Жириновский как Моисей
Голоса, отданные за Владимира Жириновского на парламентских выборах, общим собранием демократической интеллигенции было решено считать голосами не за, а против. Против чересчур шоковой терапии, инфляции, небрежения к малоимущим и так далее. Постановили: соразмерять, не забывать, в обиду не давать. И попроще изъясняться на митингах и в печати, чтобы массам понятнее было. И все на борьбу с фашизмом.
Но подождите, подождите, как в таких случаях говорил Виссарион Белинский, мы еще вопрос о Боге не решили, а вы уже обедать хотите. А как же быть с Богом, то есть с метафизикой происходящего? И неужели вы всерьез полагаете, что сложность вашей мысли и речи отвратила от себя избирателей?
И в тот же день фараон дал повеление приставникам над народом и надзирателям, говоря: не давайте впредь народу соломы для делания кирпича, как вчера и третьего дня, пусть они сами ходят и собирают себе солому. И пришли надзиратели сынов Израилевых к фараону, говоря: для чего ты так поступаешь с рабами твоими? Соломы не дают рабам твоим, а кирпичи, говорят нам, делайте. Но он сказал им: праздны вы, праздны,пойдите же, работайте. Книга Исхода.
В течение двух последних лет Российское правительство предлагало народу проявить инициативу и самому поискать себе соломы, объясняя, что гарантированного ее подвоза, как вчера и третьего дня, больше не будет. А народ искренне недоумевал и спрашивал, чем же он провинился и почему с ним так поступают. Вот и вся сложность.
Фараон полагал, что работа отвлекает от праздных мыслей. Это в известной степени верно. С еще большим основанием наши реформаторы полагают, что отвлекает работа на себя. Свободный труд. Однако ни то, ни другое не в состоянии отменить нарастающей в общественном сознании темы египетского плена, темы чуждости, инородности новых порядков. «Куда подевалась наша Россия? Мы не узнаем ее», — вопрошает 50 % проголосовавших. Я суммирую все голоса против. «Праздны вы, праздны», — отвечает им власть. «Почему мы чужие в своей стране?» — «Пойдите работайте», — доносится с высоты.
Налицо полная потеря коммуникаций. Или, проще, одни вопиют про Фому, другие талдычат про Ерему. Довольно трудно оценить объективно, так ли уж нестерпимо болезненно — хоть вешайся, хоть штурмом на Кремль иди — переживается большей частью общества это ощущение: потери дома, подмены Отечества. Но приходится признать, что мы имеем дело с новым и обреченным на долгую жизнь русским мифом, и не случайно, что первым его героем становится человек с темпераментом юродивого, то есть пророка, — Владимир Вольфович Жириновский.
Столь же не случайно, что человек этот — бывший активист еврейских организаций, а ведь идея обретения утраченной Земли Отцов — идея сионистская. Я выведу вас отсюда, — говорит Жириновский, имея в виду не только увлекательное путешествие к Индийскому океану, но и во времени. А потом обратно верну в Советский Союз или Российскую империю. А кто не захочет возвращаться, тот пусть остается на юго-востоке, ведь и там будет наша земля и наши законы. Между прочим, где-то именно в этих географических широтах живут граждане новой России из снов Веры Павловны, наслаждаясь вечным теплом и посмеиваясь над несколькими чудаками, оставшимися далеко в Крыму, чтобы наблюдать смену погодных явлений. И да что Чернышевский?! Александр Сергеевич Пушкин, обозревая с кавказских гор раскинувшуюся панораму, размышлял: «Должно надеяться, что эта завоеванная страна, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преградою в будущих войнах — и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии».
Жириновский ничего не придумывает, он только со скоростью пулемета на триста шестьдесят градусов выплевывает, исторгает русские идеи, прожекты, думы, думки, грезы, химерические планы. Ему снятся сны всех телеграфистов на завьюженных станциях, всех не окончивших курсы студентов, всех преждевременно ушедших по здоровью в отставку майоров, всех самозабвенных поэтов, всех русских наполеонов. Жириновский — сновидец, жрец. Если не он сам, то кто-то из его соратников непременно должен обладать магическими способностями, вот почему согласно молве ближайший его сподручный — гипнотизер Кашпировский, безусловно напоминающий, если продолжать намеченную нами параллель, загадочную фигуру Аарона при Моисее. Жириновский — мифологический сирота. Он знает о своем отце не больше, чем еврейский проповедник Моисей — о своем: некто из клана Левиина. От отца ему досталось лишь отчество Вольфович, с которым согласно еще одному расхожему мифу в России лучше не родиться.
