Фёдор Францев — прозаик, эссеист. Родился в 1979 году. Автор книги рассказов «Ю. И. Лейбо», участник Тургеневского фестиваля малой прозы, входил в лонг-лист премии «Дебют» в 2001 и 2004 гг., получил диплом финалиста премии «Московский наблюдатель» за 2020 г. в номинации «Точка обзора».

Пряча лицо за хвостом

О поэзии Екатерины Богдановой

Большинство стихотворений поэта, о котором пойдёт речь в этой статье, производят, на первый взгляд, впечатление изобретательного сюра примерно в духе Льюиса Кэрролла: в одном из них герой решает превратиться в яйцо для салата, которое варят вкрутую и затем мелко крошат; в другом ­— приносит в котомке с охоты наловленных покемонов; в третьем мейн-куна против его воли обмакивают в чернильницу целиком… Однако, после внимательного прочтения обнаруживаешь, что, подобно знаменитой трубке Магритта[1], эти стихи не то, чем кажутся. В каком-то смысле, перед нами и вправду абсурдистское противоядие от нынешней эпохи, пропитанной рациональностью до мозга костей, как, по крайней мере, казалось до недавних пор; и в то же время — серьёзный и вдумчивый лирический дневник. Вооружившись целым арсеналом гротескных метафор и парадоксальных аллегорий, автор неустанно занят выражением тревог и противоречий современной урбанизированной женщины — и вместе с тем тянется к природной цельности и гармонии, в которых находит успокоение…

Екатерина Богданова — поэт, довольно активно выступающий в московских литературных клубах, и практикующий юрист, так что в её стихах можно обнаружить следы культурных и медийных пристрастий, свойственных «белым воротничкам» поколения нулевых. Многие из используемых ею сравнений и цитат отсылают к героям СМИ и текстам массовой культуры — пожалуй, на ум не приходит кто-либо ещё из поэтов, кто упоминал бы «говорящую голову» московского ГУВД Ирину Волк, ведущего популярного английского телешоу Джереми Кларксона, увлечение Германа Грефа Pokemon Go[2] и много чего ещё в подобном духе…

Немало у Богдановой и игры с юридическими понятиями и концепциями: «покушение на заведомо негодный объект», «предварительный сговор», «поднятие лимита кредитования» и т. д. Близкий персонажам Кафки, теряющим надежду на справедливость, блуждая по лабиринтам судов и казённых ведомств, ее герой осуждён на сидение в офисе и навечно обманут мифическим барственным начальником, Кламмом наших дней:

Казённой дорогой в осеннюю дымку,
Шестёркой червей запасясь и вином,
Он тайно покинет родную Ордынку
И тихо исчезнет, как серый фантом

<…>

«А я? Как же я? Я ведь лучше собаки!» —
Вдогонку ему закричу, как чумной,
Но вместо «ага» только алые маки
Беззвучно всплакнут у меня за спиной…

Между тем, «настоящая» жизнь с яркими приключениями и путешествиями, о существовании которой герой Богдановой знает из книг, фильмов и телепередач, неостановимо проходит мимо него:

Всё вышло чуть хуже, чем я ожидал,
И мне неприятно,
Что лавры стрижет старый Тур Хейердал,
А я клерк заштатный.

<…>

Я Джереми Кларксоном мог бы пойти
Тестировать тачки,
Но груз обстоятельств восстал на пути,
Как люди на стачке…

Интересно отметить, что повествование в стихах Екатерины нередко ведётся от мужского лица — впрочем, это скорее андрогин, лишённый каких-либо специфически маскулинных свойств. Здесь можно было бы порассуждать о том, что преобладание мужчин среди юристов и смежных с ними профессий порождает ролевой экспансионизм, стремление к замещению женского сознания мужским…

Но в случае Богдановой причина отхода от феминности, возможно, кроется в установке на непрозрачность лирического высказывания, характерной для многих её стихотворений. Скрытность может быть объяснена высокой степенью интроверсии. Так, необходимость взять интервью для газеты, т. е. провести открытый разговор, который должен быть представлен на обозрение публики, оборачивается для лирической героини серьёзным испытанием, описываемым, правда, в юмористическом ключе:

за интервью с тобой в салате
пришлось побыть крутым яйцом

<…>

подумалось в тот миг ужасный,
белок свернулся на глазах
и показалась жизнь напрасной,
и охватил смертельный страх

