Юлия Тимур — художник, прозаик, поэт. Родилась в Москве. Последние двадцать лет живёт в Турции. Публикации в журналах «Медведь», «Кольцо А», «Казань», «Истоки» (Грозный), в газете «Литературные известия», в литературно-художественном альманахе «Новый Континент» (Чикаго, США), литературном альманахе «Сверчок», на международном портале «Эксперимент», «ТекстЪ», в электронных изданиях.

Автор семи книг: «Зимородок», «Записки новичка из петушино-цитрусового рая», «За чашечкой турецкого кофе», «Муравейник», «Острова детства», «Под сенью платана», «Думан и Али».

Дипломант международного литературного конкурса имени С. А. Есенина «Страна березового ситца (2018)», стихотворения вошли в лонг-лист конкурса «Поэзия со знаком+ (2020)». Лауреат второй степени международного конкурса «Образ Крыма 2019» за цикл акварельных работ. Новелла «Чужой» — лонг-лист Литературной премии «Диас-2021».

Редактор — Елена Черникова

Немного гротеска

 Время тонкостей

(На основе прочитанных в ФБ руководств по воспитанию)

Сейчас всем людям только до себя. Ну, время такое: «досебильное». Когда себе внимания можно уделить наконец столько, что на других его просто не останется. Надо думать о своём счастье, персональном. А сначала понять, почему его как бы и нет. Но ведь оно должно быть. Непременно! Значит, где-то затерялось. Скорее, в тёмном прошлом, далёком и страшном. Вот и отправлюсь туда, к истокам, непосредственно к пелёнкам. Тогда ещё памперсов в хозяйстве не имели, и то, что каждый раз в остатке было, шло прямиком в простынку. Её потом стирали, и даже, говорят, отваривали в баке. Потом эту красоту сушили и опять пускали в процесс. Ужасное было время для родителей. Вот они нещадно и пеленали своих отпрысков. Пеленали всех, и пеленованные росли скованными и крепко послушными. Потому что, как только они появились на свет, их сразу связали. А чтобы своё личное мнение совсем не научились выражать — в рот соску-кляп засунули. Мол, чего орёшь, всем мешаешь?! Питаться — строго по расписанию, испражняться — желательно также. В остальное время — спать! А все вокруг, словно сговорившись, старательно травмировали нежную психику ребёнка, прикрываясь заботой о нём.

Надо все свои детские травмы вспомнить. Потому что потом они всю жизнь портят, которая из-за чудовищных условий детства и так не удалась. Выжил — и слава богу! Вспомнить надо всё, а после пристально изучить своё окружение. Обнаружить в нём токсичных людей, которые пытаются уже испорченную жизнь превратить в сущий ад. А потом решительно оборвать ядовитые связи и налегке войти в счастливую жизнь. Так советуют специалисты. Что, собственно, такое — тридцать девять лет? Ещё молодость! Уверяют они же. Вот до наступления зрелости и хочется успеть шагнуть в светлое будущее.

И зачем откладывать это событие на завтра? Вот прямо сейчас и начну прорабатывать свои травмы. Начну с угла. Не с того, который часть плоскости между двумя палочками, а который в каждой квартире есть. В него иногда ставят. Меня, к примеру. И не раз. Сразу плюсуюсь в заниженную самооценку. Почему самозанизился? Потому что в тесном углу самооценка большой не вырастет — ей там места мало для роста. А вдобавок ко всем углам отец, бывало, и бараном ещё называл. Тут и невинный случай припомнился. Праздничная скатерть в цветочках, и я рядом — с креативным идеями, лет пяти от роду. Одинокий, всеми брошенный. Батя мой на работу ушёл, а мать на кухню — кастрюлями греметь. Ножницы взял — мать думала, что хорошо их спрятала. А у меня глаз зоркий — всё, что не надо, вижу. Взял ножницы, конечно, не просто подержать — идея родилась стихийно. Стену решил украсить. А то на ней, кроме обоев, ничего нет. И на кружки и полоски искромсал новую скатерть. Не всю — только середину, где цветов много. А потом взял банку с клеем «88», и всё, что нарезал, на обои приклеил. Для красоты, естественно. Себя, кстати, тоже немного приклеил. Волосы и брюки. По неаккуратности. Меня потом, когда отклеили, не только «бараном» окрестили, но и вечером ремнём поздравили. В общем и целом, мой вернисаж не оценили. А, между прочим, ножницы, бумажки, кружочки, полосочки — это инструменты дизайнера. И сейчас — набор для развития мелкой моторики. Так всех детей теперь развивают. По Монтессори. Чтобы дети росли смышлёным и говорили чётко. Но я к баранам вернусь. Каких, скажите, успехов от барана можно ждать?! У барана на подкорке сто раз «нельзя» записалось и речь сбилась не доразвившись.

