Сергей Юрьенен – прозаик, журналист, переводчик, издатель. Родился в 1948 г. во Франкфурте-на-Одере. Жил в Ленинграде, Гродно, Минске, Москве. Окончил филологический факультет МГУ. Работал зав. отделом в редакции журнала «Дружба народов». В 1977 г., после выхода первой книги, был принят в Союз писателей СССР. В том же году, выехав по частному приглашению во Францию, принял решение обратно не возвращаться и обратился к правительству Франции с просьбой о политическом убежище. Жил в Париже, Мюнхене, Праге. В 1979–2004 гг. работал журналистом и редактором на американской радиостанции «Свобода»; с 1986 г. ответственный редактор культурных программ Русской службы, затем помощник директора по культуре. В 2004 г. уволен по сокращению штатов. Переехал в США, жил в Вашингтоне и Нью-Джерси. В 2008 г. основал и возглавил интернет-издательство «Franc-Tireur USA», публикующее в основном произведения некоммерческих литераторов.
Автор более 30 книг – романов, сборников рассказов, документально-беллетризованной публицистики. Лауреат нескольких литературных премий. Переводился на английский, французский, немецкий, венгерский и др. языки. Член Американского ПЕН-Центра. Член Всемирной федерации журналистов.
Павел Матвеев – литературовед, эссеист, публицист, редактор. Сфера его интересов –деятельность советской цензуры эпохи СССР, история преследования тайной политической полицией коммунистического режима советских писателей, литература Русского Зарубежья периода 1920–1980-х годов. Эссеистика и литературоведческие статьи публиковались в журналах «Время и место» (Нью-Йорк), «Новая Польша» (Варшава), «Русское слово» (Прага) и др., в России – только в интернет-изданиях. Как редактор сотрудничает со многими литераторами, проживающими как в России, так и за её пределами – в странах Западной Европы, Соединённых Штатах Америки и в Израиле.
Cловесность, растворённая в эфире:
30 лет программе Радио «Свобода» «Экслибрис»
В течение почти всего 73-летнего существования Советского Союза главным врагом правящего в нём режима было Слово – то, которое с прописной. Государство, основанное на тотальной лжи и безграничном насилии, боялось правды, как черти боятся ладана, а тараканы – карбофоса. Как следствие, литература находилась в СССР под жестоким прессом цензуры – идеологической и эстетической.
В 1960–1980-е годы у советских граждан было две возможности «держать руку на литературном пульсе» – иметь доступ к Самиздату и слушать передачи иностранных радиостанций, вещающих на русском языке. У каждого из крупных «голосов» – будь то русские службы Би-Би-Си, «Голоса Америки» или «Немецкой волны» – в обязательном порядке имелась собственная программа литературных чтений; в этих программах слушателей знакомили с произведениями, не имеющими шансов на издание в СССР по означенным выше причинам. Были такие программы и у радиостанции «Свобода»: «Писатели у микрофона», «У книжной полки» и другие. Сегодня исполняется 30 лет со дня рождения самой известной и популярной из них – «Экслибрис. Наши чтения».
О том, как это было – как программа возникла, как работала, с книгами каких писателей знакомила свою аудиторию, – рассказывает её создатель и редактор-составитель – писатель Сергей Юрьенен. С ним беседует Павел Матвеев.
П. М.: В прошлогоднем нашем интервью[1], вспоминая историческую дату – 30 ноября 1988 года, когда советский режим прекратил глушение передач радиостанции «Свобода», вы сказали, что директор Русской службы Владимир Матусевич тем утром встретил вас знаменательными словами: «Михаил Сергеевич прекратил глушение! За работу!» Чистый эфир, несомненно, давал иностранным радиовещателям на Советский Союз новые возможности, которыми они не замедлили воспользоваться. Как именно в данном контексте действовали вы – редактор отдела культурных программ Радио «Свобода»?
