Анна Аликевич
Поэт, прозаик, филолог. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького, преподаёт русскую грамматику и литературу, редактирует и рецензирует книги. Живёт в Подмосковье. Автор сборника «Изваяние в комнате белой» (Москва, 2014 г., совместно с Александрой Ангеловой (Кристиной Богдановой).
(О книге: Вильгельм фон Штернбург. – Ремарк. Как будто всё в последний раз. – Пер. с нем. А.С. Егоршева. – М.: Молодая гвардия, 2018. (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1744).
«…я не гожусь быть рядом с человеком, который неистов и безогляден в своей готовности жертвовать собой ради другого человека; я половинчат, я никогда не целен, меня всегда мало, я лишь беру и ничего не даю. <…> Я уходил в кусты, где только мог; ах, не хотелось мне слыть слепцом и неудачником, бродить в сумерках, хотелось ясности и счастья, хотелось жить. Но теперь вижу иной раз, что это неуклонное скольжение вниз есть, пожалуй, всего лишь подготовка к восхождению на голые, безрадостные вершины работы. Я ненавижу её: она мне всё разбила, забирает у меня тепло и тех немногих, кто любит меня, она вторгается в мою жизнь, не оставляя мне веры ни в неё, ни в меня самого…»
Из корреспонденции к Рут Альбу
Эрих Мария Ремарк – это главное произведение Эриха Пауля Ремарка. Его книгам была не свойственна автобиографичность. Он никогда не умирал в окопах вместе с Паулем Боймером, не рисковал жизнью в отчаянных гонках наряду с Клерфэ, не терял чахоточной возлюбленной и не был отверженным эмигрантом с волчьим паспортом. Фальсификация его жизнеописания и образа началась ещё до выхода романа, принёсшего ему всемирное признание, – «На Западном фронте без перемен». Ремарк взорвал стереотип о том, что невозможно равняться на глянец и гламур, на вкусы определённой категории читателей, играть с 
шаблонами и стереотипами, – и быть при этом подлинным, глубоким автором. Кто до него был способен выстраивать свои произведения из расхожих образов и сюжетов в расчёте на совершенно конкретный эффект – и не быть при этом автором массовой литературы, а восприниматься как «пишущий душой» очевидец, многое переживший и вложивший истинный талант в отображение правды жизни, в том числе собственной? Сам себе неустанный рекламный агент, кропотливый имиджмейкер и светский хроникёр, Ремарк далеко не сразу нашёл тот образ «солдата потерянного поколения», подобно тому как Чаплин (по легенде) в порыве вдохновения придумал «маленького бродягу».
Но, конечно, эта грандиозная авантюра не имела бы успеха, не будь автор столь талантлив. В отличие от образа и личности, писательский дар всё-таки был настоящим. Книги второсортного беллетриста не хранятся десятилетиями в каждом доме, не перечитываются поколение за поколением, не переводятся многократно на десятки языков во всех мыслимых и немыслимых вариантах. Ими не бредят кинематограф и молодая интеллигенция, у них не бывает властных гонений, дефицита, самиздата и истории борьбы с «вредными порождениями упаднической культуры». Будем уже честными с собой. Единственная причина, по которой мы не воспринимаем Ремарка как классика уровня Фолкнера, Джойса, Хэмингуэя, Цвейга, Сартра и Пруста, – это клише в нашей голове. Герой светской хроники упорно не видится (в том числе в русской традиции) как серьёзный мыслитель. Вот примерно о чём хочет рассказать нам г-н Штернбург своим исследованием.
«Ремарк… одевается теперь ещё элегантнее, дополняя костюм котелком и тростью, носит монокль, хотя тот выглядит как нелепый фирменный знак. Визитную карточку украшает титул барона, приобретённый за несколько сот марок у прежнего обладателя, – обедневшего барона Бухвальда. Так, считает Ремарк, тоже можно повысить свой социальный статус. Он по-прежнему стремится обращать на себя внимание, выделяться на общем фоне. Это напоминает о его «художествах» в Оснабрюке: либо у сына ремесленника всё ещё смутное представление о том, что отличает настоящего джентльмена от простого смертного, либо он начитался Оскара Уайльда».
Долгожданная, если не академическая, то официальная биография – вещь суховатая и нудноватая, хотя и добротная, не без проблесков. Но она явно не оправдывает завышенных ожиданий человека, имеющего дома отцовский шкаф с зачитанными «Тремя товарищами», «Триумфальной аркой», «Чёрным обелиском» и «Жизнью взаймы». Подобная реакция – лучшее подтверждение тому, как много мы ждали, какую Ойкумену тайн и подоплёки любимых произведений хотели для себя открыть и какую «пустышку» получили. Разве разочарование было бы столь сильным, если бы наше воображение уже не создало своей собственной биографии любимого с детства автора? Если бы мы не обрастили его образ всеми мыслимыми страданиями, деталями, чудесами и мифами? И сформировали в итоге нечто среднее между Трумэном Капотэ, гонщиком Клерфэ и Штирлицем. А он был не таким. Фабрика грёз – вот была его основная работа, остальное вложено в романы, а всё прочее, наверное, можно было бы уместить на стандартном листке автобиографии. Вот, кстати, и он.
