Но кто же родит меня?

Книга Макса Батурина «Гений офигений» в литературном контексте. Стенограмма презентации. Часть I

 

30 июня 2024 в формате Zoom-конференции состоялась презентация книги Макса Батурина «Гений офигений» (Выргород, 2024, серия «Поэты антологии «Уйти. Остаться. Жить»). Книга включает стихи томского поэта и прозаика Макса Батурина (1965–1997) и составлена на основе сборников, выходивших как при жизни автора, так и посмертно. В издание вошли архивные материалы и фотографии, предоставленные Центром документации новейшей истории Томской области.

«Макс Батурин, при всех его увлечениях, эскападах и розыгрышах, был сверхдисциплинирован. Он не мог быть просто редактором, он должен был становиться активистом литературы, ее создателем. Его спор с ведущими рокерами на равных, его совершенно необычные принципы публикации себя, далекие и от норм официального книгоиздания, и от норм самиздата — продолжение такой самодисциплины, напоминающей о русском модерне», — пишет Александр Марков, («Волга», № 5, 2024).

 

В разговоре о поэзии Макса Батурина приняли участие:

— Борис Кутенков — поэт, культуртрегер, составитель книги;

— Лев Наумов — прозаик, литературовед, главный редактор издательства «Выргород»;

— Ольга Аникина — поэт, прозаик, литературный критик;

— Егор Евсюков — поэт, литературный критик, аспирант и методист филологического факультета Томского государственного университета, редактор журнала «Таволга»;

— Шевкет Кешфидинов — поэт, прозаик, литературный критик, главный редактор издания «Культурная хроника»;

— Андрей Козырев — поэт, культуртрегер, главный редактор журнала «Четырёхлистник», соведущий проекта «Полёт разборов»;

— Даниил Пяткин — поэт, культуртрегер, студент филологического факультета Томского государственного университета, сооснователь литературного медиапроекта «Свободные ассоциации»;

— Елена Наливаева — поэт, литературный критик;

— Ирина Чуднова — поэт, литературный критик;

— Филипп Хаустов — поэт, литературный критик;

— Валерий Шубинский — поэт, историк литературы, главный редактор журнала «Кварта».

 

Расшифровка и подготовка стенограммы — Елены Кукиной.

 

Видео презентации смотрите здесь.

Скачать книгу можно здесь.

 

В этой части представляем выступления Бориса Кутенкова, Льва Наумова, Андрея Козырева, Даниила Пяткина, Егора Евсюкова, Валерия Шубинского, Ольги Аникиной и Шевкета Кешфидинова.

Выступления Ирины Чудновой, Филиппа Хаустова и Елены Наливаевой читайте во второй части стенограммы.

 

 

Борис Кутенков: Мы начинаем презентацию книги Макса Батурина «Гений офигений».

«Гений офигений» — это первое полноценное поэтическое избранное поэта Макса Батурина, прожившего 32 года и ушедшего в 1997 году. Подборка Макса Батурина вошла в третий том нашей мемориальной антологии «Уйти. Остаться. Жить», и в процессе работы над антологией стало понятно, что необходима книга избранных стихов, что, собственно, такой книги у поэта нет, а есть «самиздатские» рукописные сборники, составленные им при жизни, и вышедшие при жизни книги (одна прижизенная, одна посмертная). Но всё это не то что даже подзабыто, а малоизвестно. Есть представительный корпус подлинных и сильных текстов, частью неопубликованных, из которых должен был родиться большой сборник.

К книге мы шли непросто, и в какой-то момент казалось, что она вообще не выйдет. Какого рода эти тернии? Прежде всего это противодействие со стороны людей, которые предъявили права на творчество Макса Батурина, и если бы мы продолжали с ними диалог, книга могла бы не выйти. Не перестаёт это удивлять, потому что мной движет наивное представление, что люди, близкие поэту, должны быть заинтересованы в публикациях и соглашаться на взаимодействие в рамках общего дела. Но тем не менее, есть те, кто отрезает возможность диалога. Но я очень благодарен и тем, кто помогал.

Это, во-первых, друг поэта, Андрей Филимонов (признан Минюстом РФ иностранным агентом. — Прим. ред.), который консультировал нас по всем вопросам — от биографических до текстологической сверки вариантов стихотворений, которые различаются: то есть на сайте поэта, созданном его коллегами после его смерти, представлен один вариант, а в рукописях поэта, предоставленных нам Томским документальным Центром, зачастую другой. Всё это приходилось внимательно сверять, в этом была вторая сложность. И вторая благодарность — как раз Томскому документальному архивному центру, который предоставил нам около 600 сканов — рукописи, фотографии, всё это приходилось перерывать с коллегами, и нас ждало множество сюрпризов. Огромное спасибо Николаю Милешкину и Елене Семёновой; последняя успела поучаствовать в составлении фотовкладки, которая есть внутри книги, и её смерть тоже могла в какой-то момент остановить процесс — потому что нам непросто было пережить трагический уход Лены. Но всё же очень важной задачей было доделать после её ухода именно то, в чём Лена участвовала.

