Анна Жучкова

Кандидат филологических наук, литературный критик, доцент кафедры русской и зарубежной литературы филологического факультета РУДН. Сфера научных интересов – современная литература, русская и зарубежная литература ХХ века, семантическая поэзия, психопоэтика. Автор книги «Магия поэтики О. Мандельштама» (2009) и нескольких десятков научных статей.

Посмотри по-другому

(О книге: Анна Старобинец. Посмотри на него. – М.: АСТ: Corpus, 2017)

Публичная жизнь обязана иметь привкус скандала, он подогревает общественный интерес. В прошлом году скандал вызвала книга-победитель премии «Национальный бестселлер», шокирующая прямотой высказывания «F20» А. Козловой. В этом – опытный журналист Анна Старобинец использовала свой шанс на скандал сразу за порогом шорт-листа, возмутившись откликом члена жюри Аглаи Топоровой. Хотя рецензия другого члена жюри, Елены Одиноковой, опубликованная на сайте Нацбеста за месяц до объявления шорт-листа, не вызвала ничего: ни требований извинений, ни показательной истерики в комментариях и криков «распни критика», при том что по содержанию была гораздо, гораздо жёстче:

«…Автор считает нормой ненавидеть других людей, но требовать от всех любви и уважения к себе».

«…Навязчивая идея социально-интеллектуальной сегрегации проходит через всю книгу».

«…эта книга о том, как вогнать себя и окружающих в депрессию, как обратить собственную проблему в беспредел «системы» и бездушных врачей».

«…Возникает вопрос: а зачем, собственно, автор летал в Германию? Мифепристон можно принять и в РФ, критик даже видел, как его принимали, и стоит он не так уж дорого… и в чём тут, собственно, был личный героизм? Разве автор находился при смерти из-за патологии беременности? Разве автор знает, что такое преэклампсия, когда блюёшь чем-то чёрным и теряешь сознание? Разве автор выхаживал больного ребёнка? Наоборот, автор постарался обеспечить себе максимальный бытовой и психологический комфорт, автора все буквально носили на руках, не то что обычных российских баб…»[1].

Но тогда было не время скандалить. Теперь, когда книга в финале, время пришло. Что ж, поддадимся и мы воздействию рекламы и поговорим о книге замечательно талантливой журналистки и сильной волевой женщины Анны Старобинец.

Да, Анна сильна. Через короткое время после описанной в книге трагической истории прерывания беременности из-за генетических отклонений малыша она решается на новое зачатие (прогноз врачей – 50%) – и рождает здорового сына. Но это мало освещено в книге, а потому останется и за скобками нашего – филологического – анализа, посвящённого тексту, а не личности автора.

В тексте же, на первый взгляд 100% документальном (сохранены не только натуралистические подробности введения вагинального датчика через влагалище, но и фамилии реальных людей), автор удивительным образом трансформируется в беспомощную героиню. Именно в этом психологическом оборотничестве и реализована дистанция между автором и персонажем, которая, по словам В.Е. Хализева, является необходимым условием литературного произведения. Без этого текст был бы простым репортажем. Но в «Посмотри на меня» очевидно (апеллируя к Хализеву) «диалогическое отношение писателя к изображаемому им лицу». Оно состоит в том, что «за кадром» остаётся Анна Старобинец и как автор-творец (умный, талантливый, расчётливый, в связи с фигурой которого Г. Юзефович затеяла дискуссию о манипулятивности в литературе), и как биографическая личность с её потерями и травмами. Замечу, ни один человек на земле не проживает жизнь без потерь и травм. Но мы не будем говорить о правомерности сакрализации страданий одного и манкировании страданиями других. Мы вообще не будем говорить о живых людях. Только о книге «Посмотри на него».

Книга состоит из двух частей. Первая – эго-документ, «исповедь» героини Анны, в 16 недель беременности узнавшей о патологии малыша, из-за которой жизнь его будет невозможна. После недолгих колебаний между «доносить» или «абортировать», то есть ровно через две недели после страшного известия, героиня сидит в самолете, отправляясь в Германию на «искусственные роды». Кульминация – выбор между «смотреть» или «не смотреть» на мёртвого 20-недельного мальчика. Завершает эго-документ описание невроза героини после возвращения в Москву. И краткое сообщение, что через два года у них с мужем родился здоровый ребёнок.

