В интервью порталу «Textura» поэт и прозаик Максим Замшев, возглавляющий «Литературную газету» с 2017 года, рассказал о новой жизни издания, о взглядах на создание газеты и на литературный процесс, об иллюзиях 90-х и о новом проекте ЛГ по развенчанию Ах Астаховой. Беседовал Борис Кутенков.

Максим Замшев: «Появление газеты кажется мне таинством и шаманством»

— Максим, в первую очередь хочу спросить об изменениях, которые произошли в «Литературной газете» с вашим приходом на пост главного редактора. Не знаю, насколько корректно будет это утверждать, но многие отмечают, что она изменилась в лучшую сторону: нет злобных выпадов в адрес журналов и «рапповских» разгромов, которые были при Юрии Полякове, расширился диапазон авторов. Сознательным ли было изменение курса газеты? Что привело вас к такому решению?

— Думаю, есть очень большая иллюзия в том, что у газеты существует какой-то курс. Каждый номер делается исходя из того, что есть, и те, кто его делает, стараются исходя из своего вкуса, из своего понимания «хорошо» или «плохо», поставить самые хорошие, актуальные и нужные материалы. Поэтому я совершенно не сторонник оценивать те периоды, которые были до меня. Газета издаётся с 1830 года, у неё было много главных редакторов, и все из них внесли большую лепту в то, чтобы она жила. Если газета выжила и мне было в какое кресло сесть, то, значит, деятельность прежних главных редакторов была успешна. Наверное, газета — не пять копеек, чтобы нравиться всем: при одном курсе она нравится одним, при другом курсе — другим. Очень часто многие люди оценивают газету по одному материалу, который они прочли, и делают выводы о курсе издания на этом основании, что тоже не совсем верно: из этих пазлов ты пытаешься составить некое целое. Именно стройное целое, а не альбомный набор каких-то текстов.

Что касается «злобных выпадов» — ну, я не думаю, что при прежнем главном редакторе, Юрии Полякове, было так уж много злобных выпадов, но у него был один взгляд на литературный процесс — взгляд, который в некоторых своих аспектах, может быть, казался кому-то резким. Мне кажется, что мой личный взгляд на литературу не так важен в этом случае, потому что СМИ — это не площадка для выражения взглядов на литературу одного автора или группы людей. Хочется показать, как сейчас на самом деле интересна наша литература. Единственное, о чём я жалею, — что не удаётся в полной мере отразить картину нашей поэзии. У нас сейчас очень много хороших поэтов, но объём газеты ограничен, и это вещь, которая меня беспокоит уже на протяжении трёх лет, что я занимаю пост главного редактора.

А что до того, больше сейчас либералов или патриотов, — я бы не стал садиться и считать: мне кажется, что это вообще такая нафталинная тема, «либералы и патриоты»… Совершенно точно, что нельзя отклонять хорошего автора или хороший текст потому, что ты не согласен с его взглядами. Вот эту ошибку, думаю, допускать не надо. Или, что ещё хуже, — автор тебе неприятен как человек: все мы существуем в литературе много лет, у нас есть враги, друзья, есть круг людей, на который мы можем опереться. Мне, когда я пришёл в это кресло, показалось, что многих писателей давно не было, и хорошо бы, чтобы они вернулись со своей энергией. По моему мнению, «Литературная газета» — не только продукт редакции: особенность её в том, что она такая общинная, она делается всем писательским миром, и чем больше людей её будет делать, тем она будет лучше. Это еженедельник, рассчитанный на «длинное» чтение: человек покупает её в среду — и, бывает, читает её до субботы, её невозможно прочесть, как ежедневную газету, за один день. Поэтому для меня совершенно неважно, каких взглядов придерживается человек: главное, чтобы он рассказывал что-то интересное. Говорить, что среди либералов есть интересные люди, а среди патриотов нет, — глупо. Но литература — в общем-то, либеральная вещь, так как литература — это свобода. Если писатель не любит свободу, то это, скорее всего, личная история, так как его, видимо, не принял какой-то круг. Даже самые махровые охранители — если им скажут что-то против свободы, то они все восстанут. Русское охранительство больше касается традиционных ценностей: вот есть западный путь, который России не очень удобен… Но говорить об этом в современном мире с таким количеством коммуникаций просто бессмысленно.

