Жанна Шульц — копирайтер и PR-специалист. Окончила факультет журналистики МГУ. Сейчас пишет повесть для подростков, фрагменты присылает в отдел прозы портала Textura, и мы их по мере поступления публикуем.
САЛАМАНДРА
Глава 1
Фо и каменное яйцо
Зима пришла в долину реки Хуан-хе в тот самый год, когда умер Желтый император. В роскошном дворце на огромной кровати под расшитыми золотом покрывалами тяжело вздыхал высохший от долгих лет правитель страны. За сотни километров от него вулкан Аши дышал в такт неровному императорскому дыханию, дрожал от гнева и горя, громко вскрикивал как человек, больной лихорадкой.
Жители долины Аши и Кривой Горы молились горным духам день и ночь, жрецы жгли священные травы, а женщины пели успокаивающие песни вулкану.
Желтый Император выдохнул в свой последний раз, и только тогда вулкан Аши наконец успокоился и забылся сном, напоследок выплюнув в небо столько искр, пепла и дыма, что солнце скрылось за серой пылью, став далеким и холодным.
Пепельные сумерки накрыли деревню, лежащую у ног вулкана, будто саван императора опустился не только на его лицо, но и на страну, которой он так долго правил.
Год давно перевалил за середину, а в долине по-прежнему лежал снег и полумрак. Первыми из сумеречного холода улетели птицы, за ними в поисках пропитания ушли звери. Впервые за сотни лет лед сковал реку Хуан-хе до самого дна, и рыбы с разинутыми от удивления ртами застыли среди замерших водорослей.
Племя старого Сунь все медлило. Семь столетий люди жили возле теплого Аши счастливо и сытно. Почва, сдобренная вулканической золой, была щедра к десяти поколениям семьи Сунь. На ней росли фасоль, рис и батат. Вулкан Аши и соседние горы оберегали долину от холодных северных ветров. Воды Хуан-хе благословляли людей рыбой, ракушками, раками и съедобной морской травой.
На второй год нескончаемой пепельной зимы жители нехотя оставили свои каменные дома и вернулись в древние пещеры у подножья вулкана, в которых когда-то жили их предки. Вулкан согревал их своим теплым подземным дыханием.
Посевы погибли без солнечного света, но лес все еще кормил людей съедобными корнями, корой и иногда животными. Так прошло три серых холодных года.
Восьмилетний Фо плохо помнил солнце. Только иногда во сне он видел зеленые поля, куда ходил с матерью собирать сладкие побеги дикой фасоли, и отца, который брал его с собой на рыбалку. Река была серебристой от солнечного света, отец щурился, высматривая рыбу. Отец был большим и сильным. Он пропал в первый год зимы, не вернувшись с охоты за диким оленем. После этих снов Фо просыпался ослепленный красками, и долго лежал, не размыкая век, стараясь изо всех сил сохранить тепло солнечного света внутри себя.
Маленький Фо вместе со своей матерью Аи жил в самой скромной пещере у подножья Аши. Над входом висела старая оленья шкура, а у дальней стены ютился очаг, на котором Аи готовила нехитрую еду из кореньев, пойманных птиц и улиток. Сегодня же в котелке плавали одни коренья дикой редьки. Их нужно варить всю ночь, чтобы убить горечь. Но даже это не сделает жесткие волокна мягче и вкуснее.
Дождавшись, пока мать задремлет у теплого очага, Фо взял свою сумку из кроличьей шкуры, надел старую куртку, доставшуюся ему от отца, и вышел из пещеры в серый зимний день. Вчера он ходил в дальнюю часть леса, куда детям вроде него вход был строго запрещен, и поставил силки на птиц. А теперь спешил их проверить. Аи отлупила бы его прутом ивового дерева, если узнала бы, куда он направляется. Но Аи дремала у теплого очага и не знала, что в следующий раз она увидит своего сына только через месяц, а увидев, упадет в обморок от ужаса.
На улице заметно похолодало, по каменистым тропам крутилась поземка, никого из детей племени не было видно. Ни здоровенного глупого Линь, ни хитрого Жонг, ни братьев-близняшек Ки и Ксу. Но Фо это не расстроило. Он был самым младшим в племени, не считая сестричек Бию и Вэйки, и ему не раз приходилось удирать от старших мальчишек. Иногда они хотели отнять его добычу или еду, а иногда просто поглумиться и высыпать за шиворот хвойных иголок. Фо не стал задерживаться на улице и побежал в лес.
Мальчик очень спешил. Снег валил крупными серыми хлопьями и засыпал следы. А силки стояли довольно далеко от деревни, около самой Кривой горы. Именно здесь Фо и видел вчера фазаньи следы. Немного поплутав, он нашел ловушки, но, увы, все они оказались пусты. Мальчик аккуратно свернул их и положил в сумку — начиналась метель, ему повезло, что драгоценные силки не занесло снегом! Аи сплела их из собственных жестких волос, и неизвестно, когда еще ее волосы отрастут такими же длинными.
А еще Фо видел свежие следы дикой кошки — животного бесполезного, невкусного, безобидного для взрослого человека, но способного напасть на ребенка или старика. Фо явно не везло сегодня. Придется возвращаться домой с пустыми руками.
Фо очень замерз. Его варежки из кроличьей шкуры были совсем старыми, руки выросли из них и ладони уже не помещались внутри. Фо вспомнил, как Аи шила их, сидя в их старом доме, а отец сидел рядом и делал для сына птичку-быстрохвостку из деревяшки. Птичку Фо отдал отцу в тот злополучный день, когда он не вернулся с охоты. А варежки носил до сих пор.
Серый день шел на убыль, в лесу поднялся ветер. Не сильный, но злой, колкий, норовивший залезть под куртку или неожиданно насыпать снег за шиворот, точь-в-точь как его сосед Жонг, вечно придумывающий новые способы посмеяться над Фо.
Вот бы сейчас оказаться дома, в теплой пещере. Мальчик уже жалел, что так далеко отошел от деревни. А к Кривой горе, что громоздилась прямо над ним, лучше не подходить близко. Ее пещеры расположены высоко, гораздо выше, чем было позволено забираться людям, и уж тем более маленькому Фо. В таких пещерах вполне мог обитать горный дух. А что может быть страшнее растревоженного горного духа?
Фо стоял, задрав голову, и рассматривал черную дыру ближайшей пещеры. Верхушки деревьев прикрывали ее от летящего снега, и при этом она находилась довольно низко, выглядела маленькой и наверняка не слишком привлекательной для духов. Ведь те, всем известно, любят высоту и простор. Так что, если Фо немного погреется в теплой пещере и быстро уйдет, никто и не заметит… Так размышлял Фо, подпрыгивая с ноги на ногу и кутаясь в старую отцовскую куртку.