Вторая часть книги представляет собой интервью с тремя врачами из Германии и двумя «пациентками» из России. Это ценный и интересный материал, нет, не социологического, а человеческого характера, которого так не хватает первой части книги, заражённой чувством социальной стратификации и элитарности из разряда: «какое право имеет эта обслуга, врачи и уборщицы, разговаривать со мной подобным образом? почему рядом толкутся простолюдины, все эти «беременюшки» и «экошки»»? (К слову, я боюсь даже узнать, какую душевную боль пришлось испытать женщинам, которых героиня пренебрежительно называет «экошками»).

Наличие неэлитарных героев второй части создаёт необходимую полифонию, без которой «исповедь» не состоялась бы как литературное произведение. Благодаря их жизненным историям и, главное, их взгляду на мир, «Посмотри на меня» стала острой и важной книгой сегодняшнего дня, обличающей себялюбие, эгоизм, личностную и социальную незрелость и дающей понимание того, что человек взрослеет тогда, когда перестает обвинять окружающих и берёт ответственность за выбор на себя.

Композиционно книга Старобинец строится на противопоставлении двух типов мировоззрений, воплощённых в героинях этих двух частей, Анны и Жанны, и двух типов профессиональных сообществ – гинекологов и акушеров России и Германии. Отсюда два конфликта – нравственный и социальный.

В рядах почитателей книги Старобинец нет единого мнения, каков же главный месседж повествования. Вариант первый – проговаривание травмы вслух и на всю страну как новый способ личной терапии и художественного воплощения боли (хотя какой же он новый? новаторство здесь лишь в степени эгоцентризма). Вариант второй – боль как способ поговорить о социальных недостатках «системы» (какой именно системы, российского родовспоможения или устройства общества в целом, из книги непонятно).

Так как второе обосновывается как более значимый посыл, начнём с него.

По вопросам профессиональной компетенции нареканий к российским врачам у героини нет. Противопоставление русского и немецкого менталитетов и профессиональных сообществ гинекологов сводится к двум мотивам: 1) мотив бахил, которым в наших больницах уделяется слишком много внимания; 2) мотив ритуальной вежливости, которого в наших больницах, напротив, не хватает.

Героиня размышляет о том (цитирую без сокращений), что «отсутствие обязательных норм поведения в медицинском учреждении – это уже проблема системная. И снова о ритуалах. В достаточно развитых обществах для таких случаев, как мой, и для многих других придуманы готовые формулы и даже готовые интонации, которые вовсе не обязательно должны идти из самого сердца, но которые необходимо использовать, чтобы соблюсти этику. Скорее всего, рыдающая тётка, которая припёрлась к эксперту без записи в конце рабочего дня, предварительно сделав УЗИ у его конкурента, вызовет у эксперта в развитом обществе не меньшее раздражение, чем в неразвитом. Но в развитом эксперт выдаст готовую формулу: что мнению коллеги он доверяет, однако готов, если есть такое желание, предоставить second opinion, но что сегодня приём уже, к сожалению, завершён, звоните тогда-то, приходите тогда-то. У нас же готовые формулы отсутствуют, а «неготовые» вырабатываются в каждом конкретном случае каждым конкретным индивидом с нуля. И зависят они во многом от того, стоял ли индивид в пробке, болит ли у него голова и поскандалил ли он утром с женой».

Требование деликатности и уважительности к человеку, предъявляемое героиней, я полностью поддерживаю. Вопрос – как этого достичь? И к кому конкретно должно быть обращено это требование?

В данном случае оно адресовано лучшему в своей области специалисту-гинекологу Воеводину, который а) готов был принять героиню в течение рабочего дня без записи, потому что её муж похлопотал через нужных людей; б) принял её после окончания своего рабочего дня, так как ранее она не пришла, делая УЗИ у другого доктора, в) назначил героине обследование через две недели, потому что делать второе УЗИ в тот же день бессмысленно, а обнаруженные проблемы станут очевидны лишь на 18 неделе беременности.

Вот эта сцена:

«– Я хочу сделать УЗИ у вас.

– Но пошли вы к Демидову!

– Извините.

Я чувствую себя дождевым червём, которого разрезали стёклышком. На две половинки. Одна извивается, унижается и пускает слёзы и сопли, потому что она хочет УЗИ. Другая почти не двигается. Она презирает первую. И шепчет ей: «Ты разве не видишь, что этот человек – сволочь?»