В результате автор, как правило, прибегает к «метафорической шифрации» тех реалий собственной жизни, которые относит к сокровенным или, по крайней мере, к приватным; порой же зашифровываются и сами эмоции, вызванные этими реалиями. В предельных случаях полноценно воспринять подобные тексты способны лишь люди, близкие автору, нередко — один единственный адресат, к которому такое стихотворение явным или неявным образом обращено. С годами эта тенденция в стихах Богдановой усиливается: если первый из приведённых ниже текстов скорее «полупрозрачен» и наделён забавным сюжетом, который занимателен и сам по себе, то большая часть второго, написанного тремя годами позже и представляющего собой подобие исповеди, столь прочно закодирована, что оставит стороннего читателя в недоумении:

Ничто в тот вечер не предвещало
Ужасных слухов,
Поползших позже, как одеяло,
От уха к уху.
Креветку взявши со дна кастрюли,
Пошел к балкону,
Сказал не ждать даже до июля ­—
Всё по закону.
И вот с балкона летит креветка,
Летит и плачет:
Зачем ты бросил настолько метко —
Не мог иначе?

<…>

Заседая на паузе, глядя на скатерть сквозь воздух,
Разгоняясь в пути, не раздумывая ни о чём,
Хвостовой рулевой осознал, что давно уже поздно
Заливаться технической пеной, излишки срезая мечом

<…>

Да, теперь очевидно, что больше не быть ему фоном —
Несмешному процессу, который подходит к концу,
И останется просто сидеть под своим, а точнее ­— под чьим-то балконом
В позе лотоса и поднеся чьи-то мертвые руки к лицу

В определённый период довольно много места в творчестве Екатерины занимало то, что можно охарактеризовать как «постапокалиптические элегии/полуэлегии». В них мог присутствовать, к примеру, образ завода, расположенного на лоне унылой природы, и в описываемый момент закрываемого людьми за ненадобностью. Вероятно, перед нами метафоры «усталости отношений» между бывшими влюблёнными и тоскливой поры их расставания. Однако, создаваемая в читательском воображении картина достаточно атмосферна и выразительна для того, чтобы её можно было бы и просто созерцать:

И стихнет завод. Перестанут дымить
Стоящие рядом друг с дружкою трубы,
И краеугольная красная нить
Пройдет через швы штрих-пунктирно и грубо.

Цикличность, повторы, круги на воде
От камня, летящего следом за камнем,
Здесь будто бы знак окончания дел,
Где вместо стремнины — болота и плавни…

Встречаются у Екатерины и «традиционные» описания природы. Нельзя не отметить тот факт, что, создавая их, она всегда переходит к прямому и доступному лирическому высказыванию. От этих немногочисленных пасторальных зарисовок определённо веет неприглушённым живым чувством:

Сентябрь богат янтарем на деревьях и астрами также богат,
И тихим теплом превращает любой город — в сад…

<…>

…беседа вообще-то была не о том,

А всё же про то, что осенние листья
Создали ковёр интересней иных
Ворсисто-мохнатых и огненно-лисьих:
Такой красоте только крикнуть — чих-пых!

Отдельная тема в творчестве Богдановой, с течением времени занимающая в нём всё больше места, — кошки, выступающие далеко не только как элемент любимой ею природы; им отведена гораздо более значимая роль. По замечанию М. Квадратова, «кошки — радисты иных миров»[3]; там, где автор пытается говорить с читателем более открыто, но не находит сил или возможностей вести речь от лица человека, он перевоплощается в антропоморфного кота или иного представителя кошачьих как в сверхсущность, одновременно уютно-домашнюю и скрывающую в себе смыслы «приватной эзотерики», «сильного двойника» современной женщины, скованной по рукам и ногам условностями, кодами поведения, ожиданиями окружающих — всем тем, что сама Екатерина любит именовать в своих постах в соцсетях «безальтернативным социальным протоколом»:

каракал
изменял
был жесток
брал на клык
на коготок
издавал суровый рык
понимал
и выбирал
наибольшее из зол
предавался мрачной страсти
и бросал на произвол
коррумпированной власти

<…>

Человеку кот необходим,
А наоборот — не очень:
Кот везде всегда один,
Кот показывает, что не полномочен
Называть кого-то «господин».