Также благодарность корректору книги Татьяне Евгеньевне Никольской, которая внимательно просмотрела книгу; с чем-то мы, конечно, не согласились, то есть приоритет был на стороне поэта, его представления о том, как должен выглядеть его текст, — как засвидетельствовано в рукописи.

Спасибо Ольге Аникиной, написавшей фундаментальный текст в качестве послесловия; на данный момент это самое основательное исследование поэтики Макса Батурина.

Как устроена книга? Когда я только взялся за неё в начале 2023 года, передо мной были два варианта работы. Первый — это руководствоваться собственно рукописными сборниками, которые составлял сам Батурин, и выстроить некую хронологию; второй — предложить более вольный, более авторский путь составления избранного. Я пошёл по второму пути, как и с предыдущими книгами серии (исключением была книга Гоши Буренина, которую успел составить сам поэт перед своей смертью; мы добавили в неё стихи, найденные в процессе составления книги, но всё же основной корпус — это свидетельство его авторской воли). Возможность узнать эту волю ушедшего поэта — редкость, и мы не знали, какой хотел бы видеть свою книгу сам Макс Батурин; сборники и даже единственная вышедшая при жизни небольшая книга не могут дать представления об избранном. Поэтому названия разделов придуманы составителем, мне очень важно подчеркнуть, что это не авторские названия; процесс составления был интуитивным и творческим, но хочется верить, что он в какой-то мере отражает путь самого поэта, несмотря на то, что не хронологичен. В таком составлении проявляются неожиданные взаимосвязи, они почти никогда не видны в процессе самой работы над композицией и проступают через время, что делает этот акт творческим и схожим с процессом написания стихотворения.

Я призываю не только говорить о Максе, но и читать его стихи. Давайте я осуществлю эту затею.

 

* * *

 Я хотел бы снять и выбросить
брюки, рубаху и майку
и остаться в одних трусах и носках.

Я хотел бы читать только рекламный проспект
Томской областной конторы по прокату кинофильмов.

И ещё я хотел бы посвятить жизнь
выращиванию карликовой яблони…
И чтобы все дни были самыми длинными в году.

5 февраля 1988

 

* * *

 Это входит сестра
тянет руки к огню
моет яблоки тёплой водой
говорит на улице май
посмотри это сад за окном
выйди потрогай листья
гладь зелень травы
вдохни запах заката
жарься на вертеле вечера
поливай себя белым вином ветерка
посыпай себя красным перцем луны
ешь себя белыми зубами звёзд
земля зовёт тебя чёрным шёпотом тьмы
немые звери тихо идут к тебе
их гладкие головы жмутся к руке
их жаркие языки лижут руку
их пепельные глаза смотрят в лицо
дай им немного себя
раствори в них свою пустоту
расскажи им про страшные сны
о летающих призраках лжи
о предутренних стонах про ночь
о запутанных пальцах огня
тянет руки к огню
моет яблоки тёплой водой
закрывает неслышную дверь
тянет руки к огню

 

Лев Наумов: Выход этой книги — большая честь для меня лично и для издательства в целом. Я не думаю, что отниму у вас много времени, я хотел сказать буквально несколько слов.

Если третий том антологии, который упомянул в своей речи Борис, был для нас, для издательства «Выргород», плановым изданием, мы какое-то время дозревали и хотели её выпустить, то книга Батурина стала в каком-то смысле неожиданностью. Честно говоря, я изначально не предвидел и не предписывал ей той роли, того значения, которое она потом обрела, и для нас в том числе. Мне кажется, что вся ситуация, которая связана с Батуриным, чрезвычайно характерна, если угодно — типична в своей вычурности, очень и очень свойственна нашему культурному ландшафту, особенно — удалённому от крупных городов. Когда без почвы, без какой-то чёткой сцепки с огромной культурной традицией, без непосредственного влияния сообщества (Батурин был в действительности изолирован от московской или петербургской, ленинградской поэтической тусовки), вырастает плод невероятно яркий, невероятно самобытный. Может быть, даже не имеющий потенциала сопоставления с чем-то другим, но без почвы. Мне кажется, что это весьма и весьма типичная для нашей страны история, и мы чрезвычайно счастливы, что эта книга именно в нашем издательстве увидела свет. Я от всей души благодарю всех составителей, включая Леночку, которой, конечно, нам в высшей степени не хватает. Спасибо, Борис, спасибо, Николай, и спасибо Максу за корпус текстов, который наполнил эту книгу.

 

Б. К.: Спасибо, Лев. Давайте послушаем организатора этой конференции, поэта и литературного критика Андрея Козырева. Андрей, какое впечатление на тебя произвела книга?