– Какой он вам поставил диагноз? – спрашивает Воеводин.

– Двусторонняя мультикистозная дисплазия почек.

– Срок?

– Шестнадцать недель.

– Моё УЗИ стоит дорого, – он слегка успокаивается. – Шесть тысяч рублей.

– Хорошо, – отвечаю я. – У меня они есть.

– Тогда приходите через две недели. Я люблю смотреть почки на сроке 18 недель. Сейчас я смотреть не буду. Ничего не делайте эти две недели. Никаких инвазивных процедур. Никаких прерываний. Ждите.

Конечно, я больше никогда к нему не пройду. Но позже выясню, что он предложил мне прийти через две недели не из каприза. А потому, что состояние мочеполовой системы действительно лучше смотреть в 18 недель».

То есть несчастный светило Воеводин ради того, чтобы помочь героине, трижды превышает свои непосредственные служебные обязанности. Но при этом не говорит формального «айм сорри» и потому объявляется хамом. Первое: героиня хотела профессиональной медицинской помощи или танцев с бубнами? Второе: кто сказал, что немецкий врач, работающий чётко по инструкции, принял бы её по блату, в нерабочее время, вне записи? На самом деле ни за что бы не принял. В Германии, кстати, героиня будет вести себя предельно корректно и вежливо. Отсюда третье: если хочешь порядка в системе, начал ли ты с себя как части этой системы? Поддерживаешь ли ты порядок, законность, уважаешь ли людей и их труд? В контексте данной книги необходимо, к сожалению, добавить: «людей и труд своей страны»?

Но у героини не возникает подобных вопросов. Перед нами – лишённая рефлексии «маленькая девочка», по психологическому развитию лет трёх, не более, общение с миром у которой ограничивается двумя словами: «я» и «нет».

«»Я» – это слово, которое мы присваиваем себе (Л.С. Выготский говорил –»интроецируем») в возрасте 3-х лет, т.е. переживая так называемый «кризис трёх лет». Главная особенность этого детского кризиса – негативизм, т.е. абсолютное и беспощадное сопротивление ребёнка любому внешнему давлению. Два главных слова этого «кризиса»: «Я» и «нет» (я не буду, я не хочу, я не люблю, и далее по списку). То есть наша психика усваивает слово «Я», чтобы отточить навыки сопротивляться и ненавидеть. Страдающие инфантильностью гуманисты любят наше «Я» расхваливать – мол, это наша «самость», «будь тем, кто ты есть», «найди себя», «люби себя» и т.д. Ну так вот – это путь в бездну. «Я» лежит в основе всех наших конфликтов с другими людьми – оно уязвляемо, это его «не поддержали на дипломатическом банкете», это оно страдает от обид, разочарований и всех возможных комплексов. А ещё это «Я» никогда не сдаётся и готово бить даже любимых вами людей наотмашь, только бы доказать своё главенство и правоту». (А. Курпатов о книге «Красная таблетка»)

Центром второй линии противопоставления России и Германии оказываются бахилы. В отечественной клинике героиня ждёт очереди на УЗИ (пришла без записи). Затем отправляется в туалет. Туда её не пропускает уборщица – у героини нет бахил. Не нашла, где можно их взять. Посмотрим на эту сцену со стороны: все дамы вокруг в бахилах (их в туалет пускают), но наша героиня без них. И без живота («как будто я и не беременна вовсе. Как-то даже обидно»), то есть уборщице визуально сложно понять, что она беременна и, действительно, очень хочет в туалет. Но героиня не считает возможным опуститься до коммуникации с окружающими ее «беременюшками» в бахилах, чтобы выяснить, где их взять, или тем паче с уборщицей. Происходит иное:

«Я понимаю, что до первого этажа не дойду. Что если сейчас, сию же секунду, я не окажусь в заветной кабинке, я просто описаюсь.

– Мне очень надо, — говорю я уборщице. – А потом я сразу пойду за бахилами.

– Без бахил не пущу, – отвечает она.

Тут я зверею. Я понимаю, что я её ненавижу. Она ненавидит меня, а я ненавижу её, мы две агрессивные самки, я больше не пациент медицинского центра, а она – не сотрудник, расчеловечивание происходит мгновенно. Я соизмеряю силы.