Мы делаем много интервью. Я считаю, что интервью — это одна из форм, где показывается человек целиком и можно его показать в необычном ракурсе. Например, мы беседовали с Виктором Ерофеевым — человеком с достаточно определёнными взглядами. Но мы говорили с ним о французской литературе, о новеллистике, и он предстал перед читателями в неожиданном свете. Я его хорошо знаю: он человек очень интересный, но иногда его пытаются представить автором одной книги, как бы уничтожающей и принижающей русский народ, — хотя это не так в случае с его книгой.

— С интересом слушал ваш ответ, и по ходу его захотелось спросить сразу о двух вещах. Во-первых, вы сказали про газету как композиционное целое — этот подход сразу заставляет вспомнить знаменитую формулу Юрия Тынянова о том, что каждый материал может быть по отдельности хорош, а весь журнал плох. Но такой подход всё-таки ассоциируется с журналом: газете, которая делается в оперативном режиме очень разными людьми, целостность обрести сложнее. Или я не прав? Как вы видите эту стройность?

— У нас всё-таки достаточно жёсткий макет, хотя не сказать, что он прямо жесточайший. Наша газета не только о литературе — есть и отдел политики, и отдел общества, и отдел, связанный с искусством, кино, телевидением… Такая структура даёт достаточно обширный взгляд на гуманитарный процесс. Но прежде всего «Литературная газета» — это газета о литературе: рассказы о книгах, интервью с писателями… Сейчас у нас идёт очень интересная, как мне кажется, дискуссия, которую начал Роман Сенчин, — о литературе нулевых и десятых годов. И я думаю, что это важный момент для текущей литературной критики: уже много людей выступило с разных позиций — аналитических, а не личных. Так вот это целое и создаётся — как-то на ощупь. Мы же еженедельник, а еженедельник сочетает в себе черты газеты и журнала — он выходит в семь раз реже, чем ежедневная газета, и в четыре раза чаще, чем толстый журнал. То есть по времени мы находимся в этом пространстве и можем позволить себе разные методы подачи информации. Иногда мы делаем живые, актуальные опросы, иногда что-то делаем прямо «с колёс», чтобы успеть за новостью, — а где-то фундаментально и долго исследуем одну тему.

У нас много мемориальных материалов — мы часто вспоминаем разных забытых людей, и не только к юбилеям. Россия велика талантами, и многие остаются совершенно незаслуженно забытыми. Вот, например, в последнем номере мы вспомнили Аркадия Адамова — писателя, положившего начало остросюжетной советской прозе, не идеологизированной, а детективной. Про него сейчас мало помнят — смотрят «Инспектора Лосева», «Дело пёстрых», а на слуху Донцова и Маринина — хотя они продолжатели этого жанра, и не факт, что лучшие продолжатели.

Не знаю, потому ли, что я достаточно молодой главный редактор, — но я каждую неделю испытываю восторг в процессе планирования номера, складывания целого на газетных полосах. Мне кажется неким таинством и шаманством появление газеты. Может быть, скоро пройдёт, я не знаю, но пока испытываю большое счастье от того, что происходит! Каждый день мне доставляет удовольствие спасать газету, делать так, чтобы она жила. И для любого издания такого рода, не нацеленного изначально на коммерцию, задача спасения каждодневная — это знает каждый редактор и толстого журнала, и литературной газеты; это задача, которая становится почти рутиной. Думаю, что газету читает лучшая часть нашей страны, и читает внимательно. Ещё не успевает газета поступить в киоски, а мне уже звонит человек, что, мол, мы там кого-то задели! Значит, следят, читают, ругают, раз возмущаются.

— Прекрасно вас понимаю. Но вы сказали и о писателях, которых давно не было в газете к моменту вашего прихода на пост главного редактора. Назовёте их имена?

