Сегодня мы публикуем рассказы двух прозаиков из числа участвовавших летом 2024 в семинаре Бориса Кутенкова. Семинар проходил под эгидой писательских курсов Шевкета Кешфидинова.
Елена Черникова
Левентик. Два рассказа
Елена Ануфриева родилась в 1982 году в Москве, по образованию экономист