Она – самка старая, я – молодая. Я явно сильнее её. Поэтому я просто отталкиваю её, двумя руками, от двери сортира, вбегаю внутрь, запираюсь и наконец отвечаю, как говорится, на зов природы».

Текст написан проникновенно и блестяще, плакатная техника выпячивания своей реально важной проблемы застилает окружающих туманом нереальности. Каждому из нас присущ эгоизм, каждый переживал сходные эмоции, что заставляет сопереживать, не анализируя. И все же, отряхнувшись от липкой эмпатии, – а как бы я поступила? Горе скручивает внутренности в тугой канат, стоит в горле, я хожу и говорю «на автомате», но именно эти автоматические действия почему-то предельно вежливы. До холодности, до отстранённости. Но – вежливы. На уровне рефлексов.

У героини, видно, рефлексы другие.

Был, кстати, иной способ. Можно было снять «зимние ботинки» и оставить перед дверью в туалет.

Вариант «оказать физическое насилие по отношению к уборщице?»

Нет, это в голову бы мне не пришло.

А вам?

Теперь сравним эти бахилы с теми, что в немецкой клинике. (Чем я занимаюсь? Но такова уж природа этого текста, что для его анализа приходится копаться в бахилах).

В России:

«– Ты почему не в бахилах?!

А почему я не в бахилах? Не знаю. Я не думала про бахилы. Я не видела, где их продают».

В Германии:

«Первое, что я говорю сотруднице в приёмном покое:

 – Извините, мы в грязной обуви. Мы не поняли, где купить эти…

 – Ну и что? – изумляется сотрудница. – У нас стерильность только в реанимации. Здесь вы можете ходить  в обычной обуви и одежде».

Все, кто бывал в Европе, знают: их уличное пространство – продолжение домашнего. Климат другой. Меньше открытой земли, меньше пыли и грязи. Дома немцы ходят в уличной обуви, а асфальт моют шампунем. Так что поразительно не отсутствие бахил в приемном покое, а то, как меняется поведение героини.

Мы хотели поговорить о «системе», мы взяли самые очевидные обвинения «системе», которые есть в книге, но увидели лишь внутренний мир героини, её искаженный ракурс восприятия действительности, объяснений которому два: психологическая незрелость и чувство социальной элитарности.

К социальной проблематике относится и заявление, что в России невозможно сделать аборт на поздних сроках в хороших условиях. Только рядом со всякими отбросами: «женщинами с вирусными инфекциями, гнойно-септическими поражениями, с воспалительными заболеваниями половых путей… больными наркоманией, алкоголизмом, психическими расстройствами». И только самыми страшными способами, информацию о которых героиня черпает на сетевых форумах. Это уже не искажение ракурса восприятия, это прямое искажение действительности. Не буду даже привлекать высказывания очевидцев для опровержения этого тезиса. Можно просто открыть поисковик, «искусственные роды» в Москве: адреса, телефоны и цены – от десяти до двухсот тысяч рублей. Боюсь, бомжихам-алкоголичкам не потянуть.

Эмоциональное нагнетание «как всё плохо в России» сделано блестяще. Иногда эмоция противоречит даже логике самой книги: «Я читаю про солевые аборты и леденцовых младенцев. Я читаю истории женщин, которые никогда не находят покоя. Я читаю истории женщин, которые держали в руках мертвые тельца своих пузожителей <…> целый огромный подвал таких же крыс, как и я, и они все визжат от боли и страха». Но книга называется «Посмотри на него». И кульминация её приходится на ту сцену, когда в германской клинике психологи убеждают героиню посмотреть на мёртвое тельце сына. Именно это объявляется вершиной европейской гуманности. То есть прям вот это: «держать в руках мёртвые тельца своих пузожителей» доказывает и развитость европейского общества, и неразвитость российского.

«В подходе к прерыванию беременности по медицинским причинам Россия отстаёт от Германии на два с половиной десятка лет», говорит автор. Хотя тут же из слов немецкого врача мы узнаем, что в Германии «до конца семидесятых прерывание беременности после 12 недель было невозможно в принципе. Если женщине нужно было по каким-то причинам это сделать, она ехала в Нидерланды». То есть в этом вопросе немцы совсем недавно вышли на нормальный уровень медицины. И да, за эти десятилетия нас обогнали. Причина этого указана: «Реформатора вроде Кристины Клапп», которая в 90-е годы «основала инициативную группу <…> у нас до сих пор нет». Получается, не абстрактная немецкая «система» лучше. А есть люди, готовые что-то менять.

