Андрей Орловский: «Я хотел бы заниматься поддержкой, а не критикой»
Вторая антология лучших стихотворений проекта «Живые поэты» («ЖЫ»), только что вышедшая в издательстве «АСТ», несомненно, породит множество дискуссий. Одни будут восторгаться стильным дизайном книги с яркими фотографиями и неожиданной вёрсткой, наслаждаться стихами, хорошими и разными; другие — называть проект «имитацией репрезентативности» и «инструментом борьбы с поэзией под видом ее “живости”» (из рецензий на первую книгу). Ясно одно: проект стал существенной частью литературного процесса, мимо которого сложно пройти. Глеб Богачёв побеседовал с создателем и главным редактором проекта Андреем Орловским.
— Андрей, антология «Живые поэты», второй том которой только что вышел в «АСТ», идёт вразрез с литпроцессом, его столбовыми линиями и ответвлениями. Поместить под одну обложку разных поэтов — и эстетически, и иерархически, — было ли это концептуальной задумкой и, если да, в чём смысл этой задумки? Были ли предшественники у этой идеи — или Вы считаете, что удалось изобрести совсем новый велосипед? А если нет, с чем Вы соотносили своё детище?
— «Живые поэты» — за то, что каждый тонко чувствующий человек потенциально может создать прекрасное. Юная дебютантка из провинции может написать стихотворение, которое окажется ярче, искреннее, чувственнее, сильнее, чем у какого-нибудь профессионального столичного поэта. «ЖЫ» — всегда — за слабых, за дилетантов и аутсайдеров, на стороне юных, странных, неуверенных и вечно ищущих себя. Поэтому мы не только не взваливаем на себя какую-либо литературную миссию, но даже наоборот — везде прямым текстом обозначаем обратное. Проект «Живые поэты», как и следует из названия, не про стихи, и не про поэзию — он про поэтов, про конкретных маленьких людей, которые стоят за своими большими текстами и которых мы как можем поддерживаем.
Если говорить про предшественников или отсылки — конечно, они были, но в других областях искусства. Американский маркетолог и культуролог Джон Сибрук 18 лет назад ввел в одной из своих книг термин nobrow, характеризующий современное состояние культуры. Полвека назад еще можно было делить ее на два условных типа — Hibrow (элитарную) и Lowbrow (массовую). На примере своей работы в редакции журнала New Yorker Cибрук рассказывает о том, как изменения в информации, ее структуре и каналах передачи стерли границу между типами, как две культуры срослись в некое единое пространство, которое и называется Nobrow. «Живые поэты» — это демонстрация этого принципа в поэзии.
— Вы сказали про «единое пространство культуры», и это непривычно звучит на фоне разговоров о том, что её раздробленность стала общим местом. Но как при исходной задаче — «проект не про литературу, он про людей, которых мы как можем поддерживаем» — получается не скатиться в преобладание «человеческого, слишком человеческого» над литературным качеством?
— В первом абзаце практически любого текста, написанного о «ЖЫ», обозначено, что «Живые поэты» — это литературный проект Андрея Орловского. В такой персонализации есть определённые преимущества. Но я часто убеждаюсь, что плохих последствий больше: любые победы проекта — положительно отражаются на его статусе, а за все ошибки и косяки я несу личную ответственность. Поэтому раньше, в период возникновения «ЖЫ», вопрос разделения человеческого и литературного был вопросом исключительно моей совести и моего вкуса. Сейчас, когда над проектом я работаю уже не в одиночку, а с командой, ответственность стала коллективной.
С некоторого времени я четко разделяю отношение к хорошему человеку и к хорошему стихотворению. Доказательством того, что у меня это получается, служат как минимум то, что и в первой, и во второй антологиях есть авторы, которые открыто проявляли ко мне неприязнь, а с несколькими — доходило до публичных конфликтов. С другой стороны, многие мои приятели и друзья не являются участниками проекта и не станут ими, пока не скинут на почту редакции тексты такого художественного качества, который соответствовал бы нашей редакционной политике, сформулированной в «Конституции проекта «Живые поэты»». Так что симпатиям я не позволяю влиять на свою работу.
— Это заслуживает уважения — ибо видится редкостью на фоне литпроцесса. Андрей, как-то Вы написали в своём паблике, что больше не оцениваете чужое творчество публично. С чем это связано? Мешает амплуа куратора или просто считаете это неорганичным для себя?