Иногда кошачьи персонажи Богдановой столь самодостаточны, что ими просто хочется любоваться, забыв, что одновременно они — литературные приёмы, призванные выполнять те или иные возложенные на них автором задачи:

Наш каракал в Грохольском переулке
Шершавой лапою шуршал
И чавкал мягкой булкой;
Сервал молчал,
Присев на теплое крыльцо,
И, пряча нежное лицо
За длинным хвóстом,
Всё размышлял о том,
Как жить непросто
В условиях засилья микунóв;
Микун[4] — единственный, заметим,
А не стайный, думал втуне:
Зачем проклятые людишки
Используют меня —
Вообще-то это слишком! —
Как кисточку для туши
И макают
Меня всего в чернильницу,
В то время как
Достаточно бы было
Макнуть лишь уши.      

Разумеется, за сюжетом вышеприведённого текста проглядывает некое лирическое послание… Почему это людям вздумалось обмакивать мейн-куна в чернильницу, не понимая, что нужно макать только его уши? Можно было бы предположить, что «нестайный» мейн-кун — одно из альтер-эго автора, ярко выраженного интроверта и одиночки, а обмакивание в чернильницу — метафора его страдания от манеры общения, принятой в обществе экстравертов, где он, как и большинство из нас, вынужден жить — манера эта кажется ему чересчур интенсивной и грубой… Но, быть может, гораздо важнее то, что здесь перед нашим взором возникает картина волшебной Москвы, населённой обаятельными человекоподобными представителями Felidae[5] на равных правах с людьми… Одним своим присутствием они, пожалуй, способны врачевать любые неврозы и развеивать любые депрессии.

Итак, автор использует «кошачьи» мотивы как своего рода аутотерапию и одновременно как средство, позволяющее выйти на более откровенный диалог с читателем. Количество кошек в последней публикации Екатерины в журнале Prosodia[6] приняло почти угрожающие масштабы, но, при этом, жизнеутверждающего начала в новых стихах отнюдь не прибавилось… Столкновение со смертью близких — нелёгкое испытание и для убеждённых оптимистов; Богданову же, склонную к меланхолии, оно и вовсе погрузило в депрессивное состояние — будем надеяться, лишь на время… Что же касается кошек, то им в новых стихах отведена мрачная роль: то они чем-то сродни Вергилию, через собственную смерть открывающему лирическому герою доселе неизведанную им бездну отчаяния; то подобны Кроносу, пожирающему самого героя:

Я весь съеден, как рыба, тем чорным котом,
Что замечен сначала был в полой кастрюле,
И отложен был дальше вариться в густом
Жгуче пахнувшем нефтью кошмарном июле

<…>

И теперь канарейкой мне вечно быть там,
Где ни воздуха нет, ни воды, ни привета —
Бесполезная птица во чреве кота,
Ферментируюсь в мягкий комок пустоцвета

Примечательно, что авторское высказывание в новой подборке достаточно прямолинейно, но, надо полагать, это лишь исключение из правила, связанное с тем, что Екатерина не видит необходимости «прятаться от читателя» при обсуждении такой универсальной темы, как смерть. Что же касается возрастания поголовья пушистых альтер-эго, то оно теперь столь велико, что кошки, того и гляди, вытеснят из стихов Богдановой любых других персонажей, и автор превратится в поэтическую реинкарнацию Луиса Уэйна[7].

Л. Уэйн. Портрет рыжего кота-литератора (?1886—1939)

И всё же подобная стратегия кажется предпочтительней усиления «метафорической шифрации», имевшей место ранее, ибо тексты с кошками воспринимаются читателем как намного более человечные, пусть и не без «двойного дна». Впрочем, обеих крайностей, не будь Екатерина им так ревностно привержена в своих стихах, можно было бы и избежать. Представляется, что ей вполне оказалась бы по силам и традиционная задача лирики «достучаться до читательского сердца» (или, как вариант, до разума), по крайней мере, у нас по этому поводу сомнений не возникает…

[1] Речь идёт о надписи «Это не трубка» на картине Р. Магритта «Вероломство образов» (La trahison des images, 1928-1929), приобретшей впоследствии своего рода нарицательное философское значение.

[2] Мобильная игра, основанная на определении местоположения дополненной реальности при помощи смартфона, в которой задачей игроков является охота на вымышленных существ — покемонов.

[3] https://formasloff.ru/2020/08/15/ekaterina-bogdanova-urchalnik/

[4] Мейн-кун (прим. автора)

[5] Семейство кошачьих (лат.)

[6] https://prosodia.ru/catalog/stikhi/ekaterina-bogdanova-koshka-sdokhla-khvost-oblez/

[7] Луис Уэйн (1860–1939) ­— английский художник, известный своими многочисленными изображениями антропоморфных котов и кошек.