Вдруг неподалеку хрустнула ветка — мальчик мгновенно обернулся и замер, изо всех сил напрягая слух и зрение. Страх услужливо подсунул ему видение большой дикой кошки, голодной и злой, с желтыми глазами и бьющим воздух хвостом. С клыков капала слюна от предвкушения теплой живой плоти. Еще одна ветка громко хрустнула совсем рядом и Фо захлестнул ужас. Он не выдержал и бросился бежать прочь, прижимая к себе сумку, уткнулся в гору и быстро вскарабкался наверх, цепляясь за уступы.
Пещера внутри оказалась большой и теплой — гораздо теплее его собственной, а ведь здесь даже не было очага! В скудном свете наступающего вечера мальчик разглядывал стены и потолок. Горных духов не было видно, где-то журчала вода, а дальний угол подозрительно темнел. Когда глаза Фо привыкли к полумраку, его сердце замерло от радости: дальнюю стену пещеры и часть потолка облепил сочный темно — зеленый мох, который так любят улитки!
Забыв об осторожности, мальчик бросился вглубь пещеры и о счастье-толстые крупные улитки висели на стене целыми семьями. Фо собирал их, растревоженных и недовольных, в сумку из кроличьей шкуры и остановился, когда она была полна до краев. Вот это удача! Как обрадуется Аи! А какой вкусный суп они сварят! А остальных улиток можно заморозить в снегу и лакомиться ими целый месяц!
Фо выглянул из пещеры: снаружи разыгралась нешуточная метель. Снег уже не падал крупными хлопьями, а летел мелкими льдинками. Ветер швырял их вверх и вниз, крутил изо всех сил, подбрасывал и ловил снова и снова. Внизу под деревьями распласталась ночь. В такую погоду в лесу опасно — можно заблудиться и замерзнуть насмерть, и Фо решил переждать метель в пещере.
Он удобно устроился в уголке, от каменных стен шло тепло, но Фо очень жалел, что ему нечем развести огонь. Голодный желудок требовал еды, и, хотя есть сырых улиток было очень неприятно, выбора у него не было. Подобрав с пола большой округлый камень, мальчик разбил им первый жесткий улиточный панцирь, зажмурился и быстро съел теплое содержимое, стараясь не замечать, как оно шевелится у него во рту. Камень в его руке оказался очень удобным — не большой и не маленький, приятно гладкий, коричневый с розовыми прожилками, похожий на яйцо большой птицы. Такая вещь могла пригодиться и дома. А еще ее можно обменять на что-то полезное.
Съев с десяток улиток, хозяйственный Фо спрятал камень внутрь сумки, где копошились улитки, и затянул тесьму. После еды в животе разлились приятная тяжесть и тепло, и очень хотелось спать. Мальчик прилег на пол, думая о том, как он обменяет такой чудесный камень на ножик с костяной ручкой у выскочки Линь. Или даже на фигурку лошади из дерева. А может быть на глиняное блюдце с белым цветком, которое он подарит Аи.
С этой мыслью усталый Фо задремал, прижимая к груди свою добычу, и не почувствовал, как камень в глубине сумки тихонько вздрогнул и забился, мерно и гулко, словно у Фо вдруг появилось второе сердце.
Когда серое зимнее утро заглянуло в пещеру, мальчик спал в той же позе. Упорные улитки нашли в сумке дырку и радостно покидали свою тюрьму, ползя прямо через человека к родной стене со вкусным мхом. Но ничто не могло разбудить Фо. День сменился вечером, потом ночью, но Фо так и не проснулся.
Появление Ариманы. Спящая деревня
Фо вернулся в долину через месяц, когда луна снова стала круглой, как блин из рисовой муки. Он шел мимо пещер, ни на кого не обращая внимания. Мальчик был одет так же, как и день своего исчезновения. Старая сумка из кроличьей шкуры привычно висела за спиной. Но любому было ясно, что это не прежний Фо, которого любой мальчик из деревни мог загнать на дерево. Он держал голову так высоко, что казалось, вместо позвоночника у него выросла ветвь железного дерева. Его шаги были размеренными и твердыми, а на плече сидела большая красная саламандра. Фо медленно шел мимо соседей. Никто не бросился к нему с расспросами или объятьями. А когда Аи посмотрела в лицо сына, то упала в обморок. Но не от счастья, как можно было подумать. С любимого и такого знакомого лица на нее смотрели глаза рептилии. А черные глаза Фо теперь украшали морду ящерицы.
Фо не задержался в родной пещере. Молча посмотрев, как охающие соседки приводят в чувство Аи, мальчик отправился в пещеру старейшины. Люди расступались перед ним.
Там он нашел старого Сунь с чашкой горячей воды в руках. Старик был слаб и болен. По ночам домочадцы слышали, как он говорил со своей смертью, и та отвечала ему на древнем, давно умершем языке.
— Я принес тебе хорошую новость, старейшина, — шелестящим, не своим голосом сказал Фо. Саламандра на его плече беззвучно зашевелила безгубым ртом, повторяя слова Фо.
— Люди деревни больше не будут страдать, не будут чувствовать голод и холод большой зимы. Мы с Ариманой подарим им спасительный сон. Там, во сне, другой мир, там вдоволь еды и солнца. Во сне люди вернутся в свои дома, в лесу водятся олени и кролики, а в реке полно рыбы. Там оживают те, кого мы давно оплакали. И этот сон такой же реальный, как эта жизнь. Так помоги мне, старик, сделать людей счастливыми, поддержи меня и присягни на верность Аримане.
Сунь молчал, наблюдая за тем, как пар поднимается над чашкой. Хотя запасы чайных листьев давно закончились, привычка пить чай осталась, да и горячая вода приятно согревала желудок. Морщины на лице старейшины были такими частыми и глубокими, что со стороны не было понятно, удивлен он, разгневан или обрадован словам Фо. Наконец, старик спросил:
— Кто ты?
И Фо ответил четко и ясно:
Я — Фо, сын Ли и Аи, но и Аримана-питающаяся-снами. Нет Фо без Ариманы и нет Ариманы без Фо. Что знает Аримана — то знает Фо и наоборот.
Саламандра на плече кивнула, как будто соглашаясь и подбадривая мальчика.
Тот продолжал:
— Фо нашел яйцо в дальней пещере и целый месяц питал его своими снами. Аримана родилась из яйца и теперь мы брат и сестра до конца жизни.
Черные глазки Фо на лице рептилии мигнули.