С. Ю.: Радиостанция «Свобода» была создана и существовала как прообраз, модель и эталон будущих свободных средств массовой информации в будущей свободной России. В этом был смысл эпитета «суррогатное радио» по отношению к этому медиа: то есть заменяющее то, что в стране, на которую оно вещало, отсутствовало по определению. В силу этой высокой и, я бы сказал, исполненной оптимизма миссии стандарты нашего «суррогата» были традиционно и неизменно высоки — без скидок на глушение (а глушили «Свободу» с первого дня вещания и в течение 35 лет нон-стоп). Поэтому не могу сказать, что с отменой «джаза КГБ» у нас развернулась борьба за качество. Но инициатива Горби стала вызовом — приглашением «Свободы» к большей свободе в эфире. Что способствовало давно назревшей необходимости расширения «тонкого плана» нашей радиопродукции.
– «Тонкий план» – термин, вообще-то, не медийный, но эзотерический. Вы имеете в виду повышение удельного веса культурных программ в общем потоке круглосуточного вещания «Свободы»?
– Не только. Глушение, как это ни парадоксально, работало в обе стороны. По ту – за «железным занавесом» – оно преграждало доступ к содержанию передач; по эту – нашу – навевало некую отчуждающую пелену, вуаль. Когда её сорвали, возникло известное смятение – как от насильственного обнажения в присутственном месте. Вы помните, как советская «контрпропаганда» называла это радио? «Осиное гнездо», «банка с пауками»… И вдруг ситуация совершенно новая: «лицом к лицу». Непростая для тех, кто культивировал анонимность, скрывая своё подлинное имя под псевдонимами. Потому что вдруг стало ясно, что образ человека у микрофона, ведущего, столь же важен, как образ автора в произведении. Что формула Маршалла Маклюэна «medium is the message[2]» действительна и для этого уникального медиа. В общем, необходимость реформирования была осознана. И процесс пошёл. Помните, чьи это были любимые слова?
– Человека, про которого в те же времена какая-то немецкая газета (кажется, «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг») опубликовала статью с гениальным заголовком: «Горбачёв в Кремле лавирует, как флюгер на помойке». Как же происходило расширение «тонкого плана» в культуре на Радио «Свобода»?
– Матусевич ещё в Лондоне, где возглавлял корпункт, сделался энтузиастом культурно-политического радиожурнала «Поверх барьеров», который был запущен мной в 1986 году. Главный интеллектуал в контексте Русской службы, Владимир Борисович всегда доказывал американской администрации, что в силу ментальности тех, кто нас слушает, культуры на «Свободе» должно быть больше. Став директором, он получил возможность это сделать. Недоброжелатели, – а их у него в здании штаб-квартиры Радио были целые коридоры, – считали его мизантропом, и не сказать, что совсем без оснований. При этом, однако, Матусевич обладал редким качеством: он мог отвлечься от своих персональных симпатий-антипатий и с надличностным восторгом воспринять даже самые радикальные идеи, если это, по его представлению, работало на «общее дело». Такую, например: лондонская «Таймс» с начала XX века имеет литературное приложение – «Таймс Литерари Сапплмент», вот и у наших получасовых «Поверх барьеров» должно быть приложение. Чистая литература. Не менее чем на час – минус, понятно, на десятиминутку новостей. Матусевич знал, о чём идёт речь. Он ценил эфирные прообразы «Экслибриса». Особенно первый, когда мир гадал о том, кто будет назван лауреатом Нобелевской премии по литературе 1987 года. Я тоже сделал ставку – в виде программы, посвящённой Иосифу Бродскому. И пальцем в небо не попал. Передача вышла в эфир 10 декабря – сразу после новости из Стокгольма.
– От прекращения глушения передач до запуска программы «Экслибрис. Наши чтения» прошло меньше двух месяцев. Как создавалась эта программа?
– Ну, как они возникают… Заявка, «бизнес-план», пилотная программа, её обсуждение и утверждение. Продюсеров назначал отдел продукции, и я работал со всеми, исключая тех, кто новаций на дух не выносил. Предпочитая, однако, Юлиана Панича. Не только лучший голос Радио, но ещё и режиссёр и вообще человек, творчески открытый новому. Легендарный актёр с голливудскими данными, один из тех, чьими незабываемыми лицами начиналась «оттепель» в советском кино. Моей маме он очень нравился в фильме «Разные судьбы», мы вместе с ней его смотрели, и юного Панича я не забыл. Юлиан Александрович снимался в западном кино, ставил спектакли на Бродвее. Жил в разных странах, обладал разносторонними культурными интересами, связами и знакомствами. Знаменитость, короче, вполне «поверхбарьерная». Наши производственные отношения директор административно формализовал. А заодно придал третьего сотрудника, технического, – Ариадну Николаеву, парижанку с родословной из первой волны эмиграции, дочь русского белогвардейца и еврейской мамы. Дама была с романтическим ореолом: в отдалённом прошлом секретарша у Бриджит Бардо, в не столь давнем – любимая женщина отозванного со «Свободы» советского агента Олега Туманова. Помните, должно быть, эту некогда громкую историю?