— Таких авторов много. Например, Денис Драгунский — недавно мы сделали с ним интервью, он участвует в наших опросах. Лев Данилкин ранее не был частым гостем, а сейчас мы с ним сотрудничаем и дружим. Ольга Славникова раньше нечасто была представлена в газете, а сейчас дружим и с ней. Мы стараемся сотрудничать почти со всеми. Есть, конечно, люди, которые говорят «нет» по каким-то причинам, но мы живём в свободном мире: мы не спрашиваем их о причинах, потому что людей так много, что такой проблемы нет. Но при составлении номера я всегда требую от отделов, чтобы они смотрели на литературу пошире, чтобы не замыкались на одной и той же обойме даже замечательных писателей. При этом я не могу сказать, что мы перестали печатать кого-то из тех, кого печатали раньше: таких примеров просто нет. Юрий Поляков также всегда говорил о необходимости расширения авторского актива: эта задача всегда стоит перед любой газетой. У нас сейчас очень хорошие редакторы в отделе литературы: они могут дозвониться до любого человека. Очень часто какой-то человек не появляется в газете просто потому, что его тяжело достать! Если редактор менее энергичен, то он скорее свяжется с тем, до кого легко достучаться. Но я ставлю задачу искать и искать человека всеми возможными способами — в  соцсетях, звонить, писать… В основном находят.

— Как-то вы упомянули, что у нас «роскошное предложение со стороны литературы», но проблема в другом: нет спроса. Как вы думаете, почему так происходит?

— Я не знаю: вроде бы наша страна литературоцентрична. Тридцать лет назад у толстых журналов были тиражи под миллион. Толстые журналы не стали хуже, а местами даже лучше; выросли новые звёзды в поэзии — не слабее Евтушенко и Ахмадулиной, но их не знает никто. Может быть, не оправдал себя миф о том, что у нас такой замечательный народ, который после падения советской власти выберет книги, как предполагали интеллигенты: культуру, а не продукты низкого потребления (которых в СССР тоже не было). Но прошедшие тридцать лет показали, что народ сделал выбор в пользу материального, а не духовного. Думаю, сказался новый ритм жизни; оторванность литературы от одной социальной ниши, в результате чего она не пришла к другой; гаджеты, которые предполагают «короткое» чтение… Не очень большое внимание государства — но его вроде бы и не должно быть, потому что мы помним закрепощённость литературы, когда это влияние было велико. Но оказалось, что если отдавать литературу на волю рынка, — она не выживает; книжные магазины не выживают. Был период, когда в стране осталось 3000 книжных магазинов, потому что они не могли платить аренду, в отличие от мебельных или автосалонов.

— Это действительно очень серьёзная проблема. И хочется попросить рассказать о «золотых перьях» сегодняшней «Литературной газеты» — тех, кто противостоит «рыночности» и старается ежедневно находить лучшее в литпроцессе.