Дальше пойдём. И сразу в школу. Это второе после семьи травмоопасное место. Учителя при всём классе распекали? А как же! И не только меня. И по разным пустякам. Помнится, как-то я с одноклассником на перемене в футбол играл. Мяча, правда, не было. Пришлось воспользоваться подручными средствами. А из подручных — глобус в кабинете географии. Только он некрепкий оказался. Взял и почти сразу распался на материки. Мне, например, Америка досталась, дружку — Африка, ну и рядом моря и океаны «разлились». Прикладная география. В смысле, каждый фрагмент можно куда-то приложить. Но перед уроком географичка строгим голосом вызвала нас к доске и при всём классе отчитала за чрезмерную спортивную подготовку и недюжинную смекалку. Видимо, она футбол не любила. Не знаю, как потом у дружка — вообще, всегда надо только за себя говорить, — но у меня с тех пор инициативу как отрезало. А ещё с тех пор в странах путаюсь. Потому что на глобус больше смотреть не могу — географичка с указкой мерещится.

За младшим братом присмотреть просили? Всё, считай, детство счастливое мимо прошло, аккурат под носом у младшего конкурента, которого, естественно, и больше любили, и бараном, как помнится, не величали. Правда, он ничего выдающегося не вытворял. Всё больше ленился. Сидел — не видно его и не слышно. От скуки буквы выучил рано. И вместе с книжкой — на диван. Дальше бездельничать. Тоска. И жадный был ужасно! До сих пор с дрожью вспоминаю, как он при мне две порции «Баскин Роббинс» проглотил и глазом не моргнул. Ещё и причмокивал от удовольствия. А мне не дали. Потому что двойку из школы принёс. У ребёнка и без того стресс, а у него ещё и сладкое отобрали! А оценки, по сути, — это полная чепуха! Нельзя детям оценки ставить. Потому что это страшная травма. Если нельзя всем и всегда пятёрки — значит, оценки не нужны вообще. Вот кому-то в школе всё время одни пятёрки полагались или четвёрки. За что только, непонятно. А тебе за глубокомысленное молчание у доски — всегда двойка. Нет, у меня не только двойки были. Тройки в основном. И то потому, что списывать приходилось у кого попало. Выбора было мало. То учитель помешает процессу. То тот, у кого списываешь, сам ошибок налепит. Помнится, раз даже четвёрку получил. Прямо у доски. Варварским способом домашнее задание накануне делал: на улицу не пустили и отец рядом с ремнем. Как памятник. Пока ему не показал домашнюю работу, так и висел ремень перед носом. Это мать отца на рыбалку не пустила. Вот он и злился. А мне после этой четвёрки совсем стало страшно в школу ходить: это что ж, теперь всегда уроки учить придётся? Правда, отец на рыбалку на следующий день уехал. А я с ребятами играть пошёл. Не, у доски лучше молчать. Стойко. Не урок не выучил, а просто молчишь. Да и вообще, кому интересно было уроки учить?

Сейчас, если двойка — учитель виноват. Не интересно учит. Вот это правильно. Учить надо креативно. Чтобы учитель один раз объяснил, а лучше показал — и сразу все запомнили. А не умеешь так — значит, сам виноват, что в классе никто ничего не знает.

