Юлия Подлубнова родилась в 1980 г. в Свердловске. Окончила Уральский государственный университет. Публиковалась в журнале «Урал», в антологии «Согласование времен. Поэзия третьего тысячелетия», в сетевых изданиях.
* * *
Запорошенные тюлем,
заросшие цветами.
С сердечными разговорами за.
С семейными ссорами о.
Только прямая трансляция.
С запахом июля,
в котором никого не ждут.
С разбитыми о воздух тарелками.
С мелкой сетью быта.
…и светильник,
как пойманная в форточку луна…
* * *
В мертвом море – живые раны.
Ползучие по небу звезды.
Ветер,
стирающий пыль с валунов.
Не спрашивай, кто ты.
Что-то не то, что-то не то…
Мачты, похожие
на раз-два-три-четыре-пятие…
* * *
Воздушные качели
«Коктебель–Судак».
Сероводород и турбулентность.
Море, волнующее само себя.
Подвисшие дороги,
по которым едет и едет Наталья Пивоварова*.
Пульсы светофоров,
которых нет.
Дельтоплан,
не имеющий отношения ни к дельте,
ни к плану,
по которому разбивает воздух
первая звезда над Кара-Дагом.
* Солистка гуппы «Колибри», погибшая на трассе «Коктебель–Судак».
* * *
Стадионы,
шевелящие фанатами.
Улицы,
передвигающие митингами.
Воздушный шарик жалуется:
«Меня надули!»
Я не помню своих стихов.
Я никто.
Норковая шутка,
мудозвоновая шапка.
* * *
Виртуозная игра
на автомате Калалашникова.
Расстрел слушателей
балалайкой-прима.
Невысоцкий
и невознесенский.
Разумеется,
Кремлевская Звезда.
Оплата рубинами.
* * *
Модели весны:
признания в никуда и ответы из ниоткуда.
Телевизор на стене показывает
только телевизор на стене.
На стене
не растут волосы.
Путинг – это не митинг,
это форма
настоящего длящегося.
Опустошенные вены авторучек.
* * *
Год молчания и перерождения.
Молчания и перерождения.
Телеграфные столбы плодоносят
фарфоровыми шишечками.
Самолеты
тяжелеют и падают.
Пауты пьют самую темную кровь.
Провода, как вьюны, оплетают дома;
и спутниковые антенны,
как белые цветы,
обращенные к космосу.
Невозможность создать
телефонно-сосудистую систему:
два сердца
на разных концах провода.
Креозот
Запах свежайшего поезда.
Почти мороз.
Вокзал как форма зимоисчисления.
Ночные поезда
выскакивают из городов,
как кинопленка из киноаппарата.
Дорога «Екатеринбург минус сутки Москва»
входит в тоннель
выходит из вчера.
Бурые земли одиночества.
Окосевшие приюты алконавтики.
И трубы заводов,
как папиросы ангелов.
* * *
Поколение кокаколаедов vs.
поколение телевизионеров.
Клацающие клавиатуры –
женщины с проводами химзавивки.
Томики стихов мировой тоски.
Блоки, блоки, системные блоки…
заживо православные,
зиги как попытки удержаться
за воздух.
Я смотрю в пустое небо с самолетами.
Родина –
фамилия моей начальницы.
НЕ О ВЕРЛИБРЕ
С. Ивкин: «Юлия Подлубнова – один из самых мощных источников эпидемии верлибра в Екатеринбурге».
Стихи Юли пришли ко мне почти одновременно из жж и книги – антологии «Екатеринбург 20:30». Вначале была просто рада, что смогла сразу и публично выразить свое мнение о них в рецензии и что сказать – было что. И есть. Несмотря на то, что в предложенной подборке – почти те же тексты.
Верлибры – да, они таковы по своей форме, и то, что я хотела отметить в них именно как в верлибрах, я уже сказала (или оставила за словами, но подразумевала – неважно): это насыщение образностью, сгущение ее, превращение минимальной порции лирического высказывания в оптимальную величину. В отношении последнего свойства нужно говорить, рефлексировать сейчас как можно больше, поскольку стихотворение как оптимальная величина становится редкостью. Кроме сложных и длинных стихов-повествований или стихов-рассуждений (даже попытка определить жанровую природу которых вызывает в памяти типы школьных сочинений), в современной поэзии утрачивается сама идея невозможности продлить или сократить текст. Множество стихов можно продолжать сколь угодно долго – от них не убудет и не прибудет. При этом такая принципиальная неопределенность границ начала и конца не является обязательным признаком графоманства, наматывающего, нанизывающего (как любят говорить поэтессы, «бусинки») слова, рифмы, строфы. В лучших своих проявлениях (сознательно не привожу примеров) такие стихи заставляют подумать о чем-то вроде «нового мировидения» или об «эпическом развертывании» – тут же, правда, и устыдиться собственной ограниченности. Потому что искать в таких стихах нужно то, что держит всю эту махину: а это не соединения слов и ни в коем случае не рифмы, это трудно определимое движение образности и интонации, заставляющее хотя бы дочитать стихотворение до конца, а в идеале – не отпускающее ни на миг.
В последние годы стало казаться, что яркий завершающий образ стиха не нужен поэтам, что они сдерживают себя, боясь показаться неоригинальными или, наоборот, вычурными. А в целом эта тенденция сложилась в хор поэтических голосов, подавленных пресловутым «страхом влияния» и публичным успехом. Очень продуманно, слишком взвешенно, иногда изящно и чутко. Давно так – в стихах Юлии Подлубновой иначе.
Построить миниатюру на ярком образе нелегко. Он не может возникнуть вдруг, из ниоткуда, как это бывает, когда поэту жаль удачно найденного сравнения или слова, и он дописывает к нему остальное (чтобы не пропало). В небольшом стихотворении, как, например, в «Креозоте», чередования назывных предложений с предложениями, содержащими сравнения, сплошь образны, разнится лишь амплитуда приближения и удаления относительно реальности. Колебания времени и пространства вначале – и резюме в итоге, за пределами которого не может быть ничего. Это точка. Единственно возможный финал:
Бурые земли одиночества.
Окосевшие приюты алконавтики.
И трубы заводов,
как папиросы ангелов.
Стихотворение, замыкающее подборку, не вошло в антологию. В этой публикации – иной контекст, иное окружение, восприятие. Да и само стихотворение отличается от всех предыдущих наступательной интонацией, особой «агрессивной» фоникой. И здесь это стихотворение и его последние строки выполняют роль необходимого итога:
Я смотрю в пустое небо с самолетами.
Родина –
фамилия моей начальницы.
Что еще должен сказать поэт? Достаточно.
А я буду ждать продолжения.
Ульяна Верина
