Поэты о гендерной идентичности

Статью Александры ПРИЙМАК об андрогинной литературе, опубликованную на Textura, комментируют упомянутые в ней поэты – Марианна ГЕЙДЕ и Полина БАРСКОВА.

Полина Барскова родилась в 1976 году в Ленинграде. Поэт, прозаик, эссеист. Автор одиннадцати поэтических, в том числе переводных книг. Лауреат ряда литературных премий, в том числе Премии Андрея Белого (2015, за первую книгу прозы «Живые картины»). Окончила филологический факультет Санкт-Петербургского университета по кафедре классической филологии. С 1998 года живет в США. Преподаёт русскую литературу в Хэмпшир-колледже в Амхерсте.

Марианна Гейде родилась в 1980 году в Москве. Окончила философский факультет РГГУ. Поэт, прозаик, переводчик, автор ряда специальных философских публикаций. Стихи и проза публиковались в журналах и альманахах «Октябрь», «Новый мир», «Новое литературное обозрение», «Арион», «Крещатик», «Вавилон» и др. Стихи Гейде удостоены премии «Дебют» (2003), короткая проза входила в шорт-лист этой же премии и Интернет-конкурса «Тенёта» (2002). Лауреат Молодёжной премии «Триумф» (2005). За книгу «Время опыления вещей» получила премию «Стружские мосты» за лучшую первую книгу стихов международного поэтического фестиваля «Стружские вечера поэзии» (2006).

Марианна ГЕЙДЕ:

«У письма не может быть пола…»

В целом с положениями статьи могу согласиться, но кое-что следует уточнить. Если говорить обо мне лично, то какая-то тема амбивалентности присутствовала в моих ранних текстах, впоследствии же я стремился исключить гендерную тему вовсе. Амбивалентность и нейтральность не одно и то же. Вот ещё что важно: в тот исторический момент людям с моим опытом казалось, что мы живём в мире, где феминизм уже победил. Что ставить достижения феминизма под сомнение может только умалишённый. А диалоги с умалишёнными не имеют особого смысла, есть и более интересные формы умопомешательства. Ну что я могу сказать, мало ли что нам тогда «показалось». Проблема гендерной идентичности для меня всегда была какой-то очень личной, и в письме, и в жизни. Для меня физически невозможно было не только писать тексты, но и думать о себе в каком-либо другом роде, чем я это больше двадцати лет это делаю. Эта тема не была связана с тем положением, которое женщина занимала в обществе или тем, что женщины, будто бы второсортные существа (сюрприз, оказалось, что мой личный опыт ничего не доказывает и что проблемы с этим по-прежнему существуют, и что это не какие-то отдельные умалишённые в интернетах пишут сексистские тексты в качестве компенсации личной несостоятельности в мире большого секса, а вполне системная картина), а была результатом собственной неспособности себя отождествлять с женщиной – будь она хоть богиня, хоть друг-товарищ-и-брат, хоть кто. Это личное и, собственно говоря, больше имеет отношение к проблемам транс- и а-гендерности, чем к феминизму. Однако сам феминизм я считаю, вне всякого сомнения, полезным и важным движением, поскольку транс-, квир-, нейтруа-проблематика – это некоторая отдельная, особенная тема, а большинству цис-женщин комфортно в своём гендере, но они борются за свои права, за свою свободу. Это их право и их обязанность перед самими собой. Было бы соблазнительно представить себе какой-то новый дивный мир в будущем, когда бинарности вовсе не будет существовать, реальность же такова, что мы – меньшинство, и вряд ли мир можно перекроить ради удобства меньшинства. Можно надеяться лишь на разрушение каких-то жёстких и унизительных стереотипов. Большинство женщин вряд ли захотят отказаться от радостей материнства или перекроить свои тела по мужскому образу. Но и в качестве меньшинства мы так же имеем право и долг перед собой на то, чтоб быть услышанными.