Раньше ученику на уроке за партой не сидится — это родители плохо воспитали. Родителей сразу в школу. И мозги им у директора пропесочат. А они потом — кровинушке любимой. Вот и сидит ученик неделю-другую на уроках тихо, почти не шевелится, разумеется, только от страха. Потом, естественно, опять шумит, пока снова родителей на ковёр не вызовут.

А сейчас на месте не сидит, другим мешает — сразу записывают в гиперактивные. Учитель с ним не нашёл контакт — другого нашли. Другой не справился — а ну её, школу вообще! Можно и дома учиться, чтобы никто не травмировал любимое дитя.

Красота! Вообще говоря, школа — это зло. Ну чему там могут научить? Вот я в школу ходил, и что? Только время зря потратил, и нервная система в негодность пришла. Потом родители репетиторов наняли и в институт пристроили. Там опять нервотрёпки: зачёты, сессии. Ну, выучился в итоге как-нибудь чему-то.

На работу за травмами не пойдём: там всё, что ещё не успели искалечить, одним ударом отсекли. Потому что оказалось, что там я тоже не самый главный. И как после этого с удовольствием работать?

Пока рассуждал, успел всех токсичных в телефоне удалить. Надо же, сколько их развелось! Родителей, конечно, в первую очередь заблокировал. За испорченное детство. Так нет что бы они только детство испортили и успокоились. Они и сейчас от меня чего-то хотят: то на дачу с ними надо, то в магазин после тяжелейшего рабочего дня просят зайти. Мать днём в магазин сходила, пять сумок продуктов принесла, а про хлеб забыла! Она — забыла, а мне — бежать. А дети родителям ничего не должны. Это теперь все знают. У ребёнка должна быть своя жизнь. Сейчас вот приду домой, поем и сразу в соцсети. Статус обновлю: «свободен от токса, а ты?» Представляю, какая горячая разборка начнётся. Сколько ещё не освобождённых — у всех наболело.

Ну, пускай сами от пут освобождаются. А я вот номер Кольки, дружбана школьного, тоже из телефона убрал. За адюльтер. Нет, как-то это не так называется. Абдюльтер… Короче, прозвища он мне клеил постоянно.

Грязно меня в школе травил и мою волю к организации сюрпризов всё время пытался подавить. А я всё равно ему приятные сюрпризы устраивал. То на стул тряпку мокрую положу, доску которой вытирали, то яблоко, которое мягкое и подгнило. Ну, шутка же. Не больно вовсе! И всем весело было, когда он садился за парту и вдруг подпрыгивал. Так он юмора не понимал. И каждый раз меня козлом называл. Подпрыгнет на стуле, и тут же: «Козёл!» Орёт и кулак показывает, грозит. Или в коридоре на перемене увидит и всем на меня показывает пальцем: «Этот козёл мне тряпку на стул подкладывает!» Травил меня повсеместно. Плохо, когда нет чувства юмора. И как я его ещё раньше не удалил? Просто я добрый и терпеливый.

Игорёк, с работы который, другом долго прикидывался. И денег дал, когда мне на новый компьютер не хватило. Хороший друг! Выручил. А оказалось, что в долг дал. И намекает всячески, как только зарплату получу, не хочу ли я ему деньги отдать? Не хочу, конечно! С какой стати! А он взял и обиделся. А обида — это манипуляция. Вообще, делать добро надо от души: сделал, помог и забыл. Вот тогда это добро и настоящий друг. Всё — вычеркнул. Не друг он мне вовсе.

Толька. Университетский дружок. До сих пор посмеивается, что не женюсь. И подружек жены с собой раньше приводил, когда с ребятами в кафе собирались. Вроде, как мою неустроенную жизнь устраивает. Обо мне заботится. А сам завистливый просто. У него же забот невпроворот: двое детей и жена! Ему и думать о себе некогда. Вот он весь и токсичный. Сам не живёт, и на других хомут повесить хочет. А моё тело — моё дело! Известный факт.

Ну надо же, ещё кто-то токсичный остался. И смс прислал ядовитенькое: «Ты где?!»