 

Андрей Козырев: Я рад, что у нас проходит презентация этой книги, потому что я нахожусь в Омске, относительно недалеко по сибирским меркам от Томска, где жил Макс Батурин. Я прекрасно понимаю обстановку, в которой он творил: географическая оторванность от основных центров литературного авангарда. Я в своей онлайн-школе читаю курс по поэзии Свинцового века. Я определяю Свинцовый век в русской поэзии как период общественной глухоты к поэзии, который начался с подавлением оттепели в конце 60-х и продолжался до появления интернета и его широкого распространения уже в конце нулевых годов. Время застоя, время социальных неурядиц, время распада; время, когда люди часто не слышали поэтов. И поэты, особенно в провинции, но и в столицах также, погибали не столько от репрессивных акций, сколько, собственно, от глухоты окружающих, от серости, от ненужности, невостребованности. В таких условиях всё-таки кардинально отличалось положение художников, писателей в Москве и Петербурге от положения в провинции, тем более — в сибирской провинции.

На мой взгляд, ленинградская поэзия «Свинцового века» развивалась чаще всего, направленная внутрь и вглубь, нет — скорее — ввысь, московская — вширь, а поэты «Свинцового века», которые жили в провинции, как правило, направляли взгляд внутрь. Здесь же ситуация иная, здесь речь идёт о человеке, с одной стороны, тесно связанном с русским роком, но и в чем-то полемизировавшем с ним. Это человек, кардинально отличающийся от литературной обстановки в своем городе, в своей среде. Таким творить особенно сложно, поэтому я рад, что книга вышла и что в наши дни проходит её презентация. Практически в каждом городе были такие поэты большего или меньшего масштаба. Очень часто получается, что они оказываются невостребованы не только литературной общественностью своего города, но и даже родственники выступают против издания их стихов. В Омске такие ситуации нередки. К сожалению, есть поэты, книги которых вполне были бы востребованы, но родственники не дают согласия и сами не издают. Потому что ушедшие от нас поэты были часто людьми не самого лучшего семейного поведения, алкоголиками и так далее, поэтому отношение к ним у членов их семей часто недоброжелательное.

Эта книга — великолепный образец чистой поэзии, и я очень рад, что внимание к этой поэзии теперь на всероссийском уровне, что отчасти компенсирует отсутствие её признания при жизни в своем окружении. Как известно, нет пророка в своём отечестве, а в своей провинции тем более.

 

Б. К.: Спасибо, Андрей. Почитаешь ли ты что-нибудь из Батурина?

 

А. К.: Да, я прочитаю вот это стихотворение.

 

Всё осядет
и даже эта взвитая ветром пыль
просочится за двойные рамы
ляжет ровным слоем на книги открытки
карандаши в стакане
будильник старые пластинки тетради
И если я не стану бороться за каждый день
меня смахнут и забудут
так же как вытирают вездесущую пыль

 

Б. К.: Да, тут много говорилось именно о местной литературной общественности. Хотя мы сказали, что в процессе заочного общения с близкими и родственниками поэта мы не встретили какой-то радости, но, с другой стороны, были люди в Томске, которые вместе с нами ждали книгу. Это прежде всего поэты Даниил Пяткин и Егор Евсюков, которые присутствуют сегодня в нашей конференции. Даниилу Пяткину большая благодарность за то, что помогал распространять книгу. От него я услышал, что многие на самом деле в Томске были рады. Для того, чтобы ощутить эту радость, видимо, надо было уже выпустить книгу и, так сказать, её верифицировать. Поэтому хотелось бы спросить Даниила Пяткина и о самой книге, и том, как собственно её встречали в Томске, какие были отзывы, как вообще реагировали люди. Мне лично как составителю книги это безумно интересно.

 

Даниил Пяткин: Здравствуйте. Сегодня у нас очень много умных людей, поэтому я, наверное, буду отвечать за глупость и буду говорить о распространении, не о поэтике Батурина. С книгой до конца ещё не успел ознакомиться в силу работы и прочих вещей, и поэтому презентация у нас чуть-чуть откладывается. У нас должна быть презентация книжки, мы сделаем мероприятие, сделаем анонс в нашей группе «Свободные ассоциации». Я ещё размышляю над тем, каких людей позвать, чтобы они могли что-то сказать, чтобы это мероприятие состоялось. Пока книги, первые тридцать штук, я раздал во всякие государственные учреждения типа Дома искусств, мы передали в научную библиотеку ТГУ. Ещё я должен занести в Пушкинскую библиотеку, и также передавал её лично разным деятелям культуры, культуртрегерам, многим людям, которые так или иначе связаны с томской культурной тусовкой, в надежде на то, что они изучат книгу и спустя время изучения мы все вместе соберёмся и сделаем презентацию. На презентации уже обычные люди или читатели смогут изучить эту книжечку. Поэтому фидбэк, обратную связь я мог получить только в начале, в процессе дарения.