– Как же, как же. Советский военный моряк, дезертировавший с корабля во время боевого похода в Средиземном море. Американцы не знали, что с ним делать, и запихнули на «Свободу» – авось и сгодится новости читать. Но ему там стало скучно – угнетала ежедневная рутина без малейшей примеси романтики. Вот он и согласился – когда к нему через несколько лет подъехали лубянские – стать «бойцом невидимого фронта». Чтобы Родина простила – та, которая с прописной. После бегства из Мюнхена, уже находясь в Москве, он принялся утверждать, что его побег с корабля был имитацией и что таким образом он был целенаправленно заслан на «Свободу». Это, конечно, ложь. Но какое Туманов имеет отношение к «Экслибрису»? Его же эвакуировали – под угрозой разоблачения – ещё в феврале 1986-го…
– Да, но остались его люди. Поскольку всё тайное становится явным, рано или поздно мы узнаем, был ли Туманов агентом изначально или стал в процессе неудачной адаптации на Западе. Как я через несколько лет, уже работая в Праге, узнал из газет, что у моей сотрудницы Ариадны, помимо радио, была другая жизнь и другое имя – агентурное: Марина. Ничего не могу сказать, имя красивое и явно подобранное под цвет её синих глаз. Но, по-моему, ей больше шло имя Летиция. Помните героиню французского фильма 1967 года «Les Avanturiers», в совпрокате «Искатели приключений»? Бесподобная Джоанна Шимкус в роли романтической Летиции, которую любили молодой Ален Делон и пожилой Лино Вентура. Сходный треугольник имел место в радиожизни моей Летиции (под этим именем Ариадна изображена в фактоиде «Музей шпионажа»[3]). Когда мы работали за монтажным столом, я о её жизни в качестве «Марины» ничего не знал, но Ариадне и по сей день благодарен за её вклад в культурную программу. Не знаю, какой она была агентессой, но под моим началом являла дисциплину, стремление к совершенству и самоотдачу, без которой было бы невозможно поднять такой объём работы.
– Программа «Экслибрис» впервые вышла в эфир 22 января 1989 года в 20 часов 10 минут по московскому времени. Это почти совпало с вашим очередным днём рождения, имевшим место накануне. Совпадение?
– Спасибо, что напомнили. Подумать только, пятый десяток уже разменян был. А считался непростительно молодым.
– По сравнению с кем? С сотрудниками, известными в Русской службе под кодовым обозначением «бароны»? То есть старшие редакторы – Александр Перуанский, Виктор Грегори, Юрий фон Шлиппе?..
– Видите ли, Павел, никто не пенял мне на молодость, когда я годами из Парижа, из Мюнхена, где первое время сидел в подвале аналитиком, выступал как автор в программе Перуанского «Культура, судьбы, время». Но когда сменил его «на культуре», ветераны обиделись за старого товарища-ровесника. Сам Александр Александрович, надо думать, тоже, но он был человек старой школы. Держал удар. Не меняясь ни в лице, ни в отношении к сопернику. Каким объективно стало младое племя, призванное к реформам.
– На протяжении первых двух месяцев существования «Экслибриса» в нём транслировался цикл чтений поэмы в прозе Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки», однажды уже передававшийся на самых коротких в мире волнах. Чья это была идея – извлечь из аудиоархива запись одиннадцатилетней давности и повторить её?
– Программу, которую я хотел посвятить в основном «новой» литературе, казалось естественным начать с её предшественников. Тем более что в эфир поэму читал Юлиан Панич. И мы не просто извлекли запись из архива и повторили, но и осовременили её.