Какое ему дело, где я? Разве можно так грубо нарушать мои личные границы?! Молчу, игнорю. Я ж не хам какой-нибудь. Смс просто удалил. Смотри-ка, настырный, опять пишет: «С тобой всё в порядке?» Манипулировать пытается, на чувства давит. Вот забаню сейчас неизвестный номер, а сначала-таки напишу в ответ нечто забористо-гениальное. Не успел. Опять смс-ка.

«Это мама. Ждём. Отец купил тебе новый айфон. Пишу с него. Твой — не отвечает. С днём рождения!»

Что? Сорок стукнуло? Зрелость пришла? Мама дорогая. И, вроде, от всех токсичных связей избавился, чтобы налегке в светлое будущее шагнуть. Так нате вам: не пустят!

Путешествие недотёпы

Анталья-Москва, на гребне шестой волны, август 2022. Примите вертикальное положение

АZUR air. Анталья-Москва. Боинг-пенсионер. Невозмутимые стюардессы. Пять часов — полёт нормальный!

Самолёты стали теснее, а перелёты — длиннее.

Стюардессы бьются тележками в пассажирские кресла, норовя окропить свежезаваренным чаем и кофе сидящих ближе к проходу пассажиров, впопыхах отшатывающихся от каталки с провизией и невольно бьющих локтями рядом сидящих путешественников, толерантно и всё же неодобрительно поглядывающих на них, столь неловких.

Извините!

Не стоит.

А потом с удивлением обнаруживают, что кофе, попадая из чайника в бумажный стаканчик, становится айс-кофе и в принципе можно было не бояться окропиться, и всё же пятнистым стать тоже не хотелось.

В приятной задумчивости о тёплой и ласковой морской волне и крепком и горячем турецком кофе, свободно откинувшись в кресле авиалайнера, пассажир тут же получает удар «бревном» прямиком в поясницу, за которым следует серия коротких хаотичных ударов в ту же область. В чём дело? Думает неокроплённый под облаками и недовольно поворачивается назад, чтобы громко возмутиться увиденным и отчитать «бревно», примостившееся аккурат за ним, за злой умысел. Но, обернувшись, видит растерянного, придавленного спинкой его кресла пассажира, пытающегося встроить свои разного калибра конечности в стремительно исчезающее весьма малое пространство жизни перед ним.

А бревна-то не было! Злорадно улыбается откинувшаяся счастливица — дама средних лет, средней наружности и роста, но плотного в боевых и опорных точках веса, продолжая старательно утрамбовывать им слишком длинного и строптивого пассажира, распластавшегося в позади стоящем кресле. Не гуттаперчевый мальчик, к тому же слишком высокого роста, но почтительного и миролюбивого возраста, принимает единственное, как ему кажется, верное решение, и вместе со спинкой кресла опадает на колени позади сидящего пассажира.

Аллилуйя!

Но тут раздается крик следующей примятой креслом жертвы, недовольной возмутительным поведением пассажира, сидящего во впереди стоящем кресле.

— Вы что делаете?!

Однозначно визжит девушка возраста оголтелого эгоцентризма и бескомпромиссной борьбы за личные права, одновременно тщетно, но напряжённо встраивая свои конечности в свободный миллиметр жизни перед ними.

На что другая жертва, извиняясь, ссылается на свои прижатые конечности, которые частично расправились за счёт отбрасывания спинки кресла.

— Сейчас же вернитесь в вертикальное положение!

— Не могу. Скажите об этом даме, сидящей впереди меня.

— Не вернусь! С какой стати?! — орёт впереди всех сидящая. — Самолёт набрал высоту, и я могу законно лежать в кресле!

Высокий пассажир с ровным характером, зажатый между двумя другими пассажирками: одной — ни за что не желающей откинуться, чтобы облегчить свою участь, второй — не желающей вернуться в вертикальное положение — сам вместе с креслом принимает вертикальное положение и отчаянным жестом забрасывает конечности в проход, по которому туда-сюда снуют заботливые стюардессы, в упор не замечающие вызревающий в салоне самолёта конфликт.

— Уберите ноги! Сейчас мы будем развозить еду. Как мы проедем здесь с тележками?!