— Горжусь, например, тем, что у нас часто печатается Вероника Крашенинникова — это автор очень интересный, политолог со своим взглядом на мир. Дмитрий Евстафьев, который часто выступает в передаче у Соловьёва и пишет у нас колонки — я считаю, прекрасно. Из литераторов у нас сейчас колумнистами являются Валерий Попов — замечательный питерский прозаик, классик, автор множества книг; также превосходный прозаик Владимир Березин; яркие Лена Сазанович, Елена Сафронова. Это всё представители разных поколений, но они появляются в газете с определённой регулярностью. Мне очень нравится, как работает наш воспитанник — он прошёл через грантовую программу по воспитанию молодых журналистов, — Александр Москвин из Оренбурга; он пишет рецензии, на мой взгляд, очень здорово и интересно. Если нам удаётся поговорить с Познером или Макаревичем, — так же, как и с Сенчиным и Прилепиным, — то, я считаю, это большая удача. Роман Сенчин ведёт у нас авторскую рубрику, которая называется «Прочитаем с Романом Сенчиным». Дмитрий Артис, известный московский поэт, ведёт у нас рубрику «Клуб поэтов». Мы хотим идти по пути авторских полос. Сейчас у нас намечается сотрудничество с Григорием Заславским — надеюсь, что появится ещё больше театральных материалов, хотя они есть и так. Анатолий Макаров — ветеран литературы — и Татьяна Воеводина, совсем патриотический публицист, автор газеты «Завтра», являются нашими колумнистами. Александр Брод ведёт у нас очень интересную колонку о правозащитном движении: сам он вырос на текстах Ваксберга и Чаковской и, по его словам, никогда бы не подумал, что ему будет дозволено писать в «Литературную газету» на ту же тему. Я всегда рад каждому интервью: вот в одном из последних номеров была замечательная беседа с Ольгой Погодиной-Кузьминой, интересным писателем, сценаристом, роман которой «Уран» может, думаю, выиграть и «Национальный бестселлер». До этого было интервью с Александром Бушковским, ярко прогремевшим и как финалист «Ясной Поляны», и как автор романа «Рымба», вышедшего в Редакции Елены Шубиной. Я рад, что мы дружим с Яковом Гординым, главным редактором журнала «Звезда», — это, конечно, легенда нашей литературы. Из критиков мне нравится, как пишут Андрей Рудалёв, Сергей Шаргунов. В кинорубрике у нас постоянно печатается Виктор Матизен — это такой либеральный журналист, много выступающий против консервативных течений в кино. Очень интересную рубрику у нас сейчас ведёт Павел Полян — о негероических людях, по которым прошлась война. Мне кажется, если мы хотим не искажать историю и сами внесли эту поправку в Конституцию, то сами должны этому способствовать: смотреть на вещи объективно, понимая, что за каждой историей стоит не идеологема, а судьба отдельного человека. Геннадий Красников из Литинститута, человек достаточно патриотичный, ведёт у нас сейчас рубрику «Фронтовой архив»: представляет стихи фронтовых поэтов и рассказывает о них. Инна Кабыш, сама замечательный поэт, ведёт колонку о школе. Некоторых авторов мы сами вырастили — например, Валерию Галкину, которая сейчас наш постоянный сотрудник. Называя имена авторов, непременно кого-то забудешь: но стоит их называть не чтобы кого-то выделить, а чтобы показать тенденцию широты. Но я всё равно хочу, чтобы авторов было больше. Писатели знают, что «Литературная газета» для них открыта.

Иногда мы просто берём и перепечатываем юбилейные материалы из прошлых номеров газеты — потому что о них же все забыли, и ты понимаешь, что заказывать кому-то бессмысленно, это будет переписывание одного и того же. Мы смотрим, что печаталось 40 или 50 лет назад об этом человеке в «Литературной газете», и републикуем статью либо полностью, либо отдельными фрагментами: получается невероятно живо. У нас есть подшивка, и об истории нашей газеты можно писать роман: в 1929 при Горьком публиковались не последние имена, такие, как Шолохов или Катаев, — специально писали то, что нужно для газеты. А вольнолюбие газеты — то, за что её так ценили в советские годы, — началось при Сергее Смирнове, затем, при Чаковском, было отчасти подхвачено. Период после смерти Сталина, когда договор писателей с властью писался уже не кровью, а чернилами, был недолгим, — но если посмотреть подшивку газеты за те годы, там можно найти очень много захватывающего. Про период Чаковского сказано всё — это был золотой век газеты, и жаль, что он кончился с распадом советской власти. Дальше экономически было очень тяжело, и поэтому все редакторы, которые возглавляли газету после 1990-го года, всё равно герои, потому что они не позволили разрушить её.

— Хочется спросить о последних месяцах жизни в ЛГ — и о том, как удалось не разрушить газету в этот сложный период. Понятно, что пандемия сильно ударила по миру книжных изданий. Как вы пережили это время, удалось ли выйти из кризиса?