– Кстати, по поводу того «осовременивания». По ходу чтение бессмертной поэмы в вагон то и дело бесцеремонно влезали посторонние – литераторы, ваши коллеги по работе на радиостанции (Сергей Довлатов, Дмитрий Савицкий, Пётр Вайль и Александр Генис), юные внештатные стрингеры (Митя Волчек) и даже некоторые заезжие посетители из советской Москвы, к литературе прямого отношения не имеющие… Вы всю эту публику ласково называли «попутчиками Венички», относясь к ней весьма благосклонно. Меня же, как заинтересованного слушателя с той стороны мембраны, почти все из них дико раздражали – или своим неуёмным хохмачеством, или же, напротив, квази-многозначительным философствованием с претензией на истину в предпоследней инстанции. Неужели нельзя было обойтись без всего этого гарнира, ограничившись лишь голосом Юлиана Панича и звоном колоколов обожаемого им Рэя Кониффа?
– Трепетное отношение понимаю. Но так, как предпочли бы вы, аудитория уже слышала. Теперь идея была утвердить поэму в статусе классики. Сожалею, что среди попутчиков героя не было, скажем, поэтессы и подруги Ерофеева Ольги Седаковой, моей сокурсницы по МГУ. Но тогда наши поверхбарьерные связи только налаживались – в частности, благодаря гостям, которые начинали появляться из СССР. Имея отношение к литературе или нет, все читали подпольную поэму и всем было что сказать.
– Юлиан Панич рассказывал мне, что в один из тех дней его позвали к телефону, и он, взяв трубку и назвав своё имя, услышал из неё невозможный инфернально-механический голос: «Говорит Ерофеев. Хорошо читаете “Петушки”. Спасибо». После чего долго не мог прийти в себя от эмоционального воздействия. Что известно об этой истории вам?
– Случай «обратной связи» сомнений у меня не вызывает. Антенны были направлены строго на Восток, но кто знает, до каких сфер доходили наши голоса. Как в своё время дошёл русский голос архиепископа Сан-Францисского Иоанна, он же князь Дмитрий Шаховской, до меня – мальчиком крутившего ручку радиолы в Заводском районе одного из советских городов. Эфир мистичен по определению. Тем более «поверхбарьерный».
– Цикл чтений по Ерофееву завершился 19 марта 1989 года. Со следующего воскресенья в «Экслибрисе» стали один за другим появляться новые литераторы и новые сочинения. Что вы помните об этом периоде? Кого вспоминаете добрыми словами, кого не очень?
– Французский философ Жан-Поль Сартр говорил про «холодную войну»: сверхдержавы, мол, перебрасываются литературными бомбами. Не знаю, какими бомбами мог ответить СССР на Пастернака или Солженицына, но признаком завершения этой победной войны была парадоксальная ситуация момента. В те дни в Советском Союзе уже был снят запрет на эмигрантскую литературу довоенного периода, миллионными тиражами печатали эмигрантов первой волны (Ивана Бунина, Владимира Набокова, Гайто Газданова, бывшего нашего сотрудника, кстати, – и других). Тогда как американское радио, существующее на деньги американских налогоплательщиков, предавало огласке «новую» литературу, которую в метрополии всячески тормозили. В «Экслибрисе» звучали Татьяна Щербина, Михаил Эпштейн, Олег Юрьев, Ольга Мартынова, Михаил Берг, Владимир Сорокин, Дмитрий Александрович Пригов, Дмитрий Волчек, Виктор Ерофеев, Евгений Попов, Михаил Иоссель, Александр Терехов и многие другие. Имена эти и сейчас у всех на слуху. Виктор Пелевин, правда, не отметился, но он сотрудничал по телефону из Москвы с «Поверх барьерами». Не забывали и «шестидесятников» – Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Андрей Битов, Владимир Маканин… Конечно, эмигранты моей, третьей волны. Не только близкие редактору по возрасту (Юрий Гальперин, Леонид Ицелев, Петр Вайль и Александр Генис, Дмитрий Савицкий, Сергей Довлатов), работали мы и с культовыми фигурами «психологической войны» – такими, как Виктор Некрасов, Александр Зиновьев или, скажем, Кирилл Хенкин – автор уникальной судьбы и специфического видения, однако же блистательный стилист. Имена можно перечислять долго.