«Город словно застыл меж времён. Дыханьем средневековья овеяны тесные улочки и переулки, фахверковые дома по обеим их сторонам, просторная рыночная площадь с ратушей в стиле Ренессанса, готический храм Святой Девы Марии. В панораме города доминируют церковные башни, католиков тут издавна столько же, сколько и протестантов… За последними домами Нового города вдаль уходят луга, неторопливо течёт река. Таким этот пейзаж запечатлели в своих картинах романтики, в таком виде им наслаждались художники с приходом бидермайера».
Сын многодетного ремесленника, Эрих родился в городке Оснабрюке. Окончил учительскую семинарию, потом служил, но без желания, не в «горячих точках» и не в разгар войны. После возвращения не задалась преподавательская карьера в маленьком селе: местные бюрократы организовали травлю «чужака». Первые три романа – «Приют Грёз», «Гэм» и «Станция на горизонте» – оказались невостребованными и повергли автора в долги. Просветом во всех отношениях стала служба рекламным агентом в «Эхо Континенталь» в Ганновере. И только профессиональная журналистика дала путёвку в жизнь человеку, вынужденному совмещать необходимость что-то есть, где-то жить, на что-то издаваться и ещё вдобавок видящему писательство как главное дело жизни – без всяких на то оснований: «…написал множество статей о резиновых шинах, автомобилях, байдарках, моторах и черт знает ещё о чём просто потому, что на что-то надо было жить». Ранние романы и рассказы автора были компилятивно-подражательного свойства и никак не предполагали чуда: что когда-то из провинциального подражателя декадентам, романтическим второсортным поэтам, сочинителя непристойных стилизаций с фронта – родится такой писатель, как Ремарк.
«Ни один немецкоязычный роман не имел в XX столетии такого успеха, как «На Западном фронте без перемен». Лишь немногие литературные произведения – не считая великих творений религиозного характера – достигали за всю историю культуры такого тиража. <…> Военное ведомство Австрии запретило приобретать книгу для солдатских библиотек. Муссолини пресек её распространение в Италии. Горячее одобрение соседствовало с беспрецедентной травлей романа и самого писателя. В итоге пасквилянты добились только одного: Ремарк и его и без того известная книга приобрели ещё большую популярность. Каждый читающий немец просто не мог обойти книгу своим вниманием…»
Не каждый может быть лучшим, но каждый может быть первопроходцем, как сказала ещё Мадонна. Главный удар по читателю со стороны единственной за Бог весть сколько лет основательной биографии немецкого полуклассика заключается в неромантическом освещении центральной фигуры. Кто знаком с новой биографией Полины Виардо от Барбье, поймёт, что я подразумеваю. В отечественной традиции есть тенденция к идеализации, облагораживанию и частичному освещению фигуры знаменитого и любимого многими выдающегося лица. Лучший пример подобного стиля, на мой взгляд, биография Ландау за авторством Майи Бессараб. Все неудобные стороны прикрыты легендами, всё недостойное романтизировано, сомнительное выброшено, а правда жизни вообще превращена в полумиф.
А настойчивые поиски в карманах героя, проверка его чековых и долговых книжек, глубокий анализ деловой сметки и щупанье простыней на предмет шелка или синтетики – скорее не приветствуются в (пост)советской академической биографии. Да и традиционного читателя, особенно старшего поколения, смущают. Ещё бы медицинскую карту подняли и привели с репродукциями, особенно если там не модная чахотка или мифологизированное душевное расстройство, а совсем другая, куда менее привлекательная проблема. Вот она, разница. Немецкий меркантилизм, «здоровый» цинизм: анализ рынка продаж и роста ставок на популярность Барбюса или же Ремарка занимают львиную долю повествования. Впечатление, что биографа куда больше интересовала продаваемость романов Ремарка, чем их содержание; становление его имиджа и путь к успеху волновали куда сильнее, нежели внутренний мир; вращение колёсиков издательско-журналистского мира для создания искусственного ажиотажа, тысяча уловок и хитростей того времени, дабы поднять тиражи (а вовсе не суть литературного процесса) беспокоили автора. И этот продавец и счетовод от литературоведения смеет прикасаться к фигуре самого романтизированного и драматизированного писателя «потерянного поколения»? Руки прочь от кумира, до сих пор вызывающего слёзы ностальгии и непонятную тоску у прожившего жизнь зачерствевшего чиновника! Что ж, нестандартный подход действительно делает книгу неожиданной. В чём-то разочаровывающей… Порой и холодный душ для восторженного поклонника Равика, Клерфэ, Штайнера, Боймера, Лилиан и Патрисии имеет место. Хотя, конечно, монография написана со знанием материала, литературного и политического контекста, автор разбирается в эпохе, которую освещает, очевидна его работа в архивах и добросовестный труд.