— Мы пережили кризис — конечно, не без потерь. Но достаточно гибкая и слаженная работа коллектива позволила нам без потерь перейти на частичную удалёнку. Отдельные люди оставались в редакции даже в карантин, и мы не пропустили ни одного номера. Конечно, в период пандемии розница сокращалась очень сильно, не работали какие-то торговые точки. Подвисают какие-то договора, как во всякий экономический кризис. Однако наш кризис не сравним с кризисом книжных издательств, которым на протяжении нескольких месяцев просто негде было продавать книги: всё-таки киоски работали, почта работала, РЖД брала наши номера и их читали в сапсанах. Но сейчас, в общем-то, мы возвращаемся к привычной жизни, и думаю, что аудиторию мы не потеряли, а напротив, увеличили. Мы так давно живём оптимизированно, иногда каждый из нас работает за двоих, и поэтому пандемия не показалась нам чем-то из ряда вон выходящим. Хотя, конечно, тревожно: кризис-то экономический только начинается, и как всё будет развиваться дальше, никто не знает. Мы всегда готовы к любым сложностям.

— Вспомнилась фраза главного редактора поэтического журнала «Prosodia» (довольно молодого, но авторитетного издания), который как-то сказал, что его журнал стоит на плечах двух гигантов — «Ариона» и «Вопросов литературы». Имелось в виду, что издание ориентируется на опыт старших коллег. Есть ли у «Литературной газеты» такие «гиганты» или, если вам ближе эта метафора, маячки в огромном мире журналов и интернет-ресурсов?

— Я стараюсь читать разные издания и пытаться перенять что-то хорошее. Но «Литературная газета» родилась в 1830 году, и поэтому опираться мы должны на кого? На Пушкина. Его завет «чувства добрые лирой пробуждать» актуален до сих пор. Когда меня спрашивают, в чём отличие «Литературной газеты» от других изданий, я отвечаю, что все издания стараются сделать читателя лучше, и мы не исключение: хотим, чтобы, читая газету, он соприкасался с высшими образцами духовности, с высшими достижениями отечественной культуры.

— Максим, опишите, пожалуйста, ваш рабочий день и секреты тайм-менеджмента. Как справляетесь с эмоциональным выгоранием?

— Силы пока есть, хочется успеть очень много. Я ещё и — не знаю, к счастью или к несчастью, — очень яростный футбольный болельщик. Очень часто мне жалко спать, потому что есть интересные книги, интересные фильмы, собственное творчество. Когда я учился в музучилище, мой педагог по дирижированию — Валерий Александрович Калинин — советовал мне (поскольку было огромное количество предметов, которые нужно было освоить) поставить часы и сказать себе: вот эту задачу я решаю за пятнадцать минут или за двадцать. И если ты её за двадцать минут не решишь — ты просто прекращаешь ей заниматься и переходишь к следующей. Так ты приучишь себя решать задачи за краткий промежуток времени. Но писателю ведь нужно иногда и дурака повалять; бывает, что и не пишется, и тоскливо. Для писателя это часть тайм-менеджмента, потому что он не машина. Я иду и гуляю по Москве: этот город я хорошо знаю, но мне в нём крайне интересно.

— А приходить в 2017 году на пост главного редактора было крайне интересно, страшновато или всё вместе?

— Было страшновато, и я советовался с разными людьми. И один известный человек сказал мне, что для газеты важны четыре вещи. Первая — дискуссионность; вторая — привлечение новых творческих сил; третья — определённое развлечение, пусть высокоинтеллектуальное; четвёртая — сострадание и стремление помочь всем, кто незаслуженно обижен, от Кирилла Серебренникова до какой-нибудь учительницы. На этих китах держалась «Литературная газета» Чаковского, несмотря на все остальные вещи, на которых она держалась тоже. И я пытаюсь этому следовать.

— Следуете ли вы принципу редакторского перфекционизма? Посыпаете голову пеплом, если после выхода газеты видите опечатку?