— Верните всех в вертикальное положение! — стенает несчастный, скрутивший конечности легкоатлета в улитку-завитушку, прилепив их к спинке впереди стоящего кресла.

— Не вернусь! Мне так удобнее! — орёт дама, откинувшаяся в кресле первой. — Имею право. Лечу транзитом из самого Магадана!

Во временно повисшей и тревожной тишине раздаётся тихий вкрадчивый голос с небес: командир корабля сообщает, что прямо сейчас всем страждущим будут предложены напитки и еда. Одновременно загорается табло пристегнуться, разоткинуться, иллюминироваться.

— Ох! — с облегчением вздыхает пассажир, на котором уже никто не лежит и в спину никто не стучит, с вожделением разминая длинные конечности, в обычное время не доставляющие ему особых хлопот.

Болезненные вирусы

Где-то во Фрязево, дачные посёлки

Нет, только в маске и с санитайзером. И чтобы в метро, и там, где народ скопился, обязательно в маске. А потом руки: пшик-пшик. Нет, пшик-пшик-пшик. На руках пальцев много — каждый надо охватить. И мизинчик, мизинчик не забыть тоже. Им удобно кончик носа почёсывать, и если в уголках губ что-то застряло, ковырнуть там кончиком ноготка мизинчика, который для этой цели всегда чуть длиннее, чем на остальных пальцах. А вирус коварный, — тот везде. Он же обильными осадками вычихнут или выкашлян изо рта болящего прямо на благую почву здорового организма. И как только туда попал, сразу очень живенько начинает размножаться. Пшик-пшик на него, чтобы не было ни его, ни потомков его! Аминь!

— Господя, зачем маску-то нацепили?! Посмотрите на него! — презрительно передёргивает крупными открытыми плечами, припалёнными жарким дачным солнцем, дама того уязвимого возраста, которому Роспотребнадзор настоятельно рекомендует носить защитную маску в местах скопления народа. А магазин — это скопление продавцов и покупателей. Правда, вероятнее всего, при встрече с токсинами этой дамы вирусы должны тотчас инактивироваться, выпасть в осадок и моментально исчезнуть, словно их и не было.

А наш герой, скромно выбирающий продукты в дачном магазинчике, в котором цены свободно летят в дальнюю даль, а посему больше похожи на заграничные, то есть в своём полёте вышедшие за разумную грань, с лицом учёного, от которого всё время ускользает важное открытие, пытается вычислить, сколько стоит килограмм тараньки, если за одну худенькую рыбку, ребристую и пересушенную, выловленную, наверное, в прошлом году в местной речке-желтушке, ему предлагают заплатить четыреста рублей. Это ж сколько килограмм-то стоит? Тысячи две, не меньше! Это ж почти осетра можно купить!

— Чего маску нацепил? — не унимается вирулентная дама, стоящая где-то рядом с таранькой и явно требующая пристального внимания к себе.

— Я недавно из Турции. У меня и ПЦР есть. Отрицательный. А у вас? — на всякий случай вежливо интересуется наш герой, до сих пор не понимающий, почему подмосковная худосочная таранька вдруг стала дороже астраханской воблы с икрой и претендует на место рядом с осетром.

— Что? — поражается неожиданному вопросу дама с открытыми плечами, вывалившимися из цветастого платья-халатика дачного фасона.

— Ну, я вот и привит, и с тестом даже. А вы?

— А что я?! Прививки не спасают, тесты не помогают, — опешила дама и отошла от опасной тараньки. — Мне, пожалуй, булочек с маком и вот той минералки, — переключилась она на продавщицу, скромно улыбающуюся во время диалога клиентов магазина.

— То-то и оно, что не спасает. Вот и боюсь — вдруг какую заразу в самолёте схватил.

Сколько же стоит килограмм этой чёртовой тараньки? Две тысячи, что ли? Не перестает удивляться наш герой, добавляя к трёмстам рублям ещё одну бумажку и расплачиваясь с довольной жизнью продавщицей.

— А вы такой молодец. Из Турции только прилетели и сразу маску надели, — слышит он уже удовлетворённый щебет дамы с булочкой. — И Бидон заболел. Да ничего его не берет! Господи!