Сунь долго молчал, наблюдая, как пар от горячей воды поднимается вверх от чашки, и наконец тихо сказал:
— Нельзя прожить жизнь во сне, Фо. Сны не оставляют следов на земле, их не оставишь после себя детям. Из снов не построишь дом, ими нельзя накормить голодных, — старик вздохнул. — И я не знаю твою названную сестру, Фо. Как я могу доверить ей своих людей?
Фо немного постоял около выхода пещеры, как будто надеясь, что Сунь передумает. Потом встретился глазами с рептилией: та ловко соскочила с плеча Фо, скользнула крохотными лапками вверх по сидящему старику и заглянула ему в глаза.
Старейшина задрожал, выронил чашку с горячей водой, и она разбилась об каменный пол. Фо отвернулся, а саламандра не отрывала своего взгляда от глаз старика до тех пор, пока они не закрылись. Ловко переступив цепкими лапками черепки чашки, Аримана оставила мертвеца и вернулась к Фо. Она заметно потяжелела и выросла, но мальчик словно не замечал ее веса и уверено шел вперед.
К вечеру все в племени знали о возвращении Фо. Дети, его вчерашние мучители со страхом и любопытством смотрели, как мальчик идет по деревне с ящерицей на плече. Но его самого, казалось, совершенно не трогала внезапная слава. Фо выбрал самую большую пещеру, где раньше проводились деревенские собрания, и устроился там на ночлег вместе с Ариманой.
Той ночью всем людям в деревне приснилось солнце. Даже старой слепой Сору, что давно не различала день и ночь, даже сестричкам Бию и Вэйки, никогда не видевшим солнце, так как родились уже после того, как вулканический пепел накрыл долину. Многие встретили своих мертвых. К Аи пришел ее муж. И в ее сне маленький Фо радостно бегал в высоких травах за домом, гоняясь за трясогузками. Его глаза были человеческими, и все было как раньше.
Племя Сунь наконец-то наелось досыта оленьим мясом, свежей рыбой и сладкими побегами речной осоки. Каждый видел свой собственный сон, но общее было одно — холодный неласковый рассвет. И чем слаще был сон, тем ужаснее было пробуждение. Как будто люди только сейчас осознали, как много они потеряли. И вот тогда Фо созвал односельчан в пещеру для собраний.
Он больше не говорил ни слова. Но каждый из племени Сунь слышал в своей голове чарующий и тихий голос Ариманы, каждый помнил, как прекрасна была жизнь там, во сне. Каждый человек поклонился ящерице и заглянул ей в глаза. Вечером племя уснуло в большой пещере, вокруг Фо и Ариманы, чтобы проспать три с половиной тысячи лет.
Никто из племени Сунь не видел, как через несколько лет солнце вернулось в долину. Шли годы, травы и деревья выросли на месте бывшей деревни. Спящий вулкан Аши покрылся густыми лесами, которые навсегда скрыли от людских глаз пещеру с людьми и огромной, растущей год от года, саламандрой.
Глава 2
Профессору Пэй выпадает редкая удача
Профессору Пэй Сэциюнь ужасно не везло. Ему не везло как археологу, как отцу взрослого сына, как почетному сотруднику Университета и как пожилому человеку с не очень крепким здоровьем.
Он сидел в маленькой палатке недалеко от старого вулкана Аши и просматривал свою электронную почту на стареньком ноутбуке. Первое же письмо сообщило ему, что Пекинский Государственный Университет естественных наук больше не намерен финансировать экспедицию уважаемого профессора Пэй Сэциюнь по причине того, что за шесть месяцев исследований уважаемый профессор Пэй Сэциюнь не нашел никаких доказательств существования древнего племени Сунь, предположительно жившего в долине реки Хуан-хе три с половиной тысячи лет назад.
Второе письмо было от сына профессора, молодого человека Ли Сэциюнь, сообщавшего профессору, что он решил бросить учебу в Университете, потому что гораздо перспективнее и увлекательнее в наше время завести магазин развлекательных товаров на www.aliexpress.com, чем тратить свою жизнь на изучение ископаемых черепков, как его отец.
Прочитав письма, профессор Пэй грустно посмотрел в окно палатки на дождь, который шел вот уже четвертый день. От сырости у профессора болели коленки и пухли пальцы на руках. Древнее поселение, если оно и существовало, было надежно скрыто густым лесом, мхами, туманами и отсутствием денежных средств на раскопки.
Пэй с тоской думал о том, как ему придется тащиться обратно в Пекин — бесславно, как и всякому проигравшему неудачнику. Сначала пешком до ближайшей деревни, потом на старом рейсовом автобусе до провинциального городка, а там — на поезде не самого высокого класса до Пекина.
Еще профессор с тоской думал о долгих годах, потраченных на изучение древних свитков, сказок и легенд о потерянном племени Сунь, которое исчезло с лица земли во время внезапного изменения климата в долине, вызванного извержением вулкана. Когда в долину вернулся солнечный свет, к горе Аши пришли люди из столицы, но обнаружили лишь брошенные дома и пещеры, и никого больше. Все вещи остались на своих местах, но ни людей, ни их останков так и не было найдено. Безмолвная деревня выглядела так зловеще, что гонцы из столицы предпочли уехать как можно скорее, безжалостно пришпоривая коней. Вернувшись домой, они рассказали, что племя Сунь, вероятно, стало жертвой разгневанных горных богов. Со временем истории о племени обрастали невероятными подробностями — и в итоге до наших дней дошли причудливые легенды о ужасных горных демонах, забравших в жертву целую деревню в обмен на солнце. Правда ли это было или нет, но целые века люди не осмеливались селиться в проклятой долине. Постепенно все забыли о ней. И не вспомнили бы еще столько же, если бы не профессор Пэй, который теперь сидел в палатке у горы Аши и наблюдал, как идет дождь и как рушатся его мечты найти следы племени Сунь.
Поразмыслив что прогулка, пусть и в такую плохую погоду, поможет отогнать грустные мысли, Пэй кряхтя натянул резиновые сапоги на полноватые ноги, надел дождевик, сунул в рот любимую молочную карамельку и вышел из палатки.
Комары очень обрадовались профессору. У них давно не было возможности поговорить с таким образованным и уважаемым человеком, поэтому они с невероятной энергией и усердием вились вокруг Пэй, пищали и норовили залезть к нему в уши и нос.
Так Фо и увидел профессора: немолодого, полного человека в странной одежде, отмахивающегося от комаров.
Профессор тоже увидел Фо, невысокого мальчика в кожаной самодельной одежде, и остолбенел. Сначала он подумал, что это мираж. Потом — что это розыгрыш. Карамелька медленно выпала у него изо рта.
