Ольга Девш
Родилась в 1982 году в городе Дружковке (Донецкая обл., Украина). Закончила журфак. Четвертьфиналист конкурса современной новеллы «СерНа — 6» (2018), лонг-листер русско-английского конкурса имени В. Набокова (2018).
Публиковалась в литературных журналах «Лиterraтура», «Литосфера», «Мастерская писателей», в памятном издании, приуроченном к 150-летию со дня рождения М. Горького, — собрании сочинений современных писателей «Литературный фонд».
В 2018 году в системе «ЛитРес: Самиздат» вышли малый сборник рассказов «Непарное одиночество» и сборник стихов «Неопасные тексты».
Остров с островом говорит
(О книге: Катя Капович. Приглашение на острова. – Издательство Литтера, США, 2019)
Приходили гости. Гости приходили. Приносили торт «Наполеон».
Спрашивали: «Где здесь можно бросить кости?» Он, он, он.
Этими строчками начиналось стихотворение «Признание», завершающее предыдущую поэтическую книгу Кати Капович, – «Другое» («Воймега», 2015). Новая же книга, в этом году вышедшая в США в серии «Русская литература в Америке», называется «Приглашение на острова». Не случайно ведь?
Поэт, по сути, всю жизнь пишет одну-единственную книгу. Под разными обложками, названиями в различном составительском порядке стихи образуют сообщающиеся сосуды. Имеется общее дно.
Повествование начинается. И здесь важно отметить, что динамика и повествовательность – отличительные черты стихов Капович. Она рассказывает так, будто монтирует кадры. И начинает с детства, с чего же ещё:
Я родилась, когда мне было три,
нашедши краба под приморским камнем.
Он мёртвый был, смотрели изнутри
его глаза с холодным пониманьем
Я думала, он снова оживёт
и полила его водой из лейки,
но панцирь, как спасательный жилет,
оранжевым блеснув, померк навеки.
Трусы в намокшей тине, вьётся гнус,
в песке моя остриженная репа.
Я буду жить, и я не оглянусь
туда, где он лежит и смотрит в небо.
Как много мы узнали из двенадцати строчек!
Рядом с рождением всегда находится смерть. И этот мотив будет звучать, переливаться на протяжении всей книги. По миру взросления героиня будет идти, вглядываясь в оранжевый отблеск множества панцирей, смотря в глаза холодного человека с пониманием, запоминая все свои усилия по оживлению мёртвых. Такой же путь предстоит пройти читателю от первого стихотворения до последнего. Приглашение принято.
Впереди острова. Каждое стихотворение может стать вашим островом. Оттуда, откуда не вернулся ни один советский человек без травм, будто вещает радио из прошлого. Да, Капович вкусила кровь и плоть. Стихи срываются как капли крови. Тяжело и полно. Разворачивающаяся ретроспектива покадрово приносит боль и соль, которую сыплет автор себе на рану, чтобы помнить, добывать из воспоминаний поэтическую энергию. Запрещённые места влекут, скрытые голоса зовут, на остров кто не мечтал попасть: не знаем таких. Островная мания, – Крузо, Стивенсону, Куперу etc. поклон за положительно заряженную частицу приключенческой жизни, – была у каждого. Но остров дуальное понятие, и какими бы романтичными не изображались его свободные берега, отделённые от материка, предоставленные безграничному простору и вольным волнам, наступает рано или поздно момент одиночества. Человеку нужен остров, чтоб понять, что ему необходим другой человек. Ещё один. Возможно, тоже островитянин. В книге Капович как раз остров с островом говорит: в стихотворениях, в пропитанной дымом и запахом дождя интонации, в беспокойном тягучем звуке, скорее мерещащемся, потому что напоминает отдалённый плач волчицы…
И всегда нажим на больное сильнее.
Стихи о молодости, где героиня представляется мимикрирующим подростком, собравшей под одной оболочкой ипостаси и Герды, и Лолиты, и Алисы Селезнёвой… – занимают значительное пространство книги. Их просодика особенная:
Этот мир из снега и бетона
прежде полюби, потом поймёшь.
Со стеклянным, оловянным звоном
встанешь по будильнику, пойдёшь.
Будет чёрно-белою дорога,
будет воздух холоден и чист,
будет слышно далеко-далёко,
как играет во дворе горнист.
И, разучен на уроке пенья,
западает в памяти куплет.