— Нет, я считаю, что создание газеты — это живой процесс, и излишний перфекционизм — умертвление дела. И в советской прессе, где работали большие профессионалы, проскальзывали опечатки, и у нас бывают такие казусы (смеётся), но их никто не замечает, кроме меня. Что до отношения к сотрудникам, то давление — это совершенно не моя история: я считаю, что все вопросы в газете должны решаться коллегиально. За главным редактором остаётся последнее слово, но все должны высказаться. А когда все сидят и слушают главного редактора — это непрофессиональный подход. Пусть человек набрасывает десять безумных идей, но одиннадцатая будет крайне перспективной. Секрет выхода еженедельника — в чётком планировании и в том, чтобы каждый знал свой маневр, как в хорошей футбольной команде.

— Какие воспоминания у вас оставил Литинститут, который вы заканчивали?

— Воспоминания, конечно же, прекрасные: я поступил в 1995 году, когда с конца советской власти прошло три года и многие думали, что происходящее — какое-то трагическое недоразумение и вот-вот всё вернётся. То время 90-х можно охарактеризовать названием кундеровского романа «Невыносимая лёгкость бытия». Всё было всерьёз и не всерьёз, очень красиво и романтично; в то время процветал дух наживы, бандитские разборки, малиновые пиджаки, а в Литинституте всё было по-другому — да, портвейн и плавленый сырок, но разговоры-то были о высоком всегда. Я не знаю, говорят ли сейчас о высоком с такой энергией и страстью, с которой мы говорили об этом в Литинституте: о Ходасевиче, о «парижской ноте»… В то время нас не очень волновало, как мы будем дальше существовать в литературе: нам казалось, что мы так гениальны, что беспокоиться о будущем совершенно не нужно. Надеюсь, что дух Литинститута ещё остался там. Я благодарен абсолютно всем педагогам — некоторых уже нет в живых — которые тогда меня учили. Пришёл я в Литинститут с ощущением, что я абсолютный гений; через год я понял, что стихи мои ужасны и что я ничего не знаю. И это ощущение помогло научиться.

— Если не ошибаюсь, вы сейчас и сами ведёте творческие семинары — на форуме молодых писателей «Таврида», ещё где-то…

— Это скорее разовые акции, но бывает: на Тавриде, на фестивале имени Михаила Анищенко в Самаре…

— Есть открытия среди молодых поэтов, критиков, прозаиков?

— Знаете, как говорил Наровчатов о поколении фронтовых поэтов: «Может быть, среди нас не было Пушкина, но вместе все мы — коллективный Пушкин». Это подходит и к нынешнему поколению: может быть, и нет однозначных фигур, но, безусловно, есть яркие поэты. Мне очень нравятся Игорь Никольский и Игорь Дьяконов из Санкт-Петербурга; в критике — Яна Сафронова, которая, хоть и пишет совсем с ортодоксальных позиций, в любом случае интересна — как представитель поколения молодых людей, которые всерьёз занимаются критикой. Прозаики, в общем, все видны: Арина Обух — очень интересная писательница, которую отчасти открыли Липки, отчасти — Таврида. На этих форумах примерно один набор авторов: есть группа молодёжи, которая старается поучаствовать везде.

— Это скорее хорошо или плохо?

— Это и хорошо, и плохо, потому что излишняя публичность вредит молодому человеку. В моём поколении есть замечательный поэт Сергей Геворкян — мой давний друг, который избрал свой путь жизни: он не печатается нигде, он работает в церкви, никуда не ходит, но издаёт книги и проводит презентации. Яркая фигура, но будет ли он властителем дум, каковыми были Рубцов и Кузнецов, не знаю — сейчас у людей немножко не те приоритеты. Поэтам сейчас очень сложно в этом смысле, потому что разочарование приходит быстро: ну, издал ты одну книжку, вторую, а потом оказывается, что мир не изменился. Проблема молодого автора в следующем: вот напишешь ты книгу, отнесёшь её в издательство, ждёшь, что тебе скажут о гениальности твоей вещи. Но, как правило, ничего не меняется — даже после выхода очень хорошей книги. Однако сумма этих энергий всё-таки отчасти ещё держится — чувствуется, что есть молодые писатели, хотя почвы для их появления очень мало. Литература стала таким хобби: за это не платят или платят столь мало, что, по идее, людей, которые идут в литературу, должно быть меньше. Ведь мы прекрасно понимаем, почему люди шли в литературу в советское время: потому что там был очень сильный социальный лифт и, если тебе удалось в этот лифт зайти — при наличии способностей или таланта, — ты в конце концов получал весьма спокойную и обеспеченную жизнь. Сейчас этого и близко нет. При этом поэзия жива — огромное количество фестивалей и перформансов — и, может быть, потом из этого выкристаллизуется один молодой человек, на которого все ставили. Поэт должен быть дерзким и считать себя единственным, самым лучшим, иначе нет смысла писать. А потом время расставит всё на свои места.