«Что делает книгу успешной, особенно если автор её никому не известен? Это всегда будет тайной, ибо рынок управляем лишь до известной степени, а читатель в своих предпочтениях своенравен. И тем не менее подвержен, как и любой другой покупатель, воздействию законов, управляющих психологией масс. Хороший маркетинг может обеспечить спрос и на художественный продукт. <…> Чтобы придать избранной стратегии больше правдоподобия, была подправлена и биография автора. Его произведение утратило бы налёт наивности, если бы из анонса следовало, что речь идёт не о тексте новичка, а о прозе писателя, на счету которого уже три романа».
Серия «ЖЗЛ» специфична тем, что не посвящена глубокому анализу творчества или открытий своих героев, – её задача в комплексном освещении жизни и деятельности, современников и историко-культурного контекста, в расчёте не на узкого профессионала, а на относительно массового читателя. Насколько сегодня вообще уместно говорить о «массовости» применительно к тиражам и аудитории детища «Молодой Гвардии». Эту задачу – создание контекста (история Оснабрюка, история Веймарской республики в целом, портреты «третьеразрядных» современников и вероятных сограждан Ремарка, ситуация с издательским рынком, с перспективами трудоустройства и финансовой стратегией 10-30-х гг., описание политических конфликтов и, конечно, погружение в очередное пафосное осуждение деяний Третьего Рейха) – биограф выполняет основательно и серьёзно. Однако читателю не терпится приблизиться к фигуре писателя, он утомлён подробностями, утверждением очевидного. Ему начинает казаться, словно автор счёл своим долгом выразить личную позицию по всем ключевым моментам сложной истории Германии в ХХ веке, попутно пересказав её. Возможно, это первая фундаментальная биография Ремарка, но уж никак не первая история Рейха. Пусть это легкомыслие и тяга рецензента к лёгкому чтению, но он всё чаще ловит себя по ходу повествования на мысли, что с большим любопытством погрузился бы в похождения альтер-эго Эриха Марии Ремарка, нежели снова читал душераздирающие подробности о гонениях на евреев при Гитлере или о двойственности социализма и его опасностях. Это биография самого романтизированного, сентиментального, беллетризированного немецкого писателя. Человека искромётного, осуждаемого за легковесность, аполитичность, даже аморальность! И вот, неожиданно для себя, мы с тяжестью на душе вынуждены погрузиться в трагедию фашизма и войн первой половины столетия, в проблему реабилитации приспешников фюрера в 50-е. То, что всё же в данной книге фон и печальная фактография, порой выходит на передний план, и читатель стыдится своего желания побольше узнать о буднях кумира или его литературных пристрастиях в этом пафосно-траурном контексте. Читателю неловко от собственных интересов.
«10 мая в стране поэтов и мыслителей на площадях перед университетами вспыхивают костры. В угаре вандализма подвыпившие студенты швыряют в огонь книги, воинственно выкрикивая и такое: «Позор писакам, предавшим доблестных немецких солдат! Поможем народу постоять за себя! Превратим ремарковскую пачкотню в пепел!» В тот зловещий день, когда многие немцы явили миру своё истинное лицо, Эмиль Людвиг записал: «В ночь публичного сожжения книг… пригласил моего друга Эриха Марию Ремарка на бокал вина. Мы открыли бутылку самого старого рейнвейна, включили радиоприёмник, слушали потрескивание костров, речи Гитлера и его приспешников – и пили за не столь мрачное будущее».
И всё же – это книга не о законодателе мод 70-х, не о выдающемся пацифисте и антифашистском общественном деятеле, даже не о герое светской хроники, бывшем любовнике Марлен Дитрих, Греты Гарбо, Наташи Палей, Поллет Годдар и Хеди Ламарр – каком-то одиозном и кичливом типе, владевшем думами молодёжи в сложное историческое время. В первую очередь речь о писателе – о «владельце» своей манеры, идей, традиции, тем. Здесь же Ремарк автор текстов в предпоследнюю очередь, после ролей создателя собственного имиджа, владельца состояния, участника похождений в Голливуде, путешественника и… автора собственного донжуанского дневника (до сих пор не переведённого, кажется). Под конец мы должны прийти хоть к какому-то правильному началу.