Где-то там он, в солнечном сплетенье,
навсегда. И песенника нет.
«Со стеклянным, оловянным звоном…» – и правило русского языка попутно повторили! Хотите верьте, хотите проверьте, но всё взаправду, как бы говорит Капович. Случись это с кем-то другим, она бы поверила. Работа над строкой ей доставляет и муку, и наслаждение. Есть, специальные по-видимому, небольшие погрешности в ритмике, но компенсаторную функцию блестяще выполняют в большинстве сочетаний рифмы. Они находчивы и точны, несут максимум смысловой нагрузки. Слов ради рифмы нет, есть рифмы для смысла. Примечателен приём повтора слова из первой строки во второй или третьей. Срабатывает удивительно: если сначала ты мог не задуматься над словом-ключом, прочёл да и прочёл, то появление его вновь тут вот рядом, впритык почти, обязательно обратит внимание, заставит остановиться и задуматься, а для какой-такой мысли оно поставлено снова, чего добивается автор?
В конце зимы, в конце столетья снегири
высвистывают три простые ноты, три
простые ноты, три простые… Эха нет
над волнорезом крыш, за волнорезом лет.
И за неповторимостью наш поэт не гонится. В преемственности сила, брат. Долг поэта – впустить, согреть голоса великих предшественников, а потом протянуть сквозь их полифонию личный звук, полноценный и самодостаточный.
В «Приглашении на острова» уверенность в мастерстве и избранности не подчёркивается, она – считывается автоматически. Композиция сборника выстроена таким образом, что стихотворения рассказывают историю вырастания из семьи, школы, двора, страны. И прирост одиночества, боли, разочарований происходит постепенно, буднично. Бытовуха прошлого учит автора искусству. Выписывается своеобразный ад человеческого островитянства. Не лишних людей пишет Капович – все они нужны прежде всего ей, – а ставших отшельниками. Не по желанию ставших. Вынутых насильно и отброшенных за границы одобряемого благочинным социумом. Слово «общество» часто ругательное для героев Капович. Но мировоззрение поэта вышло за рамки и теперь ориентируется на общее, а не общественное.
Если приняться отслеживать изменения, то замечаешь, что в вышедшей четыре года назад книге «Другое» есть стихотворение «Достоевский», а в нынешней – его заменило «Ходасевич». Насколько можно полагаться на параллели и делать те или иные выводы о метаморфозах авторского ви́дения за прошедшее время, определить сложно. Однако проявленные отличия «Приглашения на острова» от «Другого» существенны. Настроения книжек разные. Хотя приглашение и тогда, и сейчас актуально.
В финале прошлой книги Капович позвала в гости друзей, теперь же:
Тут чего говорить? Тут в почётном стоять карауле.
Капай, капельница. Капай, капельница́.
Это просьба продлить жизнь. Казалось бы, столь бессмысленную, подключённую к аппарату жизнеобеспечения и абсолютно необходимую «приходящему старику» жизнь его жены. Посещение «больницы овощных стариков» иллюстрирует тот острый зрелый взгляд поэта на ностальгию, что скальпирует всю книгу. С одной стороны, отключить бы её, всё равно лежит как мёртвая, «меньше тени», а с другой стороны, «ведь таких уже больше не делают в нашем народе. / Он ей, знаете, Фета читал, хоть она ни гу-гу». В любви к Фету Капович и сама признаётся рисунками природы, что по-фетовски очеловечена, и пунктуационным инструментарием, в котором весьма мало используются знаки «рывка» (тире) и «раскрытия» (двоеточие), крайне редко встретишь отточие. Запятые и точки царят и управляют, сдерживая, обрамляя, сцепляя синтагмы и фразы.
Автор обычно подсознательно выбирает средства пунктуации, которые использует активнее других (как, к примеру, Цветаева любила тире), что зачастую помогает выстроить представление о характерности высказываний. Капович по большей части перечисляет, констатирует что-то, воспоминания требуют простого уклада, выговоренности, а не вывода или разъяснения. С ностальгией бороться бесполезно, и поэт не хочет обрывать на полуслове ни себя, ни тех людей, которые говорят через неё. Из прошлого доносятся голоса, и Капович не закрывает уши, она в стихотворной очень трансляционной форме переговаривается с ними. Общая тема. У них есть общее. Людей должно что-то сближать, а что подойдёт на эту роль лучше прошлого? Только любовь.