— Этот пост был опубликован 22 октября 2018 года. 2018-ый — год выхода первой антологии и год, когда в моём сознании произошло огромное количество перемен: я очень много всего понял. В том числе две вещи. Одна заключается в том, что я способен менять своё мнение и горжусь этим. Тот год заново познакомил меня с несколькими замечательными поэтами, творчество которых до этого казалось мне неинтересным.
Вторая — это то, что любой поэт занимается исследованием: он ищет новый язык или новые смыслы, или и то, и другое одновременно, заходит на некую terra incognita, на которой до него никто не бывал. И чем дальше он заходит, чем более сложные вопросы ставит перед собой, тем меньше людей понимают, чем он занимается. Вчера у меня было интервью, и мне задали вопрос, нужен ли поэту читатель. Я не знаю, нужен ли поэту читатель. Поэту нужен друг, нужен соратник, нужен единомышленник. И я понял, что хотел бы заниматься поддержкой, а не критикой, — и свои силы с тех пор учусь тратить только на первое.
— Идентификация публичной критики спорная, но понимаю Вашу мысль. Андрей, давайте вспомним добрым словом поэтессу Елену Касьян, которой не стало в процессе подготовки книги. Её текст «Ты слышишь, под нами несутся составы метро…», ставший финалом книги, — поразительный. Чем Вам дороги её стихи и она сама?
— К сожалению, начиная с подготовки первой антологии, то есть с 2017-го года, и до момента выхода второй редакция «ЖЫ» находилась в бесконечном рабочем процессе. Все это время мы делали мероприятия, спецпроекты, какие-то инициативы — и в какой-то момент я перестал успевать встречаться и знакомиться с новыми авторами. Исходя из этого, Елена Касьян для меня — в первую очередь та подборка стихотворений, которая была прочитана. Я бы назвал ее стихи тёплыми, простыми, в хорошем смысле этого слова. Так вышло, что она умерла в процессе выхода второго сборника, и мне показалось очень важным помнить, как тонка та грань, которая отделяет живого автора от корпуса его текстов, поэтому я принял решение включить ее стихотворение в книгу на общих правах.
— Кстати, про «общие права». В аннотации к свежевышедшей книге написано, что в ней «нет цензуры и ограничений». Были ли поводы для них и, если да, как удалось ли их обойти? Отличается ли строгостью в этом смысле российское законодательство?
— В предисловии ко второй антологии я написал следующее предложение: «За несколько лет, которые прошли с момента выхода первого сборника, голос молодого поэтического поколения — если мы можем говорить о наличии такого поколения, — сильно изменился. Любовная лирика стала социальной, рефлексия стала реакцией, а прямолинейный реализм стал одним из самых действенных творческих методов». То, о чём я говорю, отражено и в оформлении второй книги. На обложке первого сборника изображён зелёный побег, на обложке второго — молния: тоже жизнь, но с другим, металлическим характером. Так что новая антология, на мой взгляд, в чем-то злее и социальнее, но все стихи в ней опубликованы без каких-либо правок и цензуры. И я не понимаю, как в случае с проектом «Живые поэты» может быть по-другому.
— Вы пишете, что после выхода первой книги «федеральный телеканал запустил шоу с современниками, как минимум один продюсерский центр инициировал анализ поля и его ключевых персоналий». Расскажите, пожалуйста, о том и о другом подробнее.
— Ни о том, ни о другом я не хотел бы говорить, потому что это конкретные люди, деятельность которых мне не очень близка. Но найти эту информацию, во всяком случае о шоу, не составит особого труда — их было в России не так уж и много.
— Но правильно ли я понимаю: Вы имеете в виду, что проект «Живые поэты» серьёзно повлиял на увеличение интереса к поэзии?
— В том же предисловии, которое Вы цитируете, я пишу: несмотря на то, что эти инициативы были реализованы не нами, каждую из них мы праздновали как свою победу. Многие участники медиаиндустрии увидели в поэзии коммерческий и информационный потенциал. В нескольких издательствах прошли совещания, причиной и импульсом к проведению которых стали выход нашей книги и её яркая судьба. На одном из них была произнесена гипотеза — дословно: «есть вероятность, что мы находимся в начале нового витка интереса к поэзии». И то, насколько больше поэзии стало в СМИ, и обойма последующих сборников со стихами, и появление новых издательских серий — подтвердили, что эта гипотеза становится практикой.