– Была ли вами изначально поставлена перед собой какая-то сверхзадача, ради выполнения которой «Экслибрис» и был затеян?
– Мы пытались создать идеальный образ русской словесности – такой, какой она была до трагедии 1917 года. Не распавшейся на «метропольную» и «в рассеянии сущую», а преодолевшую шизофрению, в которую её насильственно ввергли, и воссоединившуюся – хотя бы в эфире. Хотелось отчеканить в массовом сознании реципиента: ex pluribus unum[4].
– А была ли в те первые месяцы существования «Экслибриса» слушательская реакция? Попадало ли что-нибудь бумажное в postfach[5] 221425? Жужжал ли международным жужжанием телефонный зуммер?
– Целевую аудиторию изучала на Радио соответствующая служба, её отчёты и давали зелёный свет нашим культурным инициативам. Но, конечно, не иссякал поток писем и бандеролей. Перестройка ширилась, писать на «Свободу» стало безопасно, появилась возможность и звонить. К служебному телефону мне приделали приставку для записи, так что эмоциональную реакцию я мог воспринимать мгновенно и даже запечатлевать – чтобы вдохновить коллег.
– Наиболее известными «Экслибрисами» в начальный период были два выпуска – чтение Юлианом Паничем повести Владимира Зазубрина «Щепка» (это было в апреле 1989-го) и – особенно – радиоспектакль по «Невозвращенцу» Александра Кабакова, вышедший в августе того же года. Вторая программа (по данному вами определению – «радиофильм по киноповести») стала, пожалуй, самой знаменитой за весь пятнадцатилетний период существования «Экслибриса». Как готовились эти постановки?
– Радио «Свобода» было крупнейшим клиентом «Союзпечати» на Западе – мы получали всё, что издавалось в Союзе. Главным в тот период гласности было – не пропустить литературного события. «Щепка», напечатанная в журнале «Сибирские огни»[6], меня потрясла, и этот шок нельзя было не разделить с аудиторией «Экслибриса» – в смысле терапии. Потрясение испытал в Париже и Дмитрий Савицкий – ему эта повесть обязана изданием по-французски, откуда началась история фильма «Чекист»[7].
Таким же было начало «медийного скандала», как сейчас оценивает ту историю с «Невозвращенцем» её герой Александр Кабаков. На выходные я, как обычно, набрал печатных материалов из нашей замечательной библиотеки, в том числе новый, июньский номер журнала «Искусство кино», совершенно не ожидая, какое откровение меня там ожидает. Прочитал и понял, что до понедельника не доживу. Было чувство, что нельзя терять ни минуты. Несмотря на выходные, решил позвонить Матусевичу домой. Он жил в Пуллахе, но сразу вскочил в свой «БМВ» и приехал в Мюнхен за журналом. А через несколько часов звонил уже он мне, совершенно потрясённый. В понедельник мы встретились на работе, и вопрос был решён: киноповесть «снимать» радиосредствами и – немедленно в эфир. К сожалению, немедленно не получилось.
– Отчего же?
– Пока мы с Матусевичем обсуждали технические детали, повесть была размножена на ксероксах и прочитана коллегами. Реакцию вызвала весьма противоречивую. Начались разногласия, против нашей инициативы возникла влиятельная коалиция.
– Выходит, чтобы пробить эту постановку в эфир, вам пришлось преодолевать различные препоны со стороны свободовских ретроградов. (Оксюморон, да?) Которые боялись, что сделанный вами «радиофильм» напугает особо впечатлительную часть аудитории и даже подорвёт у неё веру в горбачёвскую Перестройку…
– Повесть была написана весной 1988-го, основная её часть происходит, как мы помним, в 1993 году, куда «заряжают» героя. Сейчас, пережив и не забыв реальный 1993-й с его кровавыми событиями, мы не можем не признать, что «экстраполятор» Кабаков как в воду глядел. Но в Мюнхене лета 1989-го его предсказания многих напугали. Ситуация выглядела гротескно: требовать, чтобы «Свобода» замолчала художественный текст, «пришедший с холода» – и не самиздатский, а опубликованный в советском журнале тиражом в пятьдесят тысяч!.. До сих пор мне не ясны мотивы того противодействия. Было ли то закулисной борьбой с Матусевичем и его командой – или же искренним отрывом от советской реальности, рванувшей из Застоя вперёд, к свободе?
