Анна Аликевич
Поэт, прозаик, филолог. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького, преподаёт русскую грамматику и литературу, редактирует и рецензирует книги. Живёт в Подмосковье. Автор сборника «Изваяние в комнате белой» (Москва, 2014 г., совместно с Александрой Ангеловой (Кристиной Богдановой).
Редактор публикации — Анна Жучкова
Русский чудо-человек или Федора-дура?
(О книге Н.М. Мелехиной «Перевал Волкова». Череповец: Порт-Апрель, 2021)
Современный прозаик, журналист и критик Наталья Мелехина — из тех, кого называют продолжателями традиции деревенской литературы, не особо вдумываясь в эту привычную формулу. Вот есть В. Распутин, В. Белов, Ф. Абрамов, вернее, были, были, конечно. Но и сейчас «целина» жива, у нее есть голос. Дала же деревня поэта Майку Лунёвскую? То есть в каком смысле деревня… Конечно, не крестьянствование, наподобие дореволюционного или колхозного. Но что-то же есть, кроме фермерского развитого хозяйства, оставшихся на отшибе стариков и тех жителей помоложе, которые просто живут в унаследованных сельских домиках за неимением средств на квартиру. Работать последние ездят на ближнее производство, огород для них — привычка или рудимент, но не главный кормилец. Конечно, есть движения наподобие стерлиговского, ну, так это стоящее особняком явление, назад к земле, так сказать… Кто герой Натальи, кто читатель — не такие простые вопросы, как кажется. Наши представления устарели, реальность изменилась, и вот как раз об этом книга «Перевал Волкова». Это действительно перевал: общечеловеческая, не деревенская проза, не голос из ниоткуда, не цветок на руинах, а заявка о том, что «живы мы» — вот что перед нами.
Легко мыслить социальными категориями: «город» — «деревня», «успешный» — «неудачник», «надежда Родины» — «лентяй и пьяница». Соответственно им, в селе исторически остались преимущественно те, кто не смог стать горожанином, а значит, речь чаще не о любви — о вынужденности. Что же, Наталья предлагает нам про каких-то распоследних неудачников прочитать, что ли?.. Но что, если мы отключим привычную иерархию советского времени и попробуем посмотреть через сердце, через другие, неприземленные категории, ища их не только в персонаже, но и в себе.
Читая предисловие к сборнику, где критик призывает именно так увидеть книгу, я внутренне возмутилась: нравственные ценности! Да как будто я в деревне никогда не жила! Знаю я, какая там «исключительная нравственность»… А потом вдруг вздрогнула. Ведь речь не только о деревне, а о человеке в принципе — о любом. Неважно, городском, сельском, отшельнике, неформале, монахе. Выходит, я уже всех мысленно поделила на «безнравственных сельских» и «воспитанных городских» (или наоборот!) или «деревенских неудачников» и «надежных столичных». А ведь речь, прежде всего, о человеке. Он ведь родится без бирки, на которой написан его социальный слой, цвет кожи, материальный уровень, комплекс верований и традиций. Это все потом на него наденется, а сейчас он просто «сам по себе мальчик», который нуждается в любви и приятии, безоценочно, просто потому, что он есть. И именно это и дает ему автор книги! Приятие, внимание, тепло, неважно, пьяница он или предприниматель, бобыль или отец семейства, древний старик или неустроенный молодой парень. Написавший вступление прав в том смысле, что это не деревенская, а христианская книга, хотя как раз о религии в ней не много.
Герои Натальи кажутся нам порой немного сказочными, приукрашенными, носителями того былого комплекса внутренней культуры, который в реальной жизни есть далеко не в каждом человеке. Так, растроганно вспоминая детство, мы нередко наделяем и вовсе не бывшими достоинствами свою мать или соседку. А уж специфика мифологического сознания — соединение христианских, суеверных, научных представлений — и вовсе смущает: невинность это или дремучесть, добро или неоднозначность? Действительно ли герой — хороший человек, или просто красть больше нечего? Он клеймит недостойного политика, но кто знает, был бы он образцом чести, попав во власть… Своим скептическим умом мы стараемся так и эдак «проверить на вшивость» тех, кого Наталья просто любит и согревает своей душой. Документальная манера повествования, ровного, неторопливого, не слишком эмоционального, даже порой суховатого, отсылает к социальной традиции. А кто читает «социалку»? Да, «кто варит варенье в России»? Известно еще из Кабыш — уж не тот, кто надеется на лучшую жизнь, встречу с любовью, грезит далекими теплыми краями. Иными словами, это «самые простые люди», которые многое пережили, но все же «дожили», не утратив при этом интереса к своей культуре и современности, которые хотят верить в сказку, радоваться солнцу, улыбке внука, дворовому коту. Рассказчик также видится многое пережившим, умудренным и даже уже успокоенным горестями земными человеком. Мы испытываем внутреннее удивление, размышляя о том, что автор «Перевала» — в сущности, еще молодая женщина.