Внезапно разволновавшаяся дама со смаком и минералкой, облегчив кошелёк и душу, направляется к выходу, исподтишка бросая заговорщические взгляды на нашего героя.

— Чтоб он сдох!

— Кто? Вирус?

— Ничто его не берёт! Ничто! — стеная, прошла она мимо нашего героя, слегка двинув того локтем, под которым зажала пакет с булочками и минералкой.

Наконец, расплатившись за «золотую рыбку», озадаченный герой, сняв маску и плеснув санитайзер на руки, чтоб ничто не пристало, побрёл в сторону дач:

«Кого она имела ввиду? Хотя, какая разница — ничто его не берёт!!! Интересно, почём у них пиво к тараньке? Гулять так гулять! А то вирусы вокруг. Да, и санитайзером на тараньку плеснуть не помешало бы: мало ли кто на неё чихал и чего ей желал!»

Помощь скорая

Таки заболел! И маска не спасла, и санитайзер иже с ней. Я всегда, как только в толпу внедряюсь, которая в закрытом помещении скопилась, сразу медицинской маской прикрываюсь. Для надёжности и чтобы здоровье не пострадало. А как оттуда выхожу, то маску — долой и на руки пшик-пшик санитайзером. Удивительно, как и где умудрился прихватить заразу? Хотя, чему удивляться-то? Никто ведь маски не носит! Только раз в метро заметил группу китайских туристов: все, как один, в масках. Дисциплинка, однако! И я с ними в вагоне — тоже китаец, потому что в маске. Они дружно вышли на станции, и всё — остался я один супротив всех вирусов и микробов. А вирусов вокруг полно: сидят и ждут, голодные, к кому бы прицепиться. Организм же у меня деликатный, хоть и прививками укреплённый, поэтому лапки с готовностью поднял и тотчас сдался на милость узурпатора.

А как всё хорошо начиналось! С другом в приятной атмосфере по фужеру пива выпили. Смотрю — другу хорошо. Он даже второй заказать собрался. А мне что-то, наоборот, плохо стало. И уж второй точно не войдёт — из меня и первый того гляди выплеснется. Ну, в такой ситуации остаётся только одно — ретироваться домой и бегом в кровать, предварительно заглянув в удобства. Поэтому, сославшись на то, что, похоже, я внезапно не в себе оказался, спешно покинул питейное место.

Но уединение в домашних удобствах не помогло — облегчения не случилось. Кости ломило, голова раскалывалась, а тело горело жарким пламенем и требовало скорейшего охлаждения, потому как ему снаружи было невыносимо жарко — август решил побить все температурные рекорды, — а внутри, в самом теле, судя по всему, произошло внезапное извержение вулкана.

Может, это солнце во всём виновато? День-то был солнечный, вид — панорамный, из теней — только силуэт со-фужерника напротив. А этого, согласитесь, чтобы уберечь деликатный организм от перегрева, вовсе не достаточно. Вот и ударил солнечный кулачок по темечку, по неприкрытым шапкой мозгам! Температура к тому же поднялась самая что ни на есть солнечная: сорок. Хорошо, что в доме лекарственные запасы имеются. Осталось только доползти до стакана, плеснуть в него воды и принять в себя жаропонижающую таблетку. Еле дополз. Лихо плеснул, аж на паркет что-то пролилось. Но не до пролитого. Принял таблетку. Жду. Никакого жаропонижения не наблюдается. Может, градусник вздумал бастовать, и ртуть от удивления на сорока градусах застыла? Взял другой, электронный, модный. Ко лбу приложил. Так тот разок жалобно пикнул и вырубился: сначала пунктиры по экрану побежали, а потом и сам экран погас. Мол, я с такой критической температурой работать отказываюсь: у меня батарейки сразу садятся.

А мне что делать? Как с такими градусами прежней жизнью жить? Придётся профи вызывать, чтоб охладили тело до градуса, совместимого с жизнью.