— У вас получается находить время на собственное творчество?

— Ну а как ещё жить-то? Вот сейчас у меня вышла книжечка стихов «Исповедальная пора», а недавно — роман «Концертмейстер».

— Расскажите об этом романе.

— Как сказал Толстой, если меня спрашивать, о чём Анна Каренина, я могу только пересказать её от начала до конца. Писал роман я три года и долго пытался издать — сейчас это получилось сделать в издательстве «Азбука». Я по первому образованию музыкант, закончил Гнесинское училище и знаю об этих людях всё. Но первые годы моей литературной жизни мне не хотелось писать о музыкантах: ну, что о них писать, если я сам музыкант… Нынешняя вещь — вроде бы об этой профессии, но скорее о том, как хрупкая, тонкая натура, несущая свет, существует в условиях тоталитарного режима. Действие там происходит в 1948-м, 1975-м, 1980-м  и 1985-м годах. В центре — реальная история: композитора Александра Локшина, совершенно гениального композитора, который оказался несправедливо обвинён в том, что был сталинским стукачом. А это была операция НКВД, довольно распространённая, когда людей арестовывали и называли тех, кто на них якобы настучал, чтобы опорочить ещё и того человека, не сажая… И Лапшин попался в эту мясорубку и затем всю жизнь боялся, считая, что КГБ в 80-е годы отличается от НКВД в 50-е. Шостакович и Юдина считали его абсолютным гением, его много исполняли на Западе, но у нас он менее известен. В романе мне хотелось показать, что гнёт освобождённых бывает столь же свирепым, как и гнёт по отношению к ним: тут действует закон армии — деды жестоки потому, что они год назад были духами. И мы видели это в 90-е годы, когда те, кто были жертвами тоталитаризма, становились впоследствии столь же свирепыми ко всем вокруг. Ну и, конечно, это роман о любви: там много отношений — и идея такая, что свет, который даёт причастность человека к чему-то высокому, сильнее любой тьмы, которую сгущают любые обстоятельства, в том числе и политические. Роман вошёл в списки премий имени Фазиля Искандера и «Ясная поляна» — это, конечно, не говорит о его качестве, это скорее привходящие обстоятельства. Это пятый мой роман, и я считаю, что он получился наиболее: предыдущие четыре были всё-таки скорее подходами к нему — они были поисками соотношения остросюжетного жанра, исповедального, драматического и личного. Лично мне хочется работать на грани синтеза, что скорее плохо для издателя: ему нужно, чтобы роман попал в серию.

— Максим, как вы решаете для себя проблему свободы собственного высказывания? Андрей Василевский, главный редактор «Нового мира», например, часто говорит, что перестал быть критиком, так как постоянно должен думать об интересах журнала… А вы ранее были очень жёстким критиком и публицистом.