Но плох тот пророк, что сдается с малолетства, кто не отражает одного мифа щитом другого, гласящего: «Простой русский человек недолюбливает неких абстрактных евреев, но никогда об этом всерьез не задумывается. И друзей своих, Мишку Рефкина или Левку Фиркина, держит за таких же, как он сам, — за русских, а каких же еще». Жириновский знает, что русские бьют по физиономии, а не по паспорту евреев не чаще, чем любых других, и реже, чем самих себя. Без этого знания ему было бы психологически трудно начать политическую карьеру, несмотря на то, что его миссия ни в каких свидетельствах метрик и анализах крови не нуждается. Многое указывает на то, что Моисей не только по воспитанию, но и по рождению был египтянином, и именно по этой причине, а не из-за совершенного им убийства, не смог войти в Святую Землю. Но кто пенял Моисею? «Меня послал к вам Бог евреев», — говорит Моисей. И ему верят. «Меня послал к вам русский Бог», — говорит Моисей-Жириновский. И нет вопросов. Там, куда обещает вывести народ свой Жириновский, не надо работать. Там, как известно, земля, где течет молоко и мед. Или, по-русски, молочные реки с кисельными берегами. Сказкам об этой земле с восторгом внимал маленький Илюша Обломов, и, повзрослев и изучив географические карты и уяснив, что существование такой земли невозможно, он, тем не менее, в глубине души навсегда сохранил смутное подозрение, что где-то она все-таки есть.
Эксплуатируя обломовский миф, Жириновский с помощью недорогого волшебного фонаря демонстрирует увлекательные слайды, будоража одних речевкой Павла Когана — «Но мы еще дойдем до Ганга, Но мы еще умрем в боях, Чтоб от Японии до Англии Сияла родина моя…», — убаюкивая других песенкой Дженни — «Было время, процветала в мире наша сторона…». И ведь сколько людей сейчас в России уверены, что и вправду процветала до прихода фараонов-реформаторов! И эта, мягко говоря, иллюзия, может сыграть и с ними, и с их вождем злую шутку.
Что если поведет их пророк не прямым путем, а окольным, как положено? Готовы ли они к сорокалетнему блужданию по пустыне? Не падут ли духом? Не покажется ли оставленный египетский плен и дом рабства — теплым, прочным и уже совсем не таким чужим? Не возропщут ли Россияне, как некогда сыны Израиля? «Разве мало того, что ты вывел нас из земли, в которой течет молоко и мед, чтобы погубить нас в пустыне? И ты еще хочешь властвовать над нами». То есть не выяснится ли, что не привел их вождь в медоточивую землю, а вывел из нее? И не обернется ли вождь в эту минуту из величественного посланца господня Моисея в простоватого Ивана Сусанина, которому еще один русский миф упорно отказывает в подвиге жертвования жизни за царя, а видит в нем оплошавшего с похмелюги мужичка?
Куда ты нас завел, Иван Сусанин?
Да отстаньте вы, я сам заблудился.
Эссе написано не позднее 26 марта 1994 года
Ошибка резидента
Если вы влюбились в Лондоне, а сами при этом женаты или полуженаты, в общем, делите очаг и кров с одной женщиной, а влюблены в другую, вам крышка. Нигде тайное не становится явным так стремительно и неотвратимо как здесь. Все, как говорили в старину, предметы видимые и невидимые вопиют о вашем грехе, стучат на вас вашей жене или полужене, или, как здесь это еще называют, официальному партнеру. Из легкого романчика, невозбранимого в наш нестрогий век любовного приключеньица получается семейная драма и моральный суд с предъявлением неопровержимых улик. Теперь по порядку.
«Ну и где же ты шатался весь день?» — спрашивает вас воротившегося заполночь ваша официальная партнерша. «Ты понимаешь, — врете вы не сморгнув глазом, — мир-то как тесен! Вышел утреннюю газету купить и с Мишкой Петровым нос к носу столкнулся. Мы с ним в Москве лучшие друзья были. Лепшие, можно сказать, корефаны. Поднялся он здорово, молодец. В Англию норковые шубы продает. Ну и пригласил меня в паб, а потом в ресторан. А завтра мы с ним с утра пораньше на выставку пойдем, а потом опять куда-нибудь посидеть».
Вы неразлучно проводите с Мишкой Петровым увлекательную насыщенную неделю, которую достойно венчает поездка на уикенд загород в поместье британского норкового магната, у которого с Мишкой прибыльный бизнес. Но не успеваете вы по возвращении описать вашей официальной партнерше и десятой доли увиденных там красот, как она предлагает свою, так сказать, контрверсию. По ее представлению никакого поместья не было, Лондон вы в уикенд не покидали, а наоборот, активно по нему разъезжали, спать же возвращались куда-то в район Излингтона. И не один. Но был ли этим вторым Мишка Петров, вопрос открытый. И тут вам становится страшно. «Mea culpa!» — кричите вы. — Но как открылось? Как всплыл этот Излингтон, будь он неладен? Где спрятан этот мощный рентген? Как работает твоя радарная установка? Куда ты зашила миниатюрный датчик?» Вы театрально прощупываете каждый шов вашей куртки, вы вытряхиваете карманы — ничего. Табачная крошка и старые автобусные билеты. Бессмысленный сор жизни.