Усилием воли собрав варёные мозги в кучку, посетовал на своё самочувствие оператору скорой. Услышал заветное: ждите! И смиренно лёг ждать. И часы на всякий случай перед собой положил, чтобы торопить взглядом время. Скорая домчалась на удивление быстро: не успел даже начать страдать по причине нерасторопности здешнего здравоохранения, как вдруг услышал спасительный вой сирены. Приехали спасители! Выполз в коридор, заранее распахнул дверь и прилёг горячим телом на косяк, плотно к нему прижавшись.

Из лифта вышли двое мужчин. Один, который по всей видимости доктор, потому что хмурый и серьёзный, с порога сразу про ванную комнату спросил и туда направился. Второй — помоложе и в тех местах, где руки, весь синий, потому что в наколках, с чемоданчиком и в маске, решительно в комнату двинулся. И я за ним, покачиваясь и за стенки хватаясь, поплёлся. Но про себя отмечаю, что у бригады вид такой жизнеутверждающий и немного домашний. И если бы не белые халаты, то прям ребята с нашего двора! Никаких тебе комбинезонов, респираторов, защитных очков. Сразу где-то внутри полегчало как-то. Даже на кровать не лёг, а сел и шутить пытаюсь: что ж вы так легкомысленно оделись к такому горячему пациенту? Но синий — ни-ни. На шутки мои не реагирует. За руку схватил и «прищепку» на палец крепит. Не прищепку, конечно, — дыхание моё специальным устройством проверяет. Любопытствует, много у меня ещё кислорода осталось или весь сгорел, как только в раскалённые лёгкие попал.

— Ну как?

Интересуюсь. Молчит. Но, видимо, достаточно ещё кислорода. Потому что из чемоданчика ничего особенного доставать не стал. Тут и второй, приняв ванну, в комнату вошёл. Ну, я опять наводящие вопросы задавать начал: а не это ли со мной приключилось, от чего прививки не спасают и маски не берегут? Теперь оба не отвечают. Тот, который руки помыл, бумажку длинную вытащил, ручку достал и сам начал мне вопросы задавать. А у меня температура солнечная, поэтому я иногда, видимо, невпопад отвечаю и шутками сыплю странными. А какой спрос с горячей головы? Решили они сначала мне температуру сбить. Тот, который синий, чемодан наконец раскрыл и в шприц что-то набирает. И с этим делом ко мне идёт, велит к нему спиной повернуться. А у меня, хоть голова и горячая, а помню: руки-то он не помыл! Безобразие выходит полное.

— А вы руки помыть не хотите? — вежливо намекаю ему, чтобы он в ванную заглянул.

— Так не внутривенный укол же, — ухмыляется.

— Всё равно. Вы хоть и в маске, а руки помыть полагается. Мало ли что у вас на них. Может, другого больного трогали. А теперь ко мне с манипуляциями лезете.

— Да не лезу я к вам. Вот ещё! Больной какой строптивый. Подставляйте место для укола. У меня шприц одноразовый!

— А вы руки сначала помойте!

Чувствую, температура от возмущения ещё на градус повысилась. Наверное, все сорок один уже есть. Прям горю. А в том месте, куда укол полагается, испарина возникла, и трусы к ней прилипли. Неудобное обстоятельство! Я потихоньку их отлепить пытаюсь, аэрацию незаметно создаю. А синий уже ухмыляться начал: видит, как я пальцы растопырил и резинку на боксерах оттянул и штанинами, словно веером, размахиваю.

Тут доктор, который в своём талмуде, наверное, целое сочинение успел написать, от писанины оторвался.

— В чём дело? Почему больной ещё не уколотый?

— Да вот не даётся. Капризничает.

Рапортует ему синий.

— Сейчас в инфекционку заберём с такой температурой. Чего с ним возиться?

— Не поеду я никуда. А ваш сотрудник пусть руки сначала помоет, а потом уже к больным прикасается!

— А ты что, руки не помыл?

— Так не внутривенное… Ладно. Уже иду.

В общем, укол мне сделали. И вопросы опять задавать начали. Что ел, что пил, где был, нет ли поноса, горло не болит? И палочкой в рот до самых миндалин залезли. А потом фонендоскопом в меня потыркали. Живот со всех сторон помяли.