Противники передачи пытались запугать американское начальство: Радио «Свобода», дескать, готовится подложить под Перестройку бомбу. Но нас поддержали и авторитетные коллеги (Владимир Тольц), и эксперты со стороны (британский профессор-славист Мартин Дьюхерст), и гости из Советского Союза (Дмитрий Волчек, Евгений Пазухин). Начальство на тот момент было либеральным, однако имело, что называется, the balls[8]. И мы получили карт-бланш. Что было в пятницу перед какими-то праздниками, в Баварии их не счесть. Навёрстывая потерянное время, мы решили посвятить праздники работе. Ариадна приезжала на Радио с бутербродами во французской плетёной корзинке для пикника, но нам с Юлианом Паничем было не до еды. В пустой штаб-квартире, охваченные лихорадкой в студии, мы за выходные сработали двухчасовой «радиофильм». Первая серия пошла в эфир 6 августа, вторая – через неделю, 13-го. Про резонанс не мне вам говорить.
– Резонанс действительно был сильнейший. Пользуясь общеизвестным трюизмом, можно сказать, что в понедельник писатель Кабаков проснулся всемирно знаменитым.
– Восемьдесят девятый год стал годом Кабакова. С нашей подачи в Союзе его повесть тиражировали провинциальные газеты, на Западе один за другим появлялись блиц-переводы, а пресса – от «Тайма» до «Нью-Йорк Таймс» – сходилась в оценках: «Потрясающий сценарий советского коллапса» и «одно из топовых достижений гласности».
– С того времени автор «Невозвращенца» стал одним из наиболее близких «Экслибрису» писателей. Помимо того, что ваш «радиофильм» не один раз повторялся в записи, в последующие годы вы продолжали знакомить своих слушателей с новыми произведениями Александра Кабакова. Например, с романом «Сочинитель» – в те самые незабываемые августовские дни 1991 года и с романом «Последний герой» – в октябре 1995-го. Когда вы познакомились с Кабаковым лично и как вам работалось с этим автором?
– Знакомство состоялось на Радио, он прилетел в Мюнхен весной 1990 года. Потом мы встречались в Париже, на площади Шатле, за столиком кафе «Сара Бернар» и в присутствии Дмитрия Савицкого, ставшего литературным агентом автора «Невозвращенца». Что сказать? Замечательно работалось – и с Кабаковым-прозаиком, и с Кабаковым-журналистом. Умным, чётким, мгновенно схватывающим и формулирующим. Его статья «“Свобода” как осознанная необходимость» вызвала в Мюнхене фурор. Радио многим обязано Александру Абрамовичу, но ещё более обязан ему весь тот период горбачёвского «штурма и натиска», когда он казался едва ли не единственным писателем, мобилизованным и призванным необходимостью свободы. Ушедший от нас в прошлом году Анатолий Тихонович Гладилин написал: «Кабаков как зеркало Перестройки». Неоспоримо.
– А чем вы можете объяснить ту поразительную – скорее, даже невероятную – трансформацию (я намеренно использую наиболее нейтральный глагол, чтобы избежать другого, более жестокого определения) личности и творчества Александра Абрамовича Кабакова, случившуюся с ним четверть века спустя?
– В Интернете промелькнуло название его статьи: «Право на мракобесие». Но, собственно, кто может лишить писателя такого права? Можно ли требовать от Фёдора Михайловича, с которым мы далеко не во всём согласны, пожизненной верности идеалам петрашевцев?.. Не так давно мне попалась новая книга его прозы. Знаете где? В Бермудском треугольнике. Единственная книжка оказалась на русском в судовой библиотеке. Встреча меня обрадовала. Не исключаю даже, что благодаря Кабакову треугольник не поглотил наш круизный лайнер. Дай бог писателю здоровья и вдохновения.