Ничего удивительного, если некто, рождённый после 60-х, не читал «Прощай, оружие!» Хэмингуэя, «Огонь» Барбюса, «Шум и ярость» Фолкнера, даже «Великого Гетсби» Фицджеральда. Но представьте себе человека, не прочитавшего «Три товарища». Не получается? Возможно, русский читатель – один из самых благодарных по отношению к ранней военной трилогии писателя: «На Западном фронте без перемен», «Возвращение» и вышеупомянутый роман. В. Фон Штернбург объясняет этот феномен так: на момент прихода трилогии к широкому русскому читателю (1994 г.) взгляды и образ жизни представителей «потерянного поколения» были близки поколению наших соотечественников, тоже в каком-то смысле утративших почву, представления о завтрашнем дне и нуждающихся в том, что так культивировал «ранний» Ремарк, – в неидеологизированном товариществе.
Но если отойти от этого стереотипа, то можно усмотреть в «окопной правде» повествований раннего немецкого классика аналогии с т.н. лейтенантской прозой в нашей литературе. Традиция «фронтового братства», рождённая послевоенной поэзией (Твардовский, Симонов, Исаковский, Долматовский и др.), парадоксальным образом была обнаружена в книгах немецкого писателя о Первой мировой. Сама авторская позиция «снизу», не отягощённая политикой, с «простым» героем-рассказчиком, с его «природными», каждому понятными переживаниями (болезнь матери, нужда отца, успехи родственника-спекулянта, забывшего в своём благополучии голодную родню, страдания на фронте полуподростков, мало пригодных быть солдатами и т.д.) воспринимается как живая вода читателем, годами приобщавшимся к традиции соцреализма, определённой выхолощенности языка, идеологической линии. «Правильное» время возращения «Возвращения» и «Пат» («Три товарища») Ремарка в нашу культуру дало второе рождение романам, оказавшим громадное, чуть ли не личностно-формирующее влияние на поколение рождённых в 60-70-е в нашей стране. Но это отдельная тема, думаю, она ещё будет освещаться.
Возможно, в силу представления о Ремарке как о беллетристе, любителе поиграть романтическими шаблонами и американской «бульварной традицией», труды о его творчестве очень скудно переведены на русский язык, а отечественное «ремарковедение» ограничивается периодикой социального толка. Нам только предстоит восполнить этот пробел.
Главные, «зрелые» романы мастера – «Триумфальная арка», «Возлюби ближнего своего», «Чёрный обелиск», «Тени в раю», «Ночь в Лиссабоне», – уже с отработанной интригой, более личностно богатыми персонажами, с кинематографичностью, блестящей стилистикой, отсутствием «чёрного» и «белого» в грубой форме (кроме однозначного осуждения нацизма) – по неясной причине менее любимы нашим широким читателем, остановившимся на «Трёх товарищах» и «Жизни взаймы» – самых романтических и максималистских вещах автора. Тогда как в Европе вершиной традиционно считается «Триумфальная арка». «Потерянное поколение», широкое понятие, ошибочно связываемое лишь с психологическими жертвами гражданской и первой немецкой войн, – на деле переносится и на эмигрантов фашистских и коммунистических режимов. Темы эмиграции и узников лагерей в зрелом творчестве Ремарка, как вторая основная его ниша, родят представление о нём как о гуманисте, христианине, гражданине мира, благотворителе и проповеднике вечных ценностей в тёмное время.
Ремарк – это своего рода история Европы ХХ века, вернее, история человека и его души в эпоху катаклизмов. Долгая жизнь, то есть возможность быть свидетелем Первой мировой, гражданских войн, режимов, Второй мировой, восстановления мира после победы над фашизмом, холодной агрессии, попыток реабилитации фашистской чиновническо-военной прослойки в 50-60-е, – позволила ему в позднем «Чёрном обелиске» роскошь ретроспективного взгляда на зарождение режимов. Репортёрские навыки, постоянные переезды из Европы в Америку и обратно, широкий круг литературных и артистических знакомств дали Ремарку возможность создать некий аналог реального мира в своих поздних романах, некое волшебное зеркало, отчасти документальное, отчасти преображающее, недостоверное и достоверное одновременно. Нельзя требовать от художественной литературы «абсолютной истины» (что мы, забываясь, иногда пытаемся делать), от романной прозы ждать философской глубины и политического теоретизирования, да ещё и ответа на «главные вопросы» (а мы порой делаем и это). Художественный мир и историческая хроника отличаются от «реальной жизни», у романа есть свои законы и рамки, поэтому обвинять Ремарка в беллетризированности, легковесности, адаптации (что любят делать у нас) не совсем корректно. Литература и жизнь – это параллельные, но не совпадающие кривые, как сказал ещё В. Набоков. Мир ХХ века, созданный Ремарком, есть отражение реальности, её силуэтов, героев, настроений, общей картины – но не реальность. А мы, со своим наследием соцреализма, с тягой к реалистической прозе в целом, с жаждой правдоподобия, порой забываем, что автор не должен нам ничего, напротив, это его мир, в который он приглашает нас.