Всё в порядке, говорят.

На прощанье ещё раз температуру померили. Охладел на градус. Это хорошо — им понравилось. Если вдруг ночью хуже будет, скорую вызывать велели.

А сами собираются. Чемоданчик складывают. А что со мной, не говорят. Я опять с вопросом, мол, от чего лечиться-то?

Доктор подбородок почесал. На меня оценивающим взглядом посмотрел.

Решил, похоже, что я уже охлаждённо-вменяемый и можно к диагнозу перейти.

— Ну, то, что у вас вирус, это однозначно. А какой именно, возможны варианты. Может, ротовирус, может, аденовирус, а, может энтеровирус. И ковид тоже очень может быть. Вы температуру сбивайте. А завтра вам медсестра позвонит. Если нужно будет, то и зайдёт.

— В смысле, нужно будет? А что, может, и уже не нужно будет, поздно, что ли?! — волнуюсь.

— Экий вы горячий! Ежели симптомы другие появятся, то зайдёт. А вы лежите, да за симптомами следите.

За сим удалились. Да, руки опять не помыли. Я хоть и горячий, но приметливый. И ведь без маски доктор был. Может, и мне снять её, к чёрту? Не, не буду. Вдруг они тоже какую заразу с собой принесли! Надо после них всё санитайзером побрызгать. А маску всё-таки сниму. Уф, дышать без неё легче стало. И пахнет после санитайзера так хорошо, жизненно! Таки выздоравливаю, похоже.

Как нас дома кот встречал

Кот встречал нас в коридоре. Предварительно старательно наточил коготки о когтеточку, стоящую аккурат напротив входной двери, потом с грацией пантеры приблизился к блудным детям, бросившим его почти на три недели на произвол судьбы. «Произвол судьбы» — муж и отец семейства — вошёл в дом вместе с нами, волоча за собой огромный и почти пустой чемодан, и тоже предстал пред суровые очи кота.

«Сейчас даст плюху, то есть тигра в глаз!» — подумалось мне, глядя в требовательную, выразительную, сосредоточенную на нас кошачью морду.

Но Кот задрал хвост и быстро помчался за нами и чемоданом в комнату, мешая нам туда идти, путаясь под ногами. Потом, когда все сели на диван, запрыгнул ко мне на колени и внимательно обнюхал. Нет, им не пахнет! Пришлось ему срочно обработать шею хозяйки своим языком и немножечко «причесать» им мне волосы, пока блудные и безответственные не стряхнули его на пол и куда-то опять заторопились, резко поднявшись с дивана. И тут Кот отчаянно кинулся нам под ноги, чтобы мы вдруг не забыли про него. А потом сразу занырнул в огромное чрево открытого хозяйской рукой чемодана и устроил содержимому нюх-контроль. Пахло хорошо — колбасой!

Кот как настоящий мужик ждал нас стойко, но слегка безразлично. Страдания его проистекали преимущественно во сне, в котором он находился большую часть дня и ночи. И по этой причине Кот умудрился особо не усложнить жизнь отцу семейства, выходя из затяжного сна лишь для того, чтобы заставить последнего открыть холодильник и накормить, чем бог послал. Муж в должности бога был щедр: кормить не забывал. И Кот, впавший во время нашего отсутствия в спячку, естественно, подобрел в боках и теперь, пытаясь играть, заваливается набок, так как его лапы разъезжаются на скользком паркете, с трудом удерживая внушительное брюшко, напирающее на них сверху.

Но, что действительно интересно, так это то, что Кот за время нашего отсутствия стал разговорчивее! И теперь постоянно подмявкивает, подмурмыркивает, следуя за нами по пятам. Хорошо, что был ватсап, и Кот каждый день слышал наши голоса, обращённые к нему и, возможно, даже видел наши сюсюкающие лица, недоумевая, кто нас засунул в эту маленькую тесную коробку.

«В общем, хозяева, с освобождением вас из этой во всех смыслах неудобной штуки! Мя-мя-муру-ру-ру!» — безостановочно повторяет он.