– Как вы уже рассказали, программу «Экслибрис» делали три человека: вы (редактор и ведущий), Юлиан Панич (режиссёр-постановщик) и Ариадна Николаева (режиссёр-ассистент). Как складывались профессионально-личностные взаимоотношения в этом небольшом творческом содружестве? И сколь долго суждено было ему просуществовать?
Мономания, известная под тяжёлым термином «литературоцентричность», моим коллегам присуща не была. Они были старше, с другим жизненным опытом и куда более разносторонни, чем их редактор, которому, однако, они доверяли даже в таких трудных случаях, как Владимир Сорокин или Игорь Яркевич. Профессиональная обязательность доходила у них, людей всё же западных и ответственных, до, сказал бы я, советской самоотверженности. Дело делалось на большом подъёме – возрастающем с каждым новым выпуском «Экслибриса». Конфликтов не помню, да их и не было. Были рабочие дискуссии, своего рода «мозговые штурмы». В нашей «культурной» группе мы взаимодополняли друг друга. Не только в стремлении к безупречности в эфире, но и в такой немаловажной преамбуле, как приём и общение с гостями из Советского Союза. Тут я мог всецело положиться на светскость и обаяние моих коллег.
– Насколько мне известно, на базе вашего творческого коллектива была предпринята и попытка книгоиздательской деятельности…
– Я считал, что наше «подрывное» радио, а по сути, базовый центр расширения русского сознания на Западе, просто обязано иметь своё издательство. Мечтал, даже планировал выпустить серию книг «Деятели русской культуры на Радио “Свобода”». Что и сбылось – но, увы, однократно. В 1990 году мы выпустили книгу «У микрофона Александр Галич. Избранные тексты и записи»; к ней была приложена кассета с записью его выступлений. Это была копродукция – совместный проект «Свободы» и находившегося в Америке эмигрантского издательства «Эрмитаж». Не встречалась вам, Павел, эта книжка? Сейчас, должно быть, раритет…
– Иногда встречается – когда оглядываю одну из своих книжных полок. А если серьёзно, то как же может не быть этой книги у специалиста по творчеству Галича. Она у меня, правда, без бонуса – то есть без кассеты, но все эти записи я и так знаю едва ли не наизусть… Но продолжим, прошу вас.
– Осенью 1992-го Ариадна объявила, что уезжает в Вену повидать подругу. На прощанье пригласила нас в китайский ресторан. В Мюнхен она вернулась, но на работу не вышла и в живых коллегу я больше не увидел. Покинула сей жестокий мир – как сообщалось, от передозировки транквилизаторов. Причина? Возможно, в том, что в Вене к ней не пришли на связь. А не пришли, поскольку рухнул не только «Железный Феликс», но и сам Союз Советских. Так её потерявшая смысл «другая жизнь» нанесла первый удар нашему содружеству. Вторым стал уход Юлиана Панича. Он отправился в «автономное плавание», осуществив давнюю мечту стать ещё и редактором – своей собственной программы, получившей название «Театральный зал “Свободы”».
«Экслибрис» это пережил – как и происки отдельных коллег, не оставлявших надежду на его закрытие. Мы продолжали с другим продюсером, мультикультурной и чуткой к любой фальши в эфире Натальей Урбанской (Вельтузен). Ну а в 1995 году «Экслибрис», как и прочие программы Русской службы, переехал из Мюнхена в Прагу. Вместе со всей радиокорпорацией.
Окончание следует
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] См.: Сергей Юрьенен: «Из неподлинности в инобытие» // Русское слово (Прага). 2018. № 8. С. 42– 47.
[2] Медиум – это и есть послание (англ.).
[3] Книга С. Юрьенена, в которой в документально-беллетристической форме рассказывается о деятельности на радиостанции «Свобода» советской агентуры, в том числе О. Туманова и А. Николаевой.
[4] Из многих – едина (лат.).
[5] Почтовый ящик (нем.). В 1980-е гг. официальный адрес Русской службы Радио «Свобода» в Мюнхене для получения корреспонденции от слушателей.
[6] См.: Зазубрин В. Щепка // Сибирские огни (Новосибирск). 1989. № 2.
[7] Российско-французский фильм (1992), снятый режиссёром Александром Рогожкиным по мотивам повести В. Зазубрина «Щепка».
[8] Яйца (англ.). Здесь: способность на поступок.