Я ещё не говорил с людьми об их реакции после ознакомления с книгой. Я им отдавал, они говорили «как интересно, спасибо», открывали книжку, находили какое-нибудь знакомое имя, название, говорили — «Ого, это про нас, про наш город». Особенно радовались в Доме искусств, тоже находили знакомые имена, с кем он общался. Это сработало — не побоюсь этого слова — таким маркетинговым инструментом — люди, когда находили что-то знакомое, больше чувствовали сопричастность к Максу, к тому, что он как-то привязан к городу. Когда я просто говорю «Макс Батурин», мало кто реагирует, не такая бурная реакция, как если за этим стоит большое количество людей, связанных с Томском. Поэтому будем ещё ждать обратную связь, от нас обязательно будет отчёт по мероприятию, по самой презентации книжки, которая должна состояться. Но пока только предпрезентация: мы раздали государственным учреждениям, людям. Люди рады находить знакомые вещи, имена, места в книге, ещё только взглянув на неё в первый раз. И, собственно, поэтому каждый томич, человек, который интересуется томской литературой, локальным текстом, может прийти в научную библиотеку ТГУ, в Дом искусств, скоро может прийти в Пушкинку и ознакомиться с книгой. Также можно будет книжку приобрести на презентации. Пока у нас первые эмоции, первые новости. Основное, конечно, будет после самой презентации, когда книга будет представлена на широкую публику, потому что пока она передавалась из рук в руки.

Когда я передавал книжку кому-то и когда люди открывали и видели какую-то фотографию Макса с кем-то, они порой узнавали этого человека. Для разных поколений это были разные люди, в основном старшие.

 

Б. К.: Спасибо, Даниил. Почитаете ли Вы стихи Макса Батурина? Я призываю всех читать и вне моих напоминаний. Мне кажется, очень важно, чтобы это звучало на презентации.

 

Д. П.: Да, мне кажется, сегодня должен каждый выбрать по стихотворению. Я выбрал два небольших на 43 странице.

 

Центр тела телецентр
огонечки лампочки
эх вернуться бы в плаценту
да к родимой мамочке

 

И на 103 странице стихотворение:

 

Я мучусь игрою во взрослого дядьку
я пью спирт
я курю папиросы
я посадил дерево
я издал книжку стихов
я целую тёток
я родил сына
я не мёртвый — я знаю
но кто же родит меня

 

Б. К.: Хорошо, спасибо. Что скажет нам Егор Евсюков? Очень интересно услышать стихи в Вашем исполнении, впечатления от книги. Ещё хотелось бы спросить, как проявляется в поэзии Макса Батурина такое явление, как томский поэтический текст? Вы наверняка много об этом знаете.

 

Егор Евсюков: Всем здравствуйте. Да, действительно, Макс Батурин, можно сказать, «модернист малой родины». Такое выражение, дефиницию ввёл Вячеслав Алексеевич Суханов[1] (не знаю, присутствует ли он с нами, я приглашал), который в университете, на кафедре истории русской литературы XX–XXI веков, ведёт соответствующий курс «Локальный текст. Творчество томских писателей». Батурин у нас изучается, и изучается с позиции, как я уже сказал, особняковой. Это на самом деле эсхатологическое мироощущение, что присуще всякому авангардному искусству, и вместе с тем неверие в свои утопии, что отличает неоавангардистов от предшественников. Всё это упирается в мрачную философию не только творчества, но и жизни.

И, говоря об этом «особничестве», следует отметить некоторую тенденцию тогдашней томской поэзии. Она представлена такими именами, как Олег Афанасьев, Виктор Лойша, Ольга Комарова, Елена Клименко. И так или иначе у каждого из этих поэтов находились эсхатологические смыслы, правда, по-разному выраженные. Да, это недоверие социуму, общественному строю, видение бытовой грязи и несуразицы, что не соответствует детской искренней вере поэзии в чудо. Оно возможно в повседневности, но никто его не видит. Батурин, наверное, радикальней всех это увидел, хотя он вошёл позже в томский и российский, советский литературный процесс. Что важно: мы обсуждали его тексты, и не столько на курсе локального текста, сколько и между собой, и в общежитии. Я помню, мы сидели с Даниилом, охали и ахали, как это всё рифмуется с современными тенденциями. Ведь и «Свободные ассоциации» росли на почве недовольства, видения некоторого тупика. «Поэзия тупика» — ещё одно из определений батуринского творчества. Можно сказать и так, ведь тупик есть не что иное, как одиночество, невозможность никому передать красоту, любовь, показать этот мир. Поэтому приходится прибегать к модернистским приемам. Это и сюрреализм, и поток сознания, и элементы из поэтик ОБЭРИУ, языковая игра.