Чтобы и у нас было больше таких людей, надо крепить веру граждан в себя и свою страну. Уважать их, ценить их труд. Страна начинается с людей, которые в ней живут.

Боюсь, однако, что данная книга не рождает уважения к соотечественникам и своей стране.  

Роман, как известно, это зеркало, с которым идёшь по большой дороге. Но отражает это зеркало то, что видишь ты.

Не стоит видеть в героине искренность наивного сознания. Это не просто исповедь. Это хорошо сделанный текст.

Наша извечная русская жалость к ворам и убийцам, стремление видеть христианскую чистоту в Сонечке Мармеладовой (живущей, однако, по замыслу автора в комнате из 5 углов и проходящей свой путь на каторгу), кротость в «маленьких людях», всё это сострадательное и человечное рвется утешить героиню, защитить слабого.

Ведь перед нами – маленькая девочка, очень маленькая. Не заботящаяся ни о ком, кроме себя:

«Я хочу, чтобы Саша был со мной рядом на «искусственных родах».

«Я говорю ему, что сижу на земле, рядом с мусорным баком и лавочкой на улице Усачёва, и, кажется, умираю… Он приходит и вытаскивает меня с этого дна. Он в буквальном смысле уносит меня на руках».

«Когда я просыпаюсь, еду мне приносит муж».

«У вас есть какая-то статистика… что обычно решают женщины в таких случаях?

 – Большинство донашивают беременность.

 – Правда?!»

«Парадоксально – но моя восьмилетняя дочь считала себя ответственной за происходящее».

Для поддержания образа слабой героини автор в некоторых случаях применяет приём диссоциации: героиня словно раздваивается, и одна она, маленькая и беззащитная, страдает, а вторая – рациональная, разумная – разговаривает и думает. Диссоциация – один из методов НЛП, который используется для преодоления эмоциональной вовлечённости, выхода из стресса. В книге он «работает» наоборот – для сохранения травматичности переживания, для поддержания образа «маленькой девочки». Так, взрослая женщина могла не согласиться, чтобы на её осмотре присутствовали стажеры, и просто сказать об этом. Но беспомощная девочка испугана и не может.

У этой девочки не развито чувство благодарности к людям – мужу, выносящему её истерики, утешающему, готовящему еду, гуляющему с пуделем, которого завели для неё. К дочери, которая в восемь лет готова запрятать поглубже личные страдания (огромные для ребёнка), чтобы не сделать маме больнее.

А ведь благодарность – способность дарить благо – главная формула материнства.

Книжка очаровывает солнечным светом любви к себе. Именно солнечным, как наше детство, когда ты уверен, что весь мир тебя любит и все хотят сделать тебя счастливым.

Тёплое чувство самоценности собственного «я», которым полна книга, пожалуй, действительно психотерапевтически благотворно. Тут главное не заиграться. Не решить, что тебе реально все должны. Научиться совмещать солнечный детский эгоцентризм со взрослой ответственностью, умением жить с миром, принимать страдание.

Да, страдание. Хотя героиня книги и восторгается лозунгом европейцев «нет никакой причины терпеть боль». Однако именно убегание от боли, страданий, смерти наконец привело западную цивилизацию на грань вымирания. Не секрет, что в наиболее социально благополучных европейских странах самый высокий процент наркомании и самоубийств. Это даже не моя мысль. Об этом – в каждой своей книге – Мишель Уэльбек.

Идея книги Старобинец глубже, чем может показаться на первый взгляд. И она не равна сочувствию к героине.

Героиня Анна – как та принцесса в стихотворении Г. Сапгира: «Принцесса была прекрасная, погода была ужасная… А может быть, было всё наоборот…»

В гештальт-терапии такие отношения с миром, какие выстраивает она, описываются понятием «слияние».