Но секунды бежали, а Фо не исчезал. Это был самый обычный мальчик с самыми обычными черными глазами, из которых текли слезы.
А все, что было дальше, профессору Сэциюнь не могло присниться в самом фантастическом сне. Мальчик заговорил на давно забытом языке, знакомом профессору из древних свитков. Он же показал Пэй большую пещеру, спрятанную в густом пролеске на горе, где спали мужчины, женщины и дети. Посередине пещеры на огромном рисунке саламандры, выложенным из пепла, лежал гладкий камень, похожий на яйцо. Когда профессор расчистил вход в пещеру, ветер ворвался внутрь и разметал пепел, навсегда стирая образ огромной рептилии.
Племя Сунь
Для племени Сунь настало суматошное время. Все, что было связано с саламандрой, начисто стерлось из их памяти. Людям казалось, что они только вчера уснули в своих пещерах, и теперь с ужасом смотрели на непонятных пришельцев в нелепой одежде, говорящих на диковинном языке. Они пугались вспышек фотокамер, отмахивались от диктофонов, а вертолет и вовсе приняли за бога, спустившегося с небес. Им не было никакого дела до славы, свалившейся на их головы.
После многочисленных ученых советов племя было объявлено исторической ценностью и самой большой тайной современности. Так же было решено оставить людей в долине для дальнейшего изучения, а саму местность объявить заповедником.
Люди племени Сунь с трудом понимали, что от них хотят пришельцы. Со временем они выстроили новые дома и снова зажили в долине, смиряясь с тем, что теперь с племенем бок о бок живут ученые, которые постоянно бегают за ними с видеокамерами, блокнотами и пробирками. И даже сдачу анализов племя восприняло философски — просто пришло время новых странных богов, которые требовали приносить им в жертву капли крови, волосы и содержимое ночного горшка.
Фо покидает племя
И только маленький Фо невероятно страдал. Он, в отличие от остальных, прекрасно помнил, как коварно обманула его Аримана. Она забрала его глаза, волю, заставила обмануть родное племя и погрузила в сон, который когда-то казался подарком маленькому глупому мальчику. А на самом деле был тюрьмой, и каждый день три с половиной тысячи лет рептилия питалась снами его соплеменников. Фо помнил все бесчисленные разы, когда во сне пытался убежать от Ариманы и от своих собственных глаз, смотревших на него с морды саламандры. Он бежал сквозь долину, через лес, через реку Хуан-хе и каждый раз ноги приносили его обратно к рептилии. Потому что они действительно стали единым целым, как Фо и сказал когда-то старейшине Сунь.
Когда Аримана умерла, мальчик почувствовал это сразу: в сон, где он жил так долго, ворвался свежий холодный ветер. А еще он наконец-то смог проснуться и заплакать.
Фо воспринял появление пришельцев с облегчением. Кутерьма, охватившая племя, помогала ему спрятаться от себя самого и своего чувства вины. Он единственный, кто охотно соглашался на все, что от него требовал профессор. Рисовал дома, как они ему запомнились, рассказывал про обычаи, показал места, где когда-то он рыбачил с отцом и ставил силки на птиц. Но про сон длиной в целую вечность, про Ариману и яйцо ни разу не обмолвился. Профессор обучил его современному языку, и когда пришла пора возвращаться в Пекин, предложил Фо поехать с ним. Мальчик согласился на удивление быстро. Но вот что до дрожи пугало Фо — каменное яйцо саламандры в ударопрочном ящике отправилось в путь вместе с ними. Несмотря на протесты Фо, профессор не терял надежду разгадать его тайну.
Глава 3
Пекин
Большой город ошеломил Фо. Огромные, выше любой горы дома, широкие, как реки, улицы, — все казалось ему чудом. Машины, поезда, толпы людей — все пугало и восхищало одновременно.
Ровный как вода асфальт, такой непохожий на землю, к которой привык мальчик. Деревья не растут как им хочется, их приручили и собрали в парки и скверы. Трава подстрижена, и в ней больше не прячутся дикие кошки.
Новые люди показались Фо очень изнеженными. Никто не охотился, не выкапывал коренья, ни собирал хворост для костра. Они причудливо стригли свои волосы, носили яркую одежду и обувь, не носили оружие и являлись прекрасной мишенью для диких зверей и злых духов.
Мужчины и женщины гуляли по широким тротуарам, а если нужно было идти дольше 20 минут, то предпочитали брать такси или пользоваться автобусами. Но, с другой стороны, эти люди, такие мягкотелые и странные, совершенно не боялись духов и богов. Они жили на самых верхних этажах своих высоченных домов, среди ветров и облаков, куда вход смертным заказан. Спускались глубоко под землю в длинные норы, которые они называли метро, и мчались на железных гусеницах куда им вздумается. Река Худинхе, большая и полноводная, была заточена в каменные тиски набережных. Фо ужасался, как такое позволили свободолюбивые и гневливые боги реки? Не иначе, что нынешние люди победили их. Но как же им это удалось?
Профессор поселил Фо у себя дома, представив своим двоюродным племянником. И хотя многие соседи сомневались в легенде о странном, возникшем ниоткуда родственнике, но вопросов не задавали.
Сын профессора Сэциюнь, Ли, едва ли заметил появление Фо в доме. Его магазин развлекательных товаров на aliexpress.com требовал столько внимания, что бедняга Ли с трудом находил время на сон и еду. Он принимал заказы, писал письма клиентам, упаковывал товары и отправлял почтой по всему миру. А так как Фо не умел еще ни читать, ни писать и знать не знал, что такое интернет-магазины, Ли быстро потерял к нему интерес как к совершенно бесполезному для дела существу.
Но Фо это было только на руку. После стольких лет сна новая незнакомая жизнь обрушилась на него красками, звуками, фильмами и музыкой, телевидением и видеоиграми. Велосипед, цирк, каток, батут, уроки чтения и письма, оригами, футбол и авторалли — каждый день Фо узнавал что-то новое. Отсутствие свободного времени его несказанно радовало, потому что это позволяло не думать о Аримане.
Профессор охотно составлял компанию мальчику — и так как вся его квартира теперь был завалена коробками с эмблемой интернет-магазина и телефон звонил не переставая, в любой свободный момент Пэй старался сбегать из дома, прихватив с собой Фо.
Встреча с Кирой и предсказание
В один приятный весенний день профессор Пэй и Фо отправились в парк развлечений, оставив Ли наедине с новой партией карнавальных костюмов для домашних кроликов. Он возлагал на них большие надежды, равно как и на гигантские кубики-рубики, плюшевые кирпичи для строительства детских домиков, массажеры для кошачьих щек, намордники для собак в виде утиного клюва, шапки-зонты и прочие безумные вещи.