Но вместе с тем Батурин — очень тонко видящий человек, полно видящий. Он способен проникать в эту бытовую ткань повседневности, видеть в ней бытие. Я говорю немножко пространно, но вот такое интеллектуальное осмысление. Если говорить о личных переживаниях, то, конечно же, это боль, которая стоит за этим мироощущением, понимание, что в таком социуме и в такой среде невозможно реализоваться. Это видение никому не нужно, и отсюда невыносимая боль повседневного и поэтического существования. Попытки некоторого эпатажа, когда они автобус сжигали, и прочие пьяные выходки… Это все проявление жизни, протеста против закостенения, но глубинные корни мы понимаем: это одиночество. Поэтому позвольте, я прочитаю одно стихотворение; мне кажется, по-батурински ёрническое, пропитанное экзистенциалистскими смыслами.

 

* * *

Способ существования меня как белкового тела —
осознание никчемности себя самого
и всех нас, покусившихся на строительство небоскребов
и выкачивающих со счастливой улыбкой нефть и газ.

 Самое гнусное дело — гибель пророчить народам.
Но участь Стеллеровой коровы всех нас ожидает,
если не станем думать головой:
тут случайно прав Иоанн Богослов.

 И если Библия не издается тиражами решений съездов,
то это не значит, что конец света не придёт.
Ну, а на бумаге всё выглядит очень красиво,
особенно про квартиры к 2000-му году и безъядерный мир.

 

Здесь слышатся интонации сопротивления техногенному… хотя, какое техногенное в Томске… это, скорее, грязная бытовуха, хрущёвки… Невозможность обрести искомую свободу, о чём очень хорошо писала Ольга Аникина, сополагая Батурина с рок-поэтами. Ведь это тоже важно — ощущение свободного человека в несвободной среде. И наверное, это главный, к сожалению — трагический — пафос батуринской поэзии. Спасибо.

 

Б. К.: Спасибо, Егор. Хочется еще спросить — правильно ли я понимаю, что в Томском государственном университете, на филологическом факультете, если я правильно называю, проходит спецкурс по Батурину? Или это одна из тем спецкурса?

 

Е. Е.: Это одна из тем спецкурса.

 

Б. К.: Это довольно необычно — проходить современного поэта, тем более малоизвестного. Не могли бы Вы рассказать, кому пришла в голову такая замечательная идея и как студенты реагируют на творчество Батурина?

 

Е. Е.: Да, большое спасибо Вячеславу Алексеевичу Суханову, который, к сожалению, сегодня не присутствует. Я его приглашал, и думаю, он бы сказал больше из этой внутренней кухни, потому что это его идея и интенция — привлекать томских поэтов, и ныне живущих, и, к сожалению, ушедших, и их поэзию для осмысления. Осмысление — тоже плохое слово, скорее это — знакомство с мироощущением, попытка к этому приблизиться. Потому что ведь не всё тут объяснишь по букве филологии.

Как студенты реагируют? Конечно, обычно авангардные формы не понимаются большинством: отпугивают и поток сознания, и культурная игра, и деконструкция. Все это видится некоторой искусственной сделанностью. Были такие люди, в основном почему-то девушки. Видимо, должно преобладать чувственное (простите за сексизм) в поэтическом видении. Но некоторые люди, скажем, я и Олег Вялов, тоже томский молодой поэт, заражались Батуриным. Да, это переворачивало, это выводило к общему корню чувствования, и более того, хотя бы немножко объясняло наше положение, что мы из себя-то представляем. Потому что у нас тоже модернистские, авангардистские практики; то ли это специфика молодости, пока «прёт», но общая нотка есть. Спасибо за вопрос.

 

Б. К.: Большое спасибо за ответ. Это было очень интересно услышать. Хочется спросить Валерия Шубинского. Валерий Игоревич, была ли для Вас открытием поэзия Макса Батурина, в какой контекст бы Вы ее встроили, и есть ли за что ее покритиковать?

 

Валерий Шубинский: Сегодня прозвучали слова о том, что время с конца 60-х годов до появления интернета было временем отсутствия интереса к поэзии, упадка интереса к поэзии и т.д. и вообще трудным для поэтов временем. Меня это очень удивило. Потому что у нас в Петербурге, как и в Москве, это было время невероятного расцвета поэзии. В Петербурге/Ленинграде в 70-е, в 80-е, в 90-е одновременно работало такое количество прекрасных поэтов, прекрасных мастеров, что это можно сравнить только с Серебряным веком.

Но так было в столицах. А поэты, которые в то время работали в провинциальных городах (тем более в режимных городах, тут в предисловии сказано, что в Томск практически не пускали иностранцев) — представляю себе, в какой изоляции они были тогда. И в изоляции не только от того, что делали их собратья (в основном вне печати до конца 80-х гг.) в Петербурге и в Москве, но в изоляции и от значительной части классики, которая тоже распространялась в самиздате, этот самиздат до провинции не доходил.