«Особенность незрелых людей – пытаться владеть другими людьми, сделать их своим продолжением. И не осознавать этого. Так ребёнок в симбиозе и слиянии с матерью хочет, чтобы мама была его продолжением и концентрировалась только на нем, удовлетворяя его потребности. Кормила, гуляла, развлекала. И для ребёнка это нормально. Но многие взрослые люди воспринимают весь мир – как материнскую фигуру, от которой ждут заботы. Человек не способен сам идти к осознаванию и удовлетворению себя, искать ресурсы, он все время ждёт, что кто-то о нём позаботится» (Митина Е. Риск никогда не повзрослеть)

Однако мир устроен иначе. Люди умирают. Болеют. Рождают здоровых или нездоровых детей, или вовсе не могут родить. Есть выбор: проживать обстоятельства, которые предлагает жизнь, с ожесточением или принятием. И дальнейший рисунок судьбы во многом будет зависеть от этого выбора.

Инфантильной Анне противопоставлена героиня второй части книги, Жанна, которая в идентичной ситуации действует абсолютно иначе. Хотя нет, её ситуация сложнее. Из-за нарушений развития ребенка у Жанны есть опасность умереть в родах. Но она все равно решает доносить и родить: «я понимала, что пока он внутри, он живёт…» На протяжении беременности она не жалеет себя, а любит своего малыша. Да, такого, как есть. Пришедшего в этот мир на 9 месяцев в животе и несколько часов после рождения. Для такой любви не нужны рюшечки и скорлупа страусиных яиц, как в германской клинике, не нужна искусственная красивость ради самоутешения, что ты родила не монстра. Она любит не тело, но душу ребёнка, пришедшего в этот мир на 9 месяцев и пару часов.

Жанна никого не обвиняет и никого не считает обязанным решать её проблемы. Она полагается на себя. Вынашивает сама, рожает дома. Самостоятельно находит помощницу в родах. Тем более в России давно существуют центры альтернативного родовспоможения.

«В какой-то момент я просто решила, что это моё дело, а не их».

Жанна помнит о тех, кто рядом. И при этом позволяет себе горевать. Как делали предки, она носит полный траур 40 дней. И муж уважает её страдание. 40 дней – это и полное проживание горя, и чётко назначенный срок, после которого появляются силы вернуться к полноценной жизни. К мужу. К миру.

«На сороковой день мы съездили на могилу, вернулись, сняли все покрывала с зеркал, я сняла черную одежду и надела другую, красивую. И вот этот переход – я очень хорошо его ощутила. Как возвращение в жизнь. Как возвращение жизни».

Судьба Жанны, которую она берет в свои руки, её сила духа, любовь и свет, который она несет, – позитивный выход из эгоцентрических страданий, утягивающих во тьму героиню Анну.

Я думаю, книгу Старобинец нужно прочитать.

Чтобы отличать сочувствие от жалости.

Любовь от эгоистических требований.

Патриотизм от обвинений «системы».

В отличие от героини Анны, автор-творец этого текста Анна Старобинец – личность сильная и мужественная. Она откровенно говорит о том, что нелестно для её героини, смело вскрывая глубину разъедающего её эгоизма: о холодности к дочери (мать в восприятии дочери – Анна-Мария, надвинувшая шляпу на лицо и от всего загородившаяся); о жалости к себе и непонятном «страхе», из-за которого вместо мгновенной смерти от укола малыш умирает мучительной смертью в тисках схваток; о болезненности элитарно-кастового презрения к людям, о ненависти, вспыхивающей по любому поводу, о претензиях к богу. Именно благодаря автору, создавшему образ героини таким и отстранившимся от него (во второй части перед нами другая Анна – целеустремлённая трезвая журналистка), мы имеем возможность думать над книгой. Что ещё одно доказательство того, что «Посмотри на меня» – литературное произведение.

С простым, доходчивым языком. С немного «бабским» эмоциональным колоритом. Но местами возвышающееся до раскалённого страдания и звенящей ясности понимания жизни.

P.S. Обнажение приёма:

Эта рецензия, конечно, литературная игра. Давайте «притворимся», что «Посмотри на него» художественное произведение, подобно тому как П. Корнель «притворился», что восхваляет Ришелье в предисловии к «Горацию». На самом деле «Посмотри на него» и не документальная проза (слишком много искажённых и опущенных фактов) и не художественная. Последняя «работает» с многогранным образом, понятным всем, но в рецепции разных людей понятным по-разному. Книга Старобинец построена по иному принципу, журналистскому, когда многозначность отрицается и во внимание берётся лишь одна плоскость, одно буквальное прочтение истории, немногочисленные детали которой гиперболизируются и эмоционально раздуваются. Так создаётся реклама, новости и идеология. Но не литература.