Парк развлечений встретил профессора и мальчика особым запахом беззаботности. Ревущая из динамиков музыка перекрикивала скрежет американских горок и визги посетителей. Аромат жареных орешков, сладкой ваты и блинчиков с карамелью преследовал отдыхающих, пока ими не овладевал такой выгодный торговцам аппетит.
Фо с профессором прокатились на всем, куда допускали девятилетних мальчиков и пожилых профессоров, съели все, до чего дотянулись глаза, и уже собирались домой, как вдруг Фо увидел большой шатер с вывеской: «Предсказания от семьи Бул! Узнай свое будущее! Всего 20 юаней!» На шатре неведомый художник размашисто, не жалея краски, нарисовал большую красную саламандру, обвивающую мерцающий шар для гадания.
Ноги Фо сами по себе остановились, мальчик вопросительно посмотрел на профессора.
— Ну что ж, — вздохнул Пэй, — Раньше я бы сказал, что не верю в предсказателей. Но ведь и в мальчиков, которые появляются ниоткуда в пещере в заброшенной долине, я раньше тоже не верил.
Внутри шатер оказался темным и дымным, горели ароматические свечи, наполняя воздух душными ароматами сандала и корицы. С потолка свисали связки трав и корешков. Профессор и Фо дружно чихнули.
В ответ заиграла тихая музыка и дальний угол шатра эффектно озарился голубым светом. В углу за небольшим столиком сидела женщина неопределенных лет. В голубом свете ее волосы казались седыми, глаза и губы были густо подведены, а кожу скрывал толстый слой грима. Пальцами, унизанными массивными кольцами с голубыми камнями, она тихонько постукивала по большому стеклянному шару. Но ее голос звучал молодо, как бы старательно она не понижала тембр:
— Приветствую вас, о путники, забредшие в мой шатер. Я Кира Бул, потомственная предсказательница! Желаете узнать свое будущее?
Профессор вежливо кивнул в ответ и выдвинул Фо перед собой. Фо робко шагнул вперед:
— Я хочу.
— Ну что ж, молодой человек. Дай угадаю? Хочешь узнать результаты контрольной по математике? Или интересуешься, что замышляет соседка по парте? Кто победит в футбольной игре между двумя школами? Кем ты станешь, когда вырастешь?
Прожектор на потолке сменил цвет, и волосы гадалки стали пурпурными, как и камни в перстнях
— Я бы хотел узнать, почему на вашем шатре нарисована саламандра? — спросил Фо.
Гадалка пожала плечами:
— Этот шатер мне достался от бабушки. А ей от ее бабушки. А той однажды приснилась саламандра с человеческими глазами. Прабабушка так и не поняла, чье это будущее, и на всякий случай нарисовала свой сон на шатре, чтобы его владелец увидел его и узнал.
— Я знаю эту саламандру. И хочу увидеть свое будущее, — прошептал Фо.
Гадалка театрально подняла руки над шаром, опустила голову и закрыла глаза. По шатру с новой силой пополз дым от свечей.
И вдруг женщина вскрикнула и вскочила, мгновенно потеряв всю важность и загадочность.
— Черт побери, я видела!
Не обращая внимания на свои посетителей, она забегала по шатру, причитая:
— Я видела!! Я видела! Я видела что-то в шаре! Ничего себе! Вот это да! А я ведь уже и не верила, что могу!
Пэй и Фо смотрели на нее с опаской. Свет в шатре стал обычным, белым, и в этом свете стало хорошо заметно, что гадалка — совсем молодая, не больше двадцати лет, девушка в густом гриме и белом парике. Перстни оказались пластмассовой бижутерией с крупными стекляшками. Совершенно забыв о посетителях, гадалка прыгала от радости так высоко, что казалось, сейчас дотронется головой до потолка.
Напрыгавшись, гадалка неожиданно бросилась к Фо и крепко обняла его.
— Понимаете, — радостно сообщила она Пэй и Фо, — Я всю жизнь считалась белой вороной в нашей семье. Потому что все, абсолютно все женщины: бабушка, мама, сестры, племянницы, кузины и даже троюродная тетушка Римма умели предсказывать будущее. А я никогда, ничегошеньки в этом проклятом стеклянном шаре не видела! А сейчас вижу! Ты! — она ткнула пальцем в мальчика, — Фо, мальчик из далекого прошлого, который вырастил своими снами саламандру, был обманут ею и проспал три с половиной тысячи лет в пещере у подножия вулкана. Сейчас ты думаешь, что все позади, но саламандра все еще жива и спит в яйце. Скоро, очень скоро другой ребенок снова будет обманут ею. Потому что Аримана уже выбрала свою новую жертву. Имя ее Оливия Стоунвард. Это девочка, которая живет на маленьком острове посреди моря. И яйцо уже летит к ней, чтобы согреться теплом ее сна и вновь возродится саламандрой. Но ты можешь помешать этому, Фо. Торопись, почтальон уже стучится в дом Оливии с проклятой посылкой. А вы, — она так резко обернулась к профессору, что тот отпрянул — Вы должны помочь ему, без вас мальчик не справится. Вас ждет долгий и опасный путь. Если вы опоздаете — то в следующее полнолуние саламандра вылупится из яйца и захватит весь остров. И кстати, Пэй, берегитесь железной птицы, чтобы это не значило! Так сказал шар!
Кира продолжала прыгать вокруг своего шара, но Фо уже выбежал из шатра
и бросился прочь из парка. Профессор бежал за ним, еле поспевая. Его мучала одышка, очки прыгали на носу, он давно так не бегал, но Фо был глух к его уговорам остановится, и Пэй ничего не оставалось как бежать изо всех сил. Так они и долетели до дома. Фо еле дождался лифта и, влетев в квартиру, бросился в кабинет профессора. Там он обнаружил, что ящик, в котором хранилось яйцо саламандры, был пуст. Рассеянный Ли перепутал и отправил яйцо по почте вместо игрушечного яйца динозавра, очень модной штуки в этом сезоне. И все, что осталось от яйца древней саламандры — это почтовая квитанция с адресом и именем.
Фо был безутешен. Он не уставал винить себя в произошедшем. Глупый, глупый Фо! Если бы он пересилил свою гордыню и рассказал профессору историю Ариманы раньше, возможно, все могло быть иначе. А сейчас где-то далеко ничего не подозревающая девочка Оливия Стоунвард может повторить его судьбу! Стать проводником саламандры в этот мир и подвергнуть своих близких опасности.