И конечно, я очень жалею, что многих поэтов, которые работали вне Петербурга и вне Москвы, я тогда не знал. Мы ровесники с Батуриным, мы одного года рождения, но я, естественно, о нём никогда не слыхал, а он, вероятно, никогда не слышал обо мне и о многих других людях, которые работали в Ленинграде, в Москве и т.д.

Такое бывает и сейчас. Я шесть лет назад побывал в Новосибирске, открыл для себя совершенно замечательную новосибирскую поэтическую школу, о которой я ничего не знал, начиная с Александра Денисенко, Юлии Пивоваровой… Я знал только Анатолия Маковского и Виктора Iванiва. У меня было ощущение, что Iванiв такой чудесный цветок, расцветший в пустыне. Оказалось, что там за этим стоит поэтическая школа, включая работающих сейчас прекрасных поэтов — Антона Метелькова, Олега Копылова…

И несомненно, такая же школа существует в Томске. Она существует в любом городе России, сравнительно большом, начиная от 300-400 тысяч. Но сейчас, конечно, всё облегчается существованием интернета, существованием каких-то общих сетей и т.д. Тогда было иначе.

И на этом фоне, конечно, совершенно удивительно то, какие стихи писал Батурин, стихи, совершенно не только лишённые провинциальности, не только находившиеся на острие того, чем жила тогдашняя поэзия, но и в том числе опережающие её, потому что некоторые из этих стихов как раз очень и очень живо и современно звучат сейчас. Нет ощущения, что они написаны десятилетия назад.

И конечно, думаешь о том, что читал этот поэт. В каких пределах, скажем, он мог во второй половине 80-х гг. читать ОБЭРИУ? Заболоцкого мог, конечно. Возможно, также Хармса, Вагинова. А Введенский? Я честно скажу, что я сам в середине и даже во второй половине 1980-х только начал для себя открывать Введенского, притом что у меня были знакомые филологи, которые этим занимались. И понятно, что до Томска это ещё хуже доходило. И тем не менее, он писал стихи, которые это всё помнят, которые помнят и Введенского, и Вагинова. И в то же время это стихи, в которых как-то очень интересно, и сложно, и гротескно отразился опыт советской провинциальной жизни, каким он был. Не идеализированный, не романтизированный образ, который потом создавался в 90-е гг., положим, у Бориса Рыжего, а провинциальная жизнь, какой она была (на самом деле она была совершенно страшной).

Читает стихи.

 

Б. К.: Спасибо большое. Видно было, что Вам чтение стихов Батурина доставляет физическую радость, что от них весело.

 

В. Ш.: Да-да, это хорошие стихи.

 

Б. К.: Когда мы с Колей Милешкиным и Леной Семёновой составляли книгу, мы тоже очень много смеялись. Несмотря на то, что судьба поэта трагическая и в целом книга оставляет впечатление депрессивной, если брать целостный корпус текстов, всё равно от отдельных стихотворений очень много смеха из-за их афористичности, из-за неожиданных метафорических ходов. Я хотел спросить. Вы говорили, как я понял, в основном про вторую половину 80-х, когда те же обэриуты едва начинали издаваться, но ведь был же и период 90-х. Как вы считаете, это время, условно с 1991-го до 1997-го, последнего года жизни Батурина, могло как-то изменить круг его чтения?

 

В. Ш.: Оно, конечно, изменило круг чтения, но его поэтика к этому времени уже сформировалась. Конечно, в 90-е годы все всё читали. Но в общем поэтика сформировалась уже в 80-е, очень рано. Уже очень взрослые стихи написаны в 20-21 год и так далее. И стихов 90-х, как я понимаю, меньше. В книге их меньше.

 

Б. К.: На самом деле не все стихи получилось датировать. Мы проставили датировки только к тем стихам, про которые мы точно знали, когда они написаны. Да, я Вас понял, спасибо за комментарий, и я рад, что Батурин Вам понравился.

Сейчас хотелось бы спросить Ольгу Аникину. Ольга, я очень рад, что Вы присоединились к нашей конференции. Мы уже говорили, что Вы — автор фундаментального послесловия, которое на данный момент остается лучшим исследованием поэтики Макса Батурина. Других таких серьёзных исследований просто нет. Расскажите, пожалуйста, о том, как Вы писали это послесловие, как Вы входили в поэтику Батурина.