На самом деле в своих художественных текстах я на этой теме почти не останавливаюсь. Не обязательно же автор должен писать о себе. Мне всегда важно было по возможности устраниться из собственных текстов, чтобы это было просто письмо. У письма не может быть пола, оно иначе размножается.

Полина БАРСКОВА:

«Я как пишущая не хочу, чтобы меня определяли…»

Размышляя над тезисами этой статьи, критически относящейся к нынешней моде на порождение феминитивов, я придумала смешную шутку (по смежной причине, вся моя квартира в данный момент завалена Шкловским, поэтому я не только придумываю шутку, но также называю собственную шутку смешной и деконструирую её).

Я решила предложить использовать слово «поэтишка» как тот самый искомый и ускользающий, «идеальный» феминитив. Смысл этой шутки заключается в доведении до абсурда имеющихся дискуссий о том, что предыдущие слова (женщина-поэт, поэтесса, даже теперь поэтка) либо ущемляют чьё-либо достоинство, либо вообще не работают, не даются на язык.

Димунитив и пейоратив  «поэтишка» пародирует эти невесёлые беседы, подчёркивает некоторую ущемлённость самого дискурса. Однако мне кажется, что одним из наиболее гнетущих качеств этой дискуссии является необходимость придумать ярлык и нахлобучить колпак, униформу. Я как пишущая не хочу, чтобы меня определяли, я хочу определять себя сама, мне нужны все эти формы сегодня.

Изменим мизансцену: каждый семинар в моём колледже, в чаще между НЙ и Бостоном, начинается с того, что студенты сообщают профессору, как они хотят, чтобы профессор определял их гендер. 20 человек, по очереди:

«Меня зовут Мария, я использую местоимение «она»

Меня Зовут Джон, я использую местоимение «он»

Меня зовут Лёгкий Ветер (родители любились в Вудстоке), я использую местоимение «они».

Последний случай критичен: говорящий отказывается подчиняться привычке языка к бинарности. Сегодня, допустим, этот человек живёт и понимает себя как «он», а завтра – посмотрим. Гендер здесь флюиден, текуч, подконтролен только самому себе. Та же самая способность ожидается от профессора: способность к самоопределению.

Именно эта способность интересует меня острее всего и в связи с нашей дискуссией.

В статье упоминается моё юношеское стихотворение о встрече с мёртвым возлюбленным, встреча по ту сторону памяти, в новом состоянии, в частности в новом состоянии свободы:

ОЧЕРЕДНОЙ СОН

Константину Кавафису

Ты приснился мне переодетым женщиной…
Не в том смысле, что женщина тебя переодевала
(Хотя кто знает, кто вас там переодевает),
А в том, что был накрашен невероятно
И одет, как будто для какого-то языческого обряда –
Очень ярко и совершенно нелепо.

Ты ненадолго мне показался и подмигнул
Лукаво, ласково и обнадеживающе
(Мол, видишь, как у нас тут все забавно – радуйся!)…

Мне этот текст всегда казался моим обычным, трагическим текстом, но в контексте беседы об андрогинии он замерцал несколько иначе. Я различила в нём новую надежду, надежду горюющего, ограбленного, потерявшего, о том, что там за чертой, будут другие определения, другие роли.

В статье приводятся мнения моих любимых поэтов и думателей: о том, что язык должен, как он должен. Язык ничего не должен. Пользующийся языком ничего не должен. Но может дать себе свободу отвечать за себя, определять себя.

Я определяю себя как женское тело, породившее, вытолкнувшее из себя человека Фросю. Фрося убила полвесны, работая над проектом придумывания костюмов для гвардии эльфов в постановке «Сна в летнюю ночь». Беседы с ней об этой гвардии доставили мне огромную радость: неуловимые, неопределимые чужой волей и поэтому непобедимые, эльфы царят в тексте, всех путают, надо всеми смеются.

Я – за эльфов.