И Фо рассказал Пэй все с самого начала.
Откуда взялась Аримана
Сначала была тьма. Она растеклась черной кляксой вне времени и пространства. Никто не знает, сколько лет тьме. Может быть миллионы, а может — секунда. Но потом бог (а это был юный Ану) проснулся и приоткрыл один глаз. И тьма наполнилась светом. Ану потянулся, зевнул, расправив руки и ноги, и оглушительно чихнул. Да так славно и от души, будто взорвалось что-то огромное и тысячи атомов из божественного носа разлетелись по всей вселенной и продолжают лететь по сей день, сбиваясь по дороге в звезды и планеты. Возможно, Ану был немного простужен, проспав так долго в холодной мгле. Бог хотел приподняться на локте, но рука его ловила лишь пустоту. И тогда он создал землю, мягкую и теплую. Подумал немного и добавил густой травы и поросль деревьев для удобства. Лежать стало приятнее, но Богу хотелось пить, как всем нам после сна. И тогда, повинуясь его желанию, взревели новорожденные океаны, готовые утолить самую сильную жажду. Ану подозвал свистом солнце и луну и кивком головы указал им их место на небосводе.
Ану был молодым и неопытным богом. Он не обладал чувством равновесия и меры, что является похвальным качеством для каждого сущего, а уж для богов и вовсе обязательным. Напившись воды и согревшись под теплым солнечным светом, Ану почувствовал необычайный прилив сил. Он жаждал творить. Как ребенок, способный найти себе игрушку в любом предмете, Ану лепил новорожденный мир из всего, что попадалось ему на глаза, включая собственные волосы, ногти, слюну и кожу. Отщипывал кусочки луны, от чего та покрылась пятнами и кратерами, а солнце использовал как кузнечный горн.
Новенькая земля с пышными лесами, свежими ледниками на полюсах, ослепительными океанами жадно принимала дары бога. Пустота заполнилась звуками. Творенья Ану пели, рычали, сопели и шипели. Они плавали и бегали, дрались и охотились, рожали потомство и умирали, чтобы возродиться снова и снова. Но животным совсем не было дела до Ану, и бог заскучал.
И однажды, на бесчисленном по счету закате его пальцы слепили из глины новое существо. Оно подозрительно напоминало собой Ану, только маленького. У него была голова, руки и ноги. Ану разбудил его дыханием, и, помедлив, сделал то, чего раньше не делал: с отеческой нежностью поцеловал тщедушную фигурку, наделив ее малой частичкой своей души.
Существо, а это был первый человек, получился так себе. С одной стороны, он был лишен мощи, присущей Ану. Но и когтей, рогов и клыков, которыми бог наградил животных, у него тоже не было. Он не умел летать, плавать под водой, а бегал так, что его добычей мог стать только очень неповоротливый и глупый зверь. Так думал Сор, другой бог, который наблюдал издалека за тем, как весело и безалаберно Ану создает свой мир. Сор был совсем другим. Он ни за что бы не действовал так безответственно. Как можно создавать миры без четкого плана и графика? Где чертежи небесных светил, эскизы планет, модели животных? Сам Сор все сделал бы по-другому! Намного лучше и совершеннее! Беда только в том, что Сор так ничего и не сделал. Все его планы так и оставались планами целую вечность. И слабый, несуразный человек Ану вызвал у него такой гнев, что сам Сор удивился.
Ану назвал человека Топом. Он действительно смешно топал крохотными ступнями. Ану не раз раскатисто смеялся над своим созданием и плакал вместе с ним. Вот Топ поранил ногу верблюжьей колючкой, а вот впервые пробует лимон, вот он поймал кролика, а вот испугался огромной гусеницы. Вот Топ умудрился съесть ядовитый побег и болел целых пять дней. Сор наблюдал за отношениями Ану и Топа с кислым выражением лица. Он решил отложить сотворение своего идеального мира до того момента, пока к нему не придет вдохновение. А пока надо переплюнуть Ану в малом —создать свое собственное существо, которому Топ, само собой разумеющееся, и в подметки не будет годиться. Сор решил сделать свое творение быстрым и гибким, способным плавать под водой и жить на земле, лазить по деревьям и застывать как статуя. Уж он то, Сор, постарается на славу. Надо сделать кожу мягкой, но прочной как броня, и украсить великолепным узором. Уши пусть будут крохотными и прижатыми к голове, в отличии от смешных оттопыренных ушей Топа. Язык будет длинным и раздвоенным, чтобы чувствовать колебания воздуха и угадывать, где прячется добыча. А сердце будет биться медленно, и его не услышит ни одно самое чуткое ухо хищника. Прекрасные золотистые глаза пусть одинаково хорошо видят как ночью, так и днем. И вот под руками бога рождалось совершенное существо. Это была саламандра. Вдохнув в нее жизнь, Сор поцеловал саламандру так же, как Ану когда-то поцеловал Тора. И наделил ее разумом. Но это показалось ему недостаточным. Сор проткнул себе запястье шипом барбарисового дерева и капли огненной божественной крови опалили саламандру, сделав ее красной с головы до кончика хвоста.
— Я нарекаю тебя Ариманой, — прошептал Сор, любуясь гибкой красавицей.
Сор трудился над созданием Ариманы весь день. Солнце ушло за горизонт, наступил вечер, какой он бывает обычно в сентябре, когда жар дня стремительно меняется на холод ночи, напоминая нам, что осень уже на пороге.
И тут Сор почувствовал неладное. Аримана, его идеальное дитя, задрожало от холода! Когда солнце перестало согревать землю, и на мир спустилась стылая ночь, Аримана начала умирать. Ее не мог согреть густой мох и опавшая листва, в которых, зарывшись с головой, так сладко спал теплый Топ. В погоне за совершенством Сор совершил ошибку! Кровь Ариманы была холодна, она совершенно не грела тело саламандры. Идеальное творение Сора тряслось от холода, как жалкий щенок! Сор был в ярости! Горя от разочарования, он отбросил саламандру от себя как можно дальше и закрыл лицо руками. Все его тщеславные мечты были разбиты. Саламандра не доживет до утра и погибнет от холода. Ну и пусть. Никто не должен узнать о позоре Сора.
Но саламандра не погибла. Трава и мох смягчили удар об землю. Аримане было очень холодно. Но еще больше, чем холод ее мучало предательство Сора. Обида и ярость переполняли душу рептилии. Из последних сил она бросилась к большой яме, где в куче сухих листьев излучало во сне тепло, а также счастье, спокойствие и любовь какое-то живое существо. Это был Топ.
