оружие писателя, а если есть оружие — его надо использовать. Надо рассыпать боль по бумаге, раскидать, передать, заразить ею всех. Пусть у боли будет сто ног, пусть она дойдёт до читателя, взбудоражит его.
Один из издателей сказал, что, если я напишу книгу, в которой много лука, домохозяйки будут питаться только моими произведениями, плакать и думать, что это полезно. И я начала писать «Дневник неудачника». По большому счёту, это не было ложью, потому что, если кто-то верит в твою ложь, она превращается в правду, а литература — правдивая ложь, бочка, наполненная порохом лузеров и одиночек. Но в этой цепи тебе на самом деле полагается лишь твоё одиночество. И вскоре осознаёшь, что настоящее одиночество — это когда зажигаешь последнюю сигарету и понимаешь, что она тоже тебя покинет, а ты останешься в своей роскошной софистике. И каким бы хорошим ни был твой издатель, всё равно — надолго ты у него не задержишься, потому что найдутся другие аутсайдеры, которым в свою очередь захочется в студёную зиму нанести каждому из вас по хлёсткой пощёчине.
Мой носик был изящным, но весьма чувствительным к ароматам, жаль, что от выбранных им запахов веяло неудачными романами, обертонами одиночества, иногда — забытыми в духовке печеньями. А я хотела, можно сказать требовала, чтоб мой новый нос поймал счастье, успех и любовь. Я была бессильна. Жизнь меня забыла в каком-то дальнем углу, как Фирса, брошенного в огромном доме. Мои деревья в цвету срубили, хотя мне было всего двадцать. Издатель сказал, что за публикацию книги я должна оставить в залог свою страсть, или продолжать печь-продавать печенья и тем обеспечивать своё существование. Я задумалась. Трудно погрузиться в недра собственного мира, бороться и мечтать, а потом оказаться выброшенной на чужой берег и положить возложить на алтарь чужой реальности собственную реальность. Пока я раздумывала — стать известной или продолжать блуждать по узким улочкам большого мира, — более дерзкие и решительные сумели быстро сориентироваться. И это к лучшему. Я люблю, когда удаётся выпутаться из неприятной ситуации независимо от себя. А может, у спасения другой путь? Я хотела бы познать глубину воды, но у моего пальто нет карманов, чтоб наполнить их камнями. Я хотела бы швырнуть нервы на тёмный чёрный город, но мои игреневые страхи пригладили мне волосы, и я заснула. Я хотела засунуть голову в глотку печи — глубоко, по возможности глубоко, но вспомнила, что у меня нет даже собственной кухни, а на общей кухне в общаге лишь жалкая электрическая духовка. У меня даже дневника нет, чтоб впихнуть туда запахи моей жизни. Но у меня есть головная боль — большая, стойкая, тяжёлая.
И даже запахи детства — аромат перепавших на Новый год мандаринов и нарядной ёлки — меня не спасают. Когда ты пропадаешь, пропадаешь бесследно, от того, что твоё настоящее сожрало прошлое, а прошлое — поглотило будущее. У тебя есть нечто постоянное — головная боль и изящный носик, который требует, чтоб ты его выставила напоказ и обошла весь город. Продемонстрировала на новогоднем празднике. В двадцать уже поздно становиться поэтом, а чтоб заделаться прозаиком — слишком рано. Быт ждёт тебя разинув пасть, а ты ещё вдыхаешь блуждающий в его мастерской запах красок.
Я иду по узким тротуарам большого города. Я везде ищу свой старый нос. В нём была моя сущность, в сущности — дом, в доме — деньги, в деньгах — профессия. Я пропала. У меня мигрень. Голова раскалывается от повисшего в воздухе запаха. В воздухе знакомый аромат. Женщины всегда хорошо различают запахи. Женщины выстраивают стены из разлитых в прозрачные флаконы ароматов, чтоб чужие не учуяли реальный запах. И в этом подлоге иногда теряешь сама себя и не можешь различить натуральный запах тела от ложного. Прошлой ночью мой носик вобрал в себя запах духовки, корицы, мёда, гвоздики, муки’, бессонницы и боли. Последний день декабря. Полдень. Мороз. Смятение. Подведение итогов.
На большом отрезке длиннотелой улицы, отдавшие последнее дыхание леса равнодушному городу зелёные трупы деревьев, которые сначала празднично украсят, потом выкинут. Я иду с коробочкой в руках, а в ней — купленные на последние деньги, мною же испечённые пряники. Прежде чем выйти из дома, я отослала «Дневник неудачника» в десять издательств. Думаю, если девять из них откажут — будет здорово. Сквозь наушники сладким ядом вливается в меня голос Синатры. Он умеет убивать меня нежно. Он умудряется рассказывать мне мою жизнь — убивая — неторопливо, с наслаждением. Праздник и одиночество берут меня за горло. Воздух наполнен знакомым ароматом. Аккорд — свежесть снега, волнение и корица, верхние ноты — мандарин, ель, пралине, сердечные ноты раскрываются несколько позже: это чуть сладковатый цветочный запах ожидания, надежды, мечты… непрерывный шлейф… разве это важно? Я очень голодна. Сажусь на железную, подёрнутую ледяной коркой скамейку, открываю коробку, чтоб съесть печенья. Я так и не нашла свой нос, я так и не вернулась в отцовский дом, я не вернулась в мастерскую, я не продала все пряники, я стала рядовой одинокой женщиной. Я один из тех камней, что выпали из карманов Вирджинии, я тот сонный дом, из которого сбежала Марина, я то молчание, что повисло в воздухе, пока Сильвия вдыхала вечность, я та полная комплексов страница, которая не уместилась в красный блокнот Анаис. Я, я, я…
В конце концов, я — голодный лузер, который не способен подытожить год. Снеговички сахарными глазами смотрят на меня, я — на них. Надо поесть. После этого наверняка наметится следующий шаг, но мои ноздри уловили непрерывный шлейф аромата… это запах чужого голода. Старуха скукожилась в своей пепельной шали оттенка смерти и просила помощи, взглядом тянулась к моим пряникам. Настоящий писатель в самых тяжёлых ситуациях должен поступать благородно, потом придумать образ, который сможет превратить пережитую им боль в преимущество. Я решила быть благородной. Большим и указательным пальцем сжала ноздри, а левую руку протянула к нищенке.
— Угощайтесь, весёлого нового года.
Конечно, это несусветная глупость: желать весёлого нового года человеку, едва живому от холода и голода, но было поздно, замкнуть уста не удалось. Она, наверно, даже не услышала меня. Жадно схватила коробку, вонзила в неё скрюченные пальцы. Бродячие собаки, которые крутились неподалёку, пошли в наступление. Их было три. Старуха посмотрела на коробку, потом на собак. Недолго думая она перевернула коробочку — подавитесь! Хо-хо — пряники смешались со снежной белизной, а потом пропали в глотках четвероногих.
Хо-хо… я угасаю в изобилии огней праздничного города, запертая в синем осеннем пальто ищу аромат ожидания, я ищу…
Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!