 

Ольга Аникина: Спасибо, Борис. Во-первых, спасибо за эту работу, она мне была действительно интересна. Я писала послесловие как раз, наверное, это было год назад, правда, Борис? Я писала его именно на этих комаровских дачах, на даче Елены Шварц. Вот здесь, непосредственно в этих стенах. Я сама была… не сказать чтобы в очень приподнятом состоянии. Я тоже выходила из непростой эмоциональной дыры. И поначалу тексты Батурина, конечно, меня утянули за собой. Но обычно я не ограничиваюсь чтением только тех текстов, которые мне предоставляют редакторы, я начинаю искать в сети что-то еще. И удивительным образом мне в сети попались несколько выпусков «A la поватых страниц» — альманаха, который Батурин выпускал в Томске в середине и в конце 80-х. «A la поватые страницы”» назывался этот альманах, и уже в самом названии присутствовала словесная игра. Именно в этих альманахах Батурин впервые попробовал себя как очеркист. Он писал очерки как раз об обэриутах.

Валерий сказал, что удивительным образом круг чтения у Батурина был довольно широк. Это объяснялось тем, что он часами просиживал в спецхране, в хранилищах библиотеки, и работал с материалами, которые не разрешалось выносить. По воспоминаниям, он читал стихи, какие-то воспоминания, мемуары, делал записи от руки, то, что успевал, набрасывал от руки в блокноте. Стихи того же Ивнева или Асеева он переписывал от руки целыми тетрадями. Потом приходил домой и ещё под впечатлением от прочитанного, по горячим следам, писал свои очерки, в которых он пытался и какую-то просветительскую миссию нести, и проводить минимальный литературоведческий анализ. Нам, искушённым в более сложных текстах, может показаться, что это какая-то ученическая работа. Но именно в таких самиздатовских, напечатанных на машинке текстах видно, как поэт искал строку, искал нужное слово для того, чтобы определить своё отношение к тем находкам, которые он выкопал в хранилище.

И что еще меня удивило и порадовало в этих «аль-монахах», это абсолютная их жизнерадостность, то, насколько эти тексты отличались от корпуса текстов в нашей книге. Это другая сторона Макса Батурина, его ёрническая сторона, шутейная, где, в общем-то, был простор для словотворчества, для игры, для каких-то совершенно будетлянских экспериментов. И это дало объём в понимании этого автора, ещё сильнее убедило в серьёзности его подхода, дало мне возможность какого-то воздуха в этих тяжёлых текстах.

В общем, вот такой опыт. Чем больше я в них вчитывалась, тем они мне казались и глубже, и умнее, и ближе к моему личному восприятию. Особенно в тот период. И они меня, в общем-то, в итоге не утопили, а наоборот, некоторым образом как-то поддержали.

Когда говорил Валерий, мне хотелось сказать: «Да, я знаю, я знаю, как он читал». Я представляю себе эту работу в спецхране, я помню, как в Новосибирске, например, сложно было достать некоторые сейчас очень доступные книги по античной литературе. Я в своё время увлекалась, как раз это было в 89-й и 90-й годы. И мне тоже это всё не выдавали. Сидела в новосибирских библиотеках, детских. Не в научных, не в университетских. Но я помню, как это было. То есть эти карточки, это сидение в зале. Вот. Стихотворение.

 

Лимонных вересков голубоглазый гений
радиактивный валенок вот слово привязалось
значит снова нужно полюбить благоуханье дерева
и батарей звенящую усталость

они не могут ничего не значить
вооружённые страницы в две колонки
журавль улетел застыли липы плачут
слепые торгаши одеколоном

всё мельче мельче и совсем исчезнет
останется лучиться перестанет
нежданно неожиданно болезненно
оглохла музыка сломался итальянец

 

Б. К.: Спасибо огромное, Ольга, и за выступление, и за послесловие. Очень много важного Вы вспомнили. С одной стороны, так неожиданно услышать о книгах, которые не выдавали, с другой стороны, это время к нам возвращается. Действительно, это наша реальность, и всё больше не выдают в библиотеках.

 

О. А.: Их было мало, Борис, этих книг, и они не везде доходили, и на эти книги была большая очередь, я это тоже прекрасно помню.

 

Б. К.: Да, и Вы сказали «Я знаю, как он читал», понятно, что речь шла о его круге чтения, но всё-таки хочется напомнить всем, что у нас есть видеозаписи Макса Батурина. Сохранилось чтение его стихов, там немного, но в интернете желающие могут найти. Благодаря издательству «Выргород», которое сделало пост, я недавно обнаружил совершенно неизвестную мне видеозапись. Я перепостил это «ВКонтакте», все желающие могут найти там по запросу «Макс Батурин. Гений Офигений», или пролистать мою страницу. Там довольно хорошее качество, и есть такая возможность. Спасибо, Ольга.

Шевкет Кешфидинов написал рецензию на книгу Макса Батурина для «Учительской газеты». Шевкет, хочется спросить Вас, какие были открытия, чем Вас удивила книга, расскажите.

 

Шевкет Кешфидинов: Добрый день, дорогие друзья. С огромным удовольствием слушал всех выступающих, заслушался Ольгу, и со своей стороны тоже хочу выразить огромную признательность за чудесное послесловие.