Саламандра скользнула к Топу и обхватила его всеми лапами. Топ, доверчивый и не ведающий страха, обнял во сне Саламандру, прижал к себе и уснул еще крепче. И в этом сне преданной и покинутой Сором Аримане наконец-то стало тепло.
Когда рассвело, проснувшийся Ану громко позвал своего любимого сына Топа, но ему никто не ответил. В охапке сухих листьев Топ спал беспробудным сном, обнимая саламандру.
Целый месяц искал Ану Топа. От грома божественного голоса пригибались к земле деревья. Но Топ спал крепко. И наконец, после долгих поисков бог нашел его в яме, полной прошлогодних листьев. Сгреб лежащих вместе Топа и Ариману и поднял к лицу. Топ не шелохнулся, а Аримана открыла золотистые глаза и изо-всех сил вцепилась в божественный палец. Взревел Ану, оторвал Ариману от Топа, смял железными пальцами саламандру так сильно, что обратилась она в камень, и брезгливо отшвырнул прочь. Камень пролетел сотни миль и врезался в гору, которую через тысячи лет потомки Топа назовут Кривой горой. Камень пробил гору как масло, образовав пещеру. Ту самую пещеру, где однажды мальчик по имени Фо и нашел то, что осталось от Ариманы. Ту самую пещеру, где Аримана родилась снова, и никто не помешал ей проспать тысячи лет с таким теплым и живым человеком.
Продолжение следует
ОЛИВИЯ
Оливии вот-вот должно было исполниться десять лет. Это была высокая девочка со светлыми волосами до плеч. Няня Элис говорит, что Оливия вся сделана из прямых линий. У нее длинные руки, которые все роняют, длинные, часто спотыкающиеся ноги, и только глаза всегда оставались круглыми, широко распахнутыми, и от того казалось, что Оливия всему-всему удивляется.
Оливия и правда была очень любознательной. Правда, не совсем так, как мечталось маме.
Например, читает Оливия задачу по математике. А там сказано:
булочник продает пончики коробками по 3 и 9 штук. У Элиотта 44 фунта. Какое максимальное количество пончиков он может купить?
И Оливия не может решить эту задачу. В ее голове роится множество вопросов, которые важнее цифр. Зачем Элиотту такое количество пончиков? Совершенно понятно, что невозможно съесть столько одному. Он купил их в подарок? А кому? Большая ли у Элиотта семья? Обрадуются ли они пончикам? А какая на них глазурь? Оливия надеется, что шоколадная. Заглядывает через плечо Элиотта и радуется — точно, шоколадная. Интересно, кто первый попробует пончик? Аккуратно возьмет его двумя пальцами за пушистый бархатный бок, так чтобы не помять глазурь и не растерять разноцветную посыпку (которая насыпана густо и щедро, спасибо, булочник!) Наверняка это самый младший и самый нетерпеливый член семьи. Возможно, это девочка, и ей тоже вот-вот исполнится десять лет, как и самой Оливии. Пончик исчезает в два счета, пальцы тянутся к следующему, а Элиотт смеется и говорит, мол, я так и думал, надо было брать больше пончиков!..
И пока Оливия знакомится в своих мыслях с большой семьей Элиотта, уже звенит школьный звонок и задача остается нерешенной.
Папа говорит, что это ужасно безответственно. Время надо ценить, потому что это самая дорогая вещь в мире. Это звучит странно, но Оливия верит папе, потому что он работает на специальной бирже, где каждый день продаются и покупаются самые разные вещи. Оливия представляет биржу как огромный часовой механизм, на шестеренках которого медленно ползут вверх и вниз тяжелые слитки золота, переливаются кучки бриллиантов, подпрыгивают толстые пачки банкнот. А охраняют все это богатство гигантские стрелки. Часовые и минутные — неповоротливые, зато если уж стукнут — то со всей силы. А секундные — юркие, хлесткие, мельтешат как крылья стрекозы. И папа, храбрый папа, находит самый подходящий момент, и ловко хватает добычу с шестеренки!
Оливия видит папу очень редко, и даже когда он дома, он все равно больше смотрит в компьютер, чем на Оливию. Но сейчас летние каникулы и у папы отпуск. Он оставил дома свой костюм и портфель и одел специальные отпускные шорты в цветочек. Когда папа в этих шортах — у него всегда хорошее настроение и много-много времени для Оливии.
Мама считает, что шорты в цветочек безнадежно устарели. И что их давно пора выкинуть. С мамой сложно спорить, ведь она художник и разбирается в цветочках гораздо лучше папы и Оливии вместе взятых. Однажды ужасно важный критик-искусствовед сказал, что у мамы прекрасный вкус и большое будущее. Правда он не уточнил, когда именно наступит это большое будущее. Критик произнес эти судьбоносные для семьи Оливии слова, когда увидел мамину картину на выставке молодых художников много лет назад. Там была изображена мамина кошка Глория, тогда еще котенок, посреди бурного моря на доске для серфинга. На Глории был розовый купальник, бейсболка и маникюр, а картина называлась: «Выпускница колледжа».
Мамину картину тотчас же купили, в газетах напечатали слова ужасно важного критика о молодой начинающей художнице, и мама с энтузиастом бросилась рисовать Глорию опять и опять. Вскоре мир увидел Глорию на Эвересте в ботинках альпиниста, Глорию за штурвалом самолета, Глорию в пустыне, бредущую за верблюдом. Но критики каждый раз замечали совсем других художников, а не маму. Шло время, котенок превратился в кошку, у мамы появился сначала папа, потом Оливия, потом дом и заботы, а вот большое будущее все не начиналось. Но мама не сдавалась. Каждое утро она запиралась в своей мастерской с сонной старенькой Глорией, надевала на нос большие очки в розовой оправе и принималась за работу.
А Оливия коротала дни с няней Элис, которая нянчила девочку с рождения и знала ее лучше всех.
Самая большая страсть Элис — это жирафы. Жирафы скачут по подолу широкой юбки няни, качаются в ушах, ее комната и машина тоже полны жирафов. Плюшевые, пластмассовые, керамические, деревянные — они повсюду — кивают и пританцовывают на столе, свисают с потолка, теснятся на заднем сидении авто. Элис нравятся жирафы, потому что это самые благородные и умные животные на земле. Сама Элис совсем не похожа на жирафа. Она большая и коренастая, и лицо у нее круглое, и рот. Элис не умеет молчать как жираф. Она все время говорит, или смеется, или ворчит. Кожа у нее ровная, светло-коричневая, как скорлупа у лесного ореха.