— Понимаете, в чём дело: молодости вообще свойственен максимализм, а с годами ты понимаешь, что ситуация несколько сложнее. Когда человеку говорят — вот раньше ты писал то, а теперь то, — такие упрёки я не очень принимаю, так как хуже всего, когда человек не меняется. Ещё хуже, когда он меняется с линией партии. У меня всё произошло ровно наоборот: в 90-е годы, когда патриотизм был едва ли не жупелом, мои взгляды оставались очень консервативными. Это было связано с тем, что в 90-е годы было огромное количество несправедливостей: по отношению к учителям, врачам и т.д., а молодёжь острее всего реагирует именно на несправедливость. Виноватые виделись прежде всего в либеральной среде, и острота конфликта была велика. А сейчас, когда слово «либералы» стало ругательным словом, мне хочется, наоборот, существовать в условиях некоего протеста против навязывания этой точки зрения. Хуже, если наоборот, человек идёт поперёк, ища каких-то благ. Если мы посмотрим на русскую литературу, то увидим, что многие её представители испытывали колебания взглядов — от раннего Достоевского до позднего Тургенева. Или взять Станислава Куняева: юность он провёл в достаточно либеральной среде — Борис Слуцкий, Алла Гербер, — но затем стал выступать с отчётливо русофильских позиций. Я с большим уважением отношусь к Станиславу Юрьевичу и верю, что это плод развития каких-то личных переживаний, а не конъюнктуры. Или Сергей Иванович Чупринин и Владимир Иванович Гусев — они в юности плотно общались, о чём мне рассказывал сам Чупринин. Первая книжка Чупринина вышла с предисловием Гусева — или наоборот, не помню, — потом они лет двадцать пять не здоровались. Но сейчас, наверное, они всё равно в одной лодке: практика показала, что разные лодки быстрее тонут.

— А ваши взгляды на литературу изменились с годами?

— Сейчас мои взгляды стали спокойнее, и я думаю, что наша литература вообще столь обижаема, что дополнительно обижать кого-то не стоит… Если тебе не понравилась книга — то не пиши о ней. Я пишу о том, что мне понравилось, а такого позыва, чтобы кого-то обличить, у меня сейчас нет. Но думаю, что если отправлять в кого-то критические стрелы, то в раскрученных бездарностей типа Ах Астаховой. Мы, кстати, кое-что готовим на этот счёт: не потому, что они из другого лагеря или потому, что мы чувствуем их виноватыми, а просто потому, что есть цель развенчать дутые фигуры. Мне кажется довольно дутой фигурой Дмитрий Глуховский: хотя он многие вещи говорит довольно верно, но тексты его — это не то, что является большой русской литературой, это издательский проект. Также я не считаю Сергея Минаева явлением литературы. Но не могу не признать, что у них есть своя аудитория.

— Валерий Шубинский, когда мы пригласили его участвовать в проекте «Двое на одного» о стихотворении Ах Астаховой, отказался с формулировкой: «Сам факт будничного обсуждения профессионалами виршей Ах Астаховой повышает их капитализацию». Он имел в виду, конечно, символический капитал, но мне с годами стало это понятнее: отрицательная рецензия утверждает автора в литпространстве. Более того, чувствовалось, что некоторые «герои» моих отрицательных рецензий ждали моих дальнейших высказываний — так как альтернативой им было полное молчание. Не думаете ли вы, что такое молчание — лучшая критическая стрела в нынешней ситуации перепроизводства?

— Это отчасти верно. С другой стороны, почему бы и не покритиковать? Они всё равно в контекст уже вписаны: с помощью продюсеров, денег, чего-то ещё.

— Максим, напоследок продолжите, пожалуйста, фразу: «Хороший главред — это человек, который…»

— Наверное, тот, который воспринимает свою работу не как должность, а как призвание: чувствует газету как живой организм. А если он тяготится этим делом и просто ходит на работу — то всё, пора уходить. Я очень спокойно отношусь к тому, когда критикуют газету и меня тоже, и считаю, что если мы всё-таки пошли по пути того, чтобы давать разные точки зрения и взгляды, то должны принимать и разные взгляды на нашу работу. Когда у нас вышло интервью с Познером, одни говорили: ну всё, это конец «Литературной газеты», а другие — что, мол, ребята, молодцы. И много других людей, которые могут у кого-то вызывать отторжение — Сванидзе, Гозман — присутствуют на страницах нашей газеты. Я за то, чтобы расцветали все цветы, хоть это говорил и не самый демократичный в мире человек (смеётся). А вот Юрий Петрович Любимов говорил: «Я за демократию, только не в моём театре», — но это уже не демократия. Если мы играем по правилам свободы в литературе, то значит, должны быть готовы ко всему. А свобода — она такая, она не очень сладкая.