Ольга Аникина – поэт, прозаик, переводчик, эссеист.  Окончила Новосибирский медицинский институт и Литературный институт им. А. М. Горького. Член Союза Писателей Санкт-Петербурга. Автор четырёх книг стихов и двух книг прозы. Переводила с английского, французского, итальянского, идиша. Публиковалась в журналах «Новый мир», «Волга», «Октябрь», «Знамя», «Интерпоэзия» и мн.др.

Возвращение к циклическому хронотопу

О стихах Михаила Бордуновского

16 марта в Культурном Центре имени Крупской состоялась сорок первая серия литературно-критического проекта «Полёт разборов». В мероприятии приняли участие поэты Михаил Бордуновский и Ростислав Русаков, об их стихах говорили литературные критики, философы, культурологи Валерия Исмиева, Андрей Тавров, Елена Семёнова (очно), Ольга Аникина, Евгения Риц (заочно) и другие. Мероприятие вели Борис Кутенков и Клементина Ширшова. Представляем рецензию Ольги Аникиной о стихах Михаила Бордуновского. Авторское чтение подборки смотрите здесь.

Видео «Полёта разборов» смотрите здесь.

Моя заметка о подборке стихов Михаила Бордуновского, пожалуй, не содержит никакой критики по существу; как пристрастному читателю, в данном случае мне было бы  интереснее проанализировать сам феномен поэзии Бордуновского, поговорить о мифопоэтических и символических кодах, которыми пользуется автор, нежели ограничиться своим частным мнением относительно логических, грамматико-стилистических особенностей его текстов.

По Гауптману, чтобы быть поэтом, нужно позволить, чтобы за словами прозвучало «пра-слово». Стихотворная подборка Михаила Бордуновского демонстрирует нам такую поэтику, которая базируется на поиске этого пра-слова. Перед нами выстраивается довольно сложный лабиринт, затемнённый и странный, лишь отдельные уголки которого освещены карманным фонариком, – авторским взглядом. Для того, чтобы прохождение лабиринта состоялось, нужно, чтобы глаза привыкли к темноте: стихи нужно прочесть дважды и трижды, как, впрочем, и любые другие хорошие стихи.

Говоря о сущности произведения искусства как такового, и Юнг, и Хайдеггер сходятся в одном: произведение искусства должно идти от личного к сверхличному, в поэтическом тексте должен содержаться глобальный переход от индивидуально-личных идей, порывов и желаний, на простор вечных категорий. Задача поэта – вытащить из нас возможность реконструировать смысл символов, прообразов и архетипов, дать мифологическим фигурам возможность новой жизни, а читателю – возможность попадания в особую форму транса. Поэт, который выбирает такой путь, при отсутствии должной суггестивности, рискует превратить свои тексты в заумь, либо, наоборот, в банальность. Но Бордуновский минует этот барьер, потому что его символический ряд органичен его поэтике.

Первое, что бросается в глаза, – намеренная цикличность, круговой ход всей подборки и каждого стихотворения по отдельности (за исключением, может быть, двух последних, представляющих, на мой взгляд, не более чем конструкты). Циклический хронотоп – один из двух древних хронотопов, определяющих мифологическое сознание; речь идёт о доримской античности, о Египте или кочевых племенах. И, появляясь в стихах через мифологический хронотоп, древность спешит воплотиться в овеществлённом образе:

под раскидистым деревом известняковые статуи
моих античных божеств
не пригодных для танца

Начиная с первого стихотворения первого цикла подборки, мы видим, что приём обозначения кольцевой структуры у автора максимально обнажён: и песочный цветок, и карман – появляются в первой и последней строках стихотворения. Во втором стихотворении первого цикла мы имеем дело с циклически возникающей женской рифмой: она из концевой превращается в мерцающую, словно бы знаменуя переход на другой уровень: в первых двух строчках рифмуется «лета» – «света», в первых строках второго катрена появляется переходная фонема [i]: рифмуется «зенита» – «разбита», и в последнем двустишии последнего катрена мы возвращаемся к первой рифме, и видим «комету», рифмующуюся с самой собой; таким образом круг замыкается.

В третьем стихотворении подборки замысловатым образом перекликаются стихии: воздух (птица-чайка) – вода (водокачка, река, рыбы) – земля (подземная речь) – воздух (дышать уже было нечем) – вода (реки текли иначе).