Жирафы напоминают Элис о ее родине. Так она говорит. Когда Оливия была совсем крошкой, няня рассказывала ей о бескрайних просторах Танзании, где небо синее, что мамин сапфир в кольце, а земля рыжая, как соседская собака. Оливии нравились эти рассказы. Со временем Танзания поменялась на Эфиопию, Судан и все те страны, которые показывали в передачах по каналу БиБиСи, но жирафы оставались неизменными. В прошлом году Оливия случайно подслушала разговор мамы с папой. Папа, иронизируя над меняющейся из года в год родиной Элис, пошутил, что скоро жирафы доберутся и до Англии. Мама же пожалела Элис и сказала, что ее фантазии — всего лишь попытка обрести детство и родину, которой у нее никогда не было. Элис выросла в приюте и не знала, кто она и откуда родом. Оливия, услышав это, ужасно расстроилась. Она не знала, чем можно помочь няне, но пообещала себе вырасти и обязательно отыскать ее родину. Ну или хотя бы купить ей живого жирафа.
Когда она рассказала о своей мечте маме, та рассмеялась. Но почему нельзя завести жирафа? Уж характер у него должен быть не в пример лучше, чем у старушки Глории, которая терпеть не могла никого в доме, кроме мамы. Любимым развлечением кошки было затаиться за длинной занавеской и напасть на чью-то ногу врасплох. Или залезть на комод и спихнуть оттуда статуэтки и рамки с фотографиями. Глория обожала валяться на свежевыглаженном белье, воровать еду, падать на пол перед гостями, так что те спотыкались. Все попытки Оливии подружится с Глорией провалились давным-давно, но в одном девочка и кошка договорились: Оливия не дергает Глорию за хвост, а та не пьет из Оливиной чашки. Хотя бы днем.
ИОСИФ И МАЛЬТИЙСКИЕ Е*ЕНЯ
Мой мальтийский друг Иосиф когда-то давно привёз из далёкого Ленинграда самое ценное — советский диплом, любимую женщину, самовар и страсть ко всему русскому.
Эта симпатия оказалась настолько огромной, что даже спустя десятилетия мне, русской эмигрантке, достался кусок размером со станцию «Мир».
С Иосифом мы гуляем по пыльным блошиным рынкам, пьём кофе в забегаловках для местных, бродим по мальтийским полям и буеракам, предаваясь светской беседе. Думаю, наши семьи дружно перекрестились, когда мы с Иосифом нашли друг друга и перестали таскать домочадцев по вышеперечисленным увлекательным местам.
— Жанна, — говорит мне при очередной встрече мой мальтийский друг на своём чистейшем русском, — а не желаете ли осмотреть останки римской империи в лице одной любопытной виллы?
Я опрометчиво желаю. Хотя на мне лёгкие сандалии, шифоновое платье цвета припылённой фуксии и соломенная шляпка. В таком хорошо пить просекко, сидя на набережной и завидуя круизным яхтам.
Но сначала мы идём по камням в гору, потом мы катимся вместе с камнями с горы. Дорога из булыжника, помнящая римских аристократов, теперь знает немного русской ненормативной лексики.
Вилла, вернее, то, что от неё осталось за тысячу лет, стоит на склоне холма и имеет отличный вид на море вдали.
Удачная планировка (мечта любого риелтора), остатки роскошной мозаики на полу, вполне себе сохранившиеся бани и намёк на тёплый пол. В таком месте можно легко проморгать закат империи.
Хорошенько перемыв косточки давно умерших патрициев, а также обсудив, как же некоторые люди умели(-ют) хорошо жить, мы решаем идти обратно к цивилизации, но иным путём, благо на карте телефона он выглядит вполне близким и удобным.
Между тем сентябрьское мальтийское солнце над нашими головами занимается своим любимым обыденным делом — выжигает всё живое к чертям собачьим. И хотя ноги в открытых сандалиях чувствуют каждую колючку, ощутимо хочется пить, есть, припасть к живительному кондиционеру, всё это не может убить дух исследователя в двух путешественниках.
В пути мы выяснили:
гугл ничего не знает о сельских мальтийских дорогах
душистый кэроб уже созрел, и его сладкие, мягкие стручки очень вкусны
после поедания в непомерном количестве кэроба очень хочется пить
в полях до сих пор есть выкопанные римлянами глубокие хранилища для припасов, и их не видно из-за травы
в этих здоровенных дырах живут крысы
Иосиф боится крыс
можно ещё круче срезать путь, и пойти через давно заброшенный овраг, заросший бамбуком
в овраге лежат трубы нефтепровода, что построили англичане после войны. Они (трубы, а не англичане) до сих пор как новенькие, между прочим.
если бы я была змеёй, я бы однозначно жила здесь, в прохладном тростнике возле ручья
ой, а что это там шуршит?
Потом овраг закончился, а вместе с ним изрядно обветшавшая тропинка. Зато поле перегородил забор природного музея пещеры Ghar Dalam. Так как с этой дикой стороны персонал явно никого не ждал, то весьма хлипкий и условный штакетник венчала такая же несерьёзная калиточка со шпингалетом.
Зайдя на территорию, посидев совершенно бесплатно на удобной лавочке и сунув нос в пещеру, мы стали размышлять, как быть дальше.
Музей выглядел закрытым, я предложила идти на ресепшен, покаяться охране, что заблудились, и попросить выпустить нас в цивилизацию.
Иосиф грустно вздохнул и сказал, что такое прокатит только у меня, потому как иностранка, а его однозначно запишут в дебилы, а Иосифу ещё жить в этой маленькой стране.
Следующую мою блестящую идею перелезть через забор на большую дорогу он тоже отверг по причине солидного возраста и большой вероятности застрять на радость местным видеокамерам.
Посему, отдохнув в цивилизации, мы снова вышли в выжженные мальтийским солнцем поля через несерьёзную калитку со шпингалетом и устремились вдоль заборов – на сей раз из дикого кактуса, в призрачной надежде на дыру.
— Зато, Иосиф, — попыталась я ободрить изрядно уставшего товарища, — мы с вами сегодня нашли новые, прекрасные, увлекательные е*еня!
Филолог внутри моего мальтийского друга заинтересовано вскинул голову:
— О, новое слово? Надо записать. А я, кажется, как-то слышал однокоренное к нему: ебанутые. Оно имеет отношение к е*еням?
— Вполне, мой друг, вполне. Скажу больше: обычно именно такие люди и гуляют по е*еням!
И весьма довольные собой, прогулкой и многообразием великого русского языка, мы вышли, наконец, к весьма потрёпанной, но уж точно далекой от римской эпохи асфальтовой дороге.