Что я должен отметить, чего ещё не отметили. Мое знакомство с Максом Батуриным началось с III тома антологии, который мне Борис какое-то время назад вручил. И, чтобы не обмануть присутствующих, вот, все эти закладочки (показывает корешок книги с закладками. — Прим. ред.), и есть закладочка напротив Макса Батурина. Я не запомнил тогда его имени, но отметил несколько стихотворений, одно из которых сегодня уже прочитали. Стихотворение это меня очень впечатлило, «Мы достроим». Через какое-то время Борис рассказал, что выходит книга — по моему мнению, под офигенным названием, «Гений офигений». Может быть, я излишнее внимание оказываю семантике заглавий, но мне это всегда очень интересно. И, читая книгу Макса Батурина, понимаешь: всё это складывается, как гармошка, и где-то читаешь и думаешь — «гений», а где-то — «просто офигеть, как это всё здорово». И здорово, что всё это получилось.

Слушая людей, которые были приближены к Максу Батурину и к тому городу, где поэт жил и работал, чувствуешь: конечно, печально, что семья не отозвалась так, как бы хотелось, чтобы она отозвалась. Но, с другой стороны, сказать, что это единичный случай? Нет, такое бывает. Это семейная история. Здорово, что получилось, Борис. Здорово, что книга увидела свет и что есть сегодня возможность обсуждать, с интересом, с открытиями для себя. Я должен признаться, что немножечко завидую Андрею Филимонову (признан Минюстом РФ иностранным агентом. — Прим. ред.), который имел опыт сотворчества, содружества с Максом Батуриным. Наверное, это удивительный опыт — сейчас наблюдать, как твой друг-хулиган бронзовеет, и правильно делает, что бронзовеет, что его тексты начинают исследоваться. А сегодня мы уже узнали, что, оказывается, поэзия Макса Батурина стала частью курса в университете. По-моему, это нечастая история, когда про современного автора идёт обсуждение на таком высоком уровне.

Я немножко завидую Вам, Борис, и вашей команде, что у вас получилось это сделать, что именно вы занимаетесь популяризацией этого имени. И, наверное, по-настоящему я завидую будущим читателям этой книги. Верю, что презентаций будет ещё много. Это расхожая фраза, но здесь она очень уместна: каждый читатель будет находить что-то своё, и, если говорить о личных предпочтениях, я хотел бы зачитать фрагмент из одного стихотворения. Как сказала Ольга, она находила что-то, что её поддерживало и помогло не уйти на дно. Наверное, я был точно таким же читателем, который искал, за что зацепиться в тех книгах, которые ко мне попадали, и вот Макс Батурин мне эту руку помощи, наверное, протянул.

 

9.

Главное — твёрдо решить, что жизнь кончена,
и тогда наступает полный привет.
Тогда каждый день ощущаешь как бы последним днём
и радуешься ему как дитя, —
ибо это недопустимая роскошь —
горевать и убиваться в последний день.
Пусть даже и о себе.

 

10.

 То есть, жизнь-то, конечно,
не то, чтобы кончилась,
но покончено с ожиданиями от неё.
И не всё, конечно же, в кайф,
даже иногда многое не.
Но надо как-то, сохраняя спокойствие,
быть готовым к почти всему,
и, по возможности, не винить
ни в чём никого, —
так сейчас кажется мне.

 

Казалось бы, поэта нет много лет, а вот сегодня, в 2024 году, читаешь его стихи, и есть полное ощущение, как будто это написано в наши дни. За это знакомство я очень признателен Вам, Борис, и надеюсь, что у этой книги будет ещё много рецензий, много публикаций и отзывов, потому что и Макс Батурин, и проделанная вами работа безусловно этого стоят. Спасибо Вам за приглашение, за то, что дали сегодня выступить.

 

Б. К.: Вам большое спасибо, Шевкет, за добрые слова. Отдельное спасибо за закладки в антологии «Уйти. Остаться. Жить», потому что, искренне говорю, каждое внимательное прочтение мне безумно приятно. Это добавляет какого-то смысла существованию. И спасибо за рецензию в «Учительской газете», в том, наверное, последнем её номере, в котором я успел принять участие.

Что нам скажет Ирина Чуднова? Ирина, не буду задавать каких-то конкретных вопросов, просто очень интересно и приятно Вас услышать.

 

Продолжение следует…

 

 

[1] Вячеслав Алексеевич Суханов — литературовед, доктор филологических наук, заведующий кафедрой истории русской литературы XX–XXI веков и литературного творчества ТГУ. Специалист по новейшей русской литературе. Автор статей о проблеме художественной реальности, феноменологии и аксиологии художественного сознания. Исследователь творчества сибирских и уральских писателей (О. Афанасьева, В. Лойши, В. Крюкова и др.).