Последний цикл-посвящение начинается и заканчивается одним и тем же образом – это «крышечка от бутылки», которая тоже является символом, и поиск её многочисленных смыслов при желании может привести нас в настоящие дебри рассуждений. Я остановлюсь, однако, на одном только качестве этого предмета, крышечки от бутылки. Она круглая.

С символами языческого круга мы встретимся в этой подборке не раз. Вот их неполный перечень: цикл как таковой, концентрические круги, улитка, банка (разбитая, предположительно – круглая, стеклянная, с этим образом рифмуется проломленный череп из второго стихотворного цикла), колесо обозрения, центробежная змея, бабочка.

Цикличность проявляется также в системе вопросов и ответов, которые автор любит включать в ткань стиха – и в этом тоже прослеживается определённый приём. Вопросы, которые задаёт поэт, объединены неким подобием: они или бессмысленны, потому что ответ на них очевиден, или риторичны, или обращены к самому себе:

«Это облако? это облако».
«Это юность? Нет-нет, это юго-восток»
«Что я делал? тянулся к тебе, дотянулся, теперь я длюсь».

Всё это формально-вопросительные предложения, которые дают тексту формальный диалогический дискурс, но на самом деле являются элементами поворота и принципиальной смены интонации, знаменующей переход от одной части текста к другой, предположительно более значимой. Это приём, демонстрирующий остранение в действии. И, безусловно, в первом примере все мы видим цитату из Гандлевского: «Это облако? – Нет, это яблоко». У Бордуновского мы видим не столько пародию на Гандлевского, сколько вправление вывихнутого сустава русской поэзии: облако, конечно, может быть яблоком, но при этом всегда остаётся не более чем облаком. Существование такого парадокса и неизменная читательская рефлексия вызывают то самое «замедление времени», о котором сказано уже так много, что не хочется повторяться. На этом фоне получается, что Бордуновский упрощает, а Гандлевский усложняет образ и интересничает с читателем, почти как мандельштамовский  Батюшков: «Который час, его спросили здесь,// и он ответил любопытным: вечность».

Любопытна игра Бордуновского с длинной строкой. В одном из своих интервью Дмитрий Быков сказал, что выявил закономерность: в чем короче строка в современном стихотворении, тем больше оно походит на настоящую поэзию. В случае Бордуновского мы видим исключение из этого наблюдения: «Встал как лист пред травою придуманный лес; запели – многая лета – », стихотворение из первого представленного в подборке цикла написано псевдометрическими стихами с цезурами, это, на мой взгляд, 11-ти — 19-тистопные логаэдами, и являются они, с одной стороны, вызовом любой попытке подведения искусства под жёсткие стандарты, а с другой стороны – неявным приветом древности, например, к гомеровскому гекзаметру.

В мифопоэтике древности, которую на новом уровне восстанавливает Бордуновский, жестокость – исторически обоснованное, обычное явление. И здесь автор тоже находит эстетический компромисс: педалирование физиологии и смакование мертвечины не входит в его планы – но он может, например, вспомнить картины Фриды Кало, собрать образы, напоминающие о древних жертвоприношениях и выстроить ассоциативный ряд, завершающий целостную картину мифологического хронотопа.

чтобы нарисовать тебя
ускользающей в заросли
раненую стрелою
или не раненой ею

Стоит отметить, что любовь к символам и игра с ними в данной подборке не выглядят нарочитой попыткой автора говорить о простом сложными, таинственными словами. Поэтический мир Бордуновского является органично существующей системой, в которой работают законы природы. Это мир скорее языческий, чем христианский, и это ещё одна причина того, что эффект остранения заостряется, а суггестивность текстов увеличивается.  И слова «символизм» тут не нужно опасаться. Ещё Лидия Гинзбург писала: «Резкая ощутимость и потому эмансимация специфических средств стиха (размер, рифма, ритмико-синтаксические соотношения, звуковая организация и.т.п.) совмещение отдалённейших смысловых рядов, невозбранно разрастающиеся метафоры, возведённая в принцип многозначность слова  всё это символизм предложил тем, кто пришёл ему на смену, и пришедшие на смену разрабатывали эти начала с ещё большим максимализмом».  В подборке мы имеем дело с напряжённой ассоциативностью поэтического слова – а это, по мнению той же Гинзбург, пожалуй, самый активный элемент символического наследства.