Тольконебольшая часть книги — о том, как «всё очень плохо». Бытовая реалистическая канва печали граничит с почти волшебным сюжетом ирреальности: есть тексты в стилистике святочного рассказа, и «миракль», и проза для детей. Мы вспоминаем «лубочную литературу», но в хорошем, добром смысле слова — ее веру в чудесное посреди безнадежности. Бывший военный не хочет создавать семью с юной красавицей, влюбленной в него, потому что по совести считает себя не слишком достойной партией. Не чудо ли это в мире «поиска клубнички», эгоизма, личной выгоды? Человек, подвергавший свою жизнь каждодневной опасности в осажденном городе ради умирающей бабушки, не видит в этом никакого подвига, а лишь свой родственный, сам собой разумеющийся долг. Да и какой подвиг, казалось бы, это же не амбразуру собой закрывать, а «всего лишь» пережидать вместе со старухой в безопасном месте, покуда жизнь ее не окончится сама собой. Неужели такое уникальное явление — искренняя, глубокая, сердечная любовь к собственной немощной бабушке? А разве кормить на последние гроши подобранную старую кошку — это поступок, о котором нужно слагать оды: много ли животное наест… «Маленькое» добро — но автор предлагает нам ответить на вопрос, а маленькое ли оно, если все его сложить вместе?
Наталья Мелехина размышляет о том, что в целом сложно что-либо изменить. Нельзя омолодить изработанного старика, вылечить человека, разрушившего себя на вредном производстве, «починить» контуженного в Афгане, образумить горького пьяницу, устроить счастливый брак стареющей вдове в пустеющей деревне. Но все равно можно проявить христианское участие к ближнему, не меняя его в сторону «идеала». И оно не будет бессмысленным, хотя, возможно, и будет «глобально бесполезным». Выбирая между собой и ближним, герои Натальи почти всегда выбирают другого, не думая о собственном благе. В этом есть христианство, есть «устаревшее» советское товарищество, но и сомнения есть. Стоит ли убивать себя работой, даже если она вроде бы — о, это «вроде бы»! — кому-то помогает? Стоит ли тащить на себе неподъемную ношу, «вроде бы» спасая других, дабы самому стать впоследствии обузой для родни? О, эти неразрешимые вопросы. Как и вечные сомнения: виноват ли я в том, что некие люди живут так плохо, а у меня каждый день каша с маслом, щи со сметаной? Виноват ли в том, что у них плохо с работой, разрушено здоровье, возможно, из-за вредности ближних производств? Виноват ли в том, что их предки погибли на войне, ровесники в Афгане, а дети — смотрят в будущее с сомнением в своей нужности, а в прошлое — с идеализацией и тоской? А даже если и не виноват, то мог ли лично сделать что-то, чтобы было по-другому? Конечно, это так называемые вечные русские вопросы без ответа.
Интересно, что взгляд доброты мы ошибочно принимаем за поиски нового героя. Читая современную прозу Елены Долгопят, например, думаем: одинокая невзрачная женщина «около 50», погруженная в ретро-кинематограф, — что, это наш новый герой? Открывая новую книгу Савкиной о русской бабушке, наконец вспомнившей, что она тоже женщина, а не только бесплатная няня, мы снисходительно одобряем автора — дескать, хорошо, что об этом сказали. Но в глубине души думаем: это — наша новая героиня? Ищущая себя женщина на склоне лет? Не густо. И к книге Натальи мы привычно подходим с таким аршином. Вот старушка, едущая в сельмаг, у которой ноги не идут и спина не гнется, которая уговаривает водителя остановить чуть поближе к дому, чтобы идти поменьше, и это примерно весь сюжет. Конечно, надо иметь сочувствие к старости, ведь все когда-то там будем, если повезет. Но стоит ли делать такого персонажа центром рассказа? Или старик, который в общем-то не бедствует, не одинокий, однако сам факт глубокой старости гнетет его, как в рассказе «Весна и смерть Семёнова». Что здесь такого, о чем и говорить-то особо? А вот «Жара под Рождество»: три алкоголика допились до горячки, может, это и смешно — но не очень. А в другом рассказе «деревенская праведница» так усердно манипулировала со счетчиком, чтобы за электричество поменьше платить, что от усилий неловко упала и чуть вообще не убилась. А в опусе «Что пили? Бражку!» главный герой изобрел хитроумный способ воровства спиртного у собственного родича. Безусловно, это порой юмористическая, живая, на «хорошо известном материале» проза. Но главное здесь — теплое, личное, участливое отношение автора к своим героям, словно все они его семья — и он их любит, потому что это его ближние. Подобно тому как для матери ее ребенок самый лучший, потому что он ее дитя, так и Наталья видит в своих героях их лучшие стороны, даже когда речь о не самых приглядных поступках.
Персонажи книги необычны тем, что они… очень обычные. Невольно вспоминается Р. Сенчин (некоторые его тексты критики тоже относят к деревенской прозе) с его разведенным в очередной раз на излете 1990-х героем. Последний никак не выйдет из старого родительско-советского мира и не вступит в неизведанное собственное взросление (уже, считайте, старение). На долю тех, кто родился и вырос в селе после 1945-го, а как раз о них книга Мелехиной, ярких подвигов, как правило, не выпало. Не было и красивой личной истории, чтобы стать центром романа, научно-творческих достижений, чтобы попасть на экран. А поэтизировать каждодневные, не видимые другим страдания простого народа, как в «Кому на Руси жить хорошо» («А потому терпели мы, // Что мы — богатыри!»), уже непросто, ибо само понятие «народ» размылось, социально расслоилось. И выходит, что в одной семье и пьющий селянин (один сын), и удачливый предприниматель (другой сын), и мать-учительница (интеллигенция), и дед-колхозник. Но, если уж не удается найти «соль земли» (разве не вся земля у автора — соль?), можно поискать «зерна» этой земли. Присутствует ли у обитателей книги какое-то исключительное нравственное начало, отличающее их, скажем, от «клоаки города» или даже, о ужас, «западного разложения»? От того, что человек голодал в детстве или жил в интернате, он не становится столпом нравственности, хотя нам его и очень жаль. Понятие «святого-грешного русского чудо-человека» уже стало ироническим. Если он пьет и ворует, бездельничает вперемешку с надсадным трудом, верует и дерется, то мы не вправе судить его. Однако в нашем представлении духовное преимущество все же выглядит не так. Автор обращает наше внимание на доброе сердце простого человека, на его склонность прощать, терпеть, помогать в тяготах, не искать личной выгоды. Мужчина помогает одинокой соседке не потому, что имеет к ней «мужской интерес», а по-христиански. Старик Семенов имеет ужасные подозрения по поводу своего сына-хореографа, у которого к 30 годам нет семьи, о таких вещах он даже боится подумать, однако, когда понимает, как сильно любит его сын, это теряет для него важность. Старик Григорий прощает принятого в семью Костяна, воровавшего у него спиртное, за его сиротство. Успешный брат оставляет в рождественскую ночь свою семью и едет к брату-неудачнику в село, потому что тревожится за этого мало кому нужного человека. Жители этого маленького мира словно бы живут своей душой в чудесном пространствевзаимопомощи, которое автор хочет видеть распространяющимся все дальше. Нельзя сказать, что такими сострадательными делает героев «Перевала» общее или личное горе, потому что некоторые персонажи относительно успешны в жизни. Скорее, речь об общем прошлом, поколенческом опыте, духовной семейственности, которые связывают людей. Это не физические, не страстные или личные связи, а именно общечеловеческие. Мало кто может «по-настоящему» помочь ближнему в рассказах Натальи, там нет волшебника на вертолете, однако на фоне мира равнодушия, а то и жестокости в отношении «падающего» ее персонажи стоят на стороне добра. Почти все они внутри, несмотря на свою трудную жизнь, — люди, «хрестиане». Читая о них, мы невольно вспоминаем рассказ Астафьева, в котором старый лагерник вступается за чужую ему некрасивую девчонку, потому что им движут не каждому понятные представления о братстве людей.