Интонацию критического сентиментализма находят у Капович некоторые критики. Но влияние творчества Гандлевского в этой книге не слишком заметно, на мой взгляд. С любовью и музыкой Капович не расстаётся. В стихах всегда есть их мотив. А любовь автора – это, как всегда, люди. Поэту, живущему в эмиграции и принявшему отчуждение страны-родителя как плату за свободу состоявшегося во взрослом апломбе ребёнка – не-такого-как-все-привыкли, – звучание неистребимой любви слышится в русской речи. В русской речи близких. В собственной языковой приме. Она наполнена ею. Капович не стала поэтом-эмигрантом в том смысле, что душа не имеет гражданства. Физическая оболочка горазда жить и выполнять социальные функции, где угодно. А у души особые геополитические пристрастия и придыхания. Вот заводы разве могут вдохновить? Ещё как. Но не будем в пример приводить по разнарядке написанные хрестоматийные тексты советской эпохи трудовой экзальтированности. Капович совсем иначе пишет. В ностальгии вновь находим ключ к творческому характеру «Приглашения на острова».
Говоря о ностальгии Капович, вспоминается стихотворение о цыганке, в котором та трясёт алой (в тон рта) юбкой. Раньше эта юбка была звёздной. Тогда это было похоже на небо?..
…И цыганка хохочет во весь алый рот,
звёздной юбкой трясёт надо мною.
(«Другое», 2015)
А ныне – просто одежда.
…И она хохотала во весь алый рот,
алой юбкой трясла предо мною.
(«Приглашение на острова», 2019)
Да и всё стихотворение о гадалке в сборнике «Другое» было совершенно другим, простите за символичную тавтологию. Объёмом (одного катрена, как мне кажется, самого болевого, в актуальном составе уже нет), стилистикой (прежний вариант был разговорный, порывистый, искренностью зашкаливающий), настроением (тогда надежды были больше) – разнится.
В переработанном теперь виде стихотворение получило название – «Цыганка» – и сразу акцент сместился. Меньше стало в лирической героине юности и прямолинейности. Нынешняя героиня уходит в закрытость повествования, в которой острые детали прошлой истории прячутся в плотные обёрточные фразы, обтекаемые, избегающие ныне лишней эмоциональности. Чувствуется явное переосмысление не ситуации, а отношения к ней. Капович стала строже: например, «Я вернусь в дворик наш через множество лет» превратилось в «Я вернусь в этот двор с пустырём в небеса», а трепетные строчки «будет боль, будут слёзы и полный привет, / будет вера, любовь и надежда» сменились на «и опять зазвучат детворы голоса, / и пойдёт разговор бесконечный». Что это? Нежность сникла, пропустив вперёд отстоявшуюся тоску. Подмалёвком виднеется усталость от экспрессии, хочется, чтобы «самый тихий в лице»… но имприматуру не изменить. Только если весь холст жахнуть. Нет. Недопустимо.
Тополями клянусь в серебристом пуху,
я не верю, не верю, не верю,
погуляю по свету да всё сберегу,
не такая я, слышишь, тетеря.
Потому такая безжалостная, но реставрирующая редактура. Автор вырос. Героиня осознаёт время.
«Приглашение на острова» – это книга о накоплении тяжкого времени на плечах одного человека. Года не уходят, как принято говорить, они оседают густым слоем внутри, как накипь, и, нарастая, становятся твёрдыми и ранящими. Катя Капович обтачивает их, полирует, дарит, отдаёт. А коробушка полна и полна.
ПРИГЛАШЕНИЕ НА ОСТРОВА
Мы живём на голубых островах,
голубых, как паутинная нить,
наши холодны глаза, росомах,
и устроены леса сторожить.
За полоской, за грядой золотых,
за летящею вороной седой
сторожить леса в земле напрямик,
за пятою дни делить запятой.
Зря колдует заколдобина-речь,
ворожит, перетирая золу,
зря раздвоенный язык – имя, вещь
ищет в памяти, иголку в бору.
Затерялось имя, вещь на листе,
хотя было, вроде, не воробей,
да и сами мы живём в пустоте,
а в которой пустоте, хоть убей.
Мы живём на островах на заплыв,
вспоминаем без конца имя слов…
Удаляется зелёный массив,
в синий-синий превращается вновь.