А что это, кстати, тут на билете написано? А тут черным по белому: число, номер маршрута, точное до секунд время посадки. «Как же я мог так фаернуться?» — спрашивает себя влюбленный мужчина. — Как же я не досмотрел, то есть не рассмотрел этих проклятых билетиков раньше?! А ведь в Москве, помнится, любил — вдруг счастливый попадется. Это когда сумма трех первых номеров совпадает с суммой вторых. Боже мой, о чем я думаю! Надо выдержать паузу. Надо позвонить ей, той, неофициальной. Дескать, затаимся на время. Как же сказать по-английски «береженого Бог бережет»? Давно ведь хотел достать словарь идиом. Понимаешь, — я солгу, скажу — все кончено. Притворюсь шлангом. А ведь шланга, небось, и в словаре идиом нет. И опять о чем я думаю?
В общем, вы звоните. Вы говорите, что на время надо залечь в камыши, чем изрядно пугаете свою неофициальную партнершу. Вы начинаете объяснять, что это русская пословица. В общем, не совсем русская. Вы окончательно запутываетесь. И чтобы распутаться, вы говорите, что влюблены в нее, что с вами давно такого не случалось, что завтра вы позвоните. Вы две недели лежите в камышах и звоните ежедневно. Бдительность вашей официальной партнерши, кажется, усыплена, и ваше сообщение о намерении поехать с Володей и Таней в Брайтон на выходные встречается безо всякого подозрения. Но тут улыбчивые почтальоны приносят телефонный счет. В нем опять же черным по белому указан номер, по которому вы все это время звонили и разговаривали по часу. И Бог с ним с тем обстоятельством, что в дневное время в Лондоне это очень дорого.
В итоге между вашей официальной и той, кого старомодные англичане именуют словом mistress, происходит разговор. Mistress меняет квартиру и номер телефона. Ваш камыш шумит и деревья гнутся с нездешней силой. Но у всего есть конец, даже у неприятностей. Вы вновь осторожно, наощупь, начинаете совершать романтические вылазки. Вы уже не невинный ягненок, вы лисица битая. Ведь не только знание умножает скорбь, но и наоборот. Вы съедаете билет немедленно по выходе из городского транспорта и обходите по стеночке домашний телефон, зная в нем врага сильного и жестокого. Но и у него есть слабости, и в один прекрасный день вы отомстите. Вы сделаете короткий-прекороткий звонок, вы бросите в трубку одно только отрывистое: «Выезжаю». И этот звонок не попадет в телефонный счет.
А теперь, мужчины, — нет, не настоящие мужчины, умеющие принимать волевые решения, а безвольные и малодушные, которым и посвящен этот текст, — представьте себе катастрофу. Катастрофа это когда сказав «Выезжаю, милая» вы отпихиваете аппарат — вот тебе, доносчик, сексот, соглядятай! — и через полчаса сидите у милой, выскочившей открыть вам дверь, обмотавшись полотенцем, и юркнувшей обратно в ванну, и глубоко затягиваетесь сигаретой. Раздается телефонный звонок. «Подними трубку, — слышится вам сквозь шум воды, — это, наверное, сестра!» Вы поднимаете: «Hello». «Hello», — раздается до боли знакомый голос. — «Приятно проводишь время?» Да, это ваша официальная партнерша, возвратившись домой, нажала — чего уж проще — кнопку повтора REDIAL, и телефон как бы автоматически, но явно от всей души выдал ей последний из набранных по нему номеров.
Иностранец, перебравшись в Англию и получивший вид на жительство, право на работу и прочее, обретает определенный статус и официально во всех бумагах именуется «резидент». Когда-то это слово меня смешило, теперь перестало. Все так. За вами следят. За вами следят телефоны и телефаксы, автобусы и разносчики молока. Вы на крючке, вы под колпаком.
Ранним лондонским утром по улице идет человек в дымчатых очках и с высоко поднятым воротом плаща. С первого взгляда видно — резидент. На повороте он роняет сложенную вдвое газету. Это он подает знак, что засыпался, или ему просто нафиг не нужна вчерашняя газета.
Эссе написано не позднее 12 июня 1994 года
Альтернативный город Тотнес
Конечно, Тотнес не самая приметная точка на карте графства Девоншир. Но есть у него своя тайна, которую он не скрывает: Тотнес — город альтернативный. Внешне, впрочем, тайны он не выдает под стать другим городам и городкам южной Англии. Беленые двухэтажные дома, церкви, развалины замка то ли XII-го, то ли XIII-го века, но люди, люди — загляденье. Иду вечером с вокзала — только прибыл — к дому своих друзей. Навстречу — два здоровенных мужика, небритые, нечесаные, у каждого в руке по банке пива. Типичные лондонские трампы, бродяги. Ну, думаю обреченно, сейчас сам кэш попросят. Немножко мелочи, то есть. А они вдруг тормозят перед окошечком банка и громко спорят, сколько взять — сто фунтов или сто пятьдесят. Сходятся все-таки на ста. Автомат послушно выталкивает купюры. А я взираю изумленно и самому у них немножко кэша попросить хочется.
Иду дальше. Елочка стоит во дворе. Огонечки на ней редкие. Ну, ясно, Рождество.Только странная такая елочка: на первую телевизионную башню Советского Союза похожа. Шуховская которая. На Шаболовке. Я их потом много в Тотнесе видел. И раз вспомнилось о радиотелевидении, то хочется сказать голосом какого-нибудь сказочника-загадочника: «Такая у ней странная форма, дети, потому что не елочка это, а вигвам». Нет, вы не ослышались, натуральный вигвам, в таких индейцы Северной Америки проживали.
Моя тотнеская соседка Клио, вся в бусах и жестикуляции небезызвестного бога Шивы, очень любила порассуждать о вере в себя. «Вот смотри, — говорила она, женщина лет сорока родом из вполне зажиточной, респектабельной семьи, — двадцать лет я прожила в вигваме, иногда в него приходили мужчины, у меня трое детей». Кстати, детей я видел. Имена двух первых — что-то непроизносимое, набор согласных звуков. Младшего же звали просто Соул. Но и тут выявился подвох — это не как Соул Беллоу, например. Его полное имя — Соулстис. Солнцестояние по-нашему, по-русски. «Так вот, — продолжала Клио, — стоило мне осознать, что вигвам слишком мал на четверых и поверить в себя, как муниципальные власти немедленно выделили мне этот дом». И таких как Клио в Тотнесе пруд пруди.
Свои вигвамы они захватили в новые дома с центральным отоплением и прочими удобствами на память о былых и лучших временах. Живут на пособие, но, похоже, всем хватает. Их — приблизительно половина населения города. Другую же половину составляют люди далеко не бедные. Бывшие поп-полузвезды (полагаю, те нечесаные с пивными банками и сотней фунтов — из их числа) или бывшие же менеджеры преуспевающих фирм, однажды по дороге на работу в Сити осознавшие тщету, суету своей жизни. Они переехали сюда слушать какой-нибудь гамалан — хитроумное музыкальное сооружение, выстроенное на рыночной площади из сотни не фигурально, а буквально плошек, тарелок, барабанов и еще Бог весть каких ударных, и кушать экологически чистые продукты, выращенные альтернативными фермерами, скупившими все окрестные земли.
Конечно, все это можно найти и в больших городах, но в том-то вся идея, что Тотнес как бы город-коммуна, где один за всех и все за одного. Пройдитесь по его центральной улице — магазин культовых мексиканских фигур, «ГринШуз» (нет, шлягер моего мальчика «Зеленые ботинки» здесь не при чем: «Грин Шуз» это как Гринпис — экологически чистые ботинки), салон японских вееров. А книжные магазины!«Метемпсихоз», «Парагипноз», «1001 способ выйти в астрал». Ни исповеди принца Чарльза, ни интимной жизни принцессы Дианы — ни-че-го. Мясная лавка Фишера еще кое-как держится, но ее надо с фонарем поискать среди лавок вегетарианских. Значит, в Тотнесе кто-то еще ест мясо. Но тайно и сырым. А то станешь готовить, соседи услышат запах, предадут остракизму, перестанут здороваться, а детей на улице станут дразнить мясоедами, нанесут психологическую травму, и все, пропали люди. Станут есть мясо уже в открытую, бравируя, станут носить глаженые брюки и юбки, выучатся на бухгалтеров и адвокатов и займут в Сити места выбывших в альтернативу отцов и матерей.
Ведь альтернатива — она за счет нормы живет. А норма, очевидно, где-то там, где мерцают компьютеры, работают фабрики, идет погрузка и разгрузка. И Тотнес всеми своими буддистско-кришнаитскими молитвами должен за норму молиться: ну как все бросим мясо есть и пособие по безработице попросим. У кого? У правительства? А оно само в экологически чистых ботинках ушло в астрал и лыка не вяжет. Когда бы все так чувствовали силу гармонии… Но нет, тогда б не мог и мир существовать, никто б не стал заботиться о нуждах низкой жизни, все предались бы вольному искусству.
На прощание, Тотнес, я спишу тебе эти слова. Вспоминай их в безграничном упоении веры в себя.
Эссе написано не позднее 25 февраля 1995 года
Редакция благодарит Юлиану Новикову за предоставленную возможность опубликовать эссе в нашем издании. Публикация Андрея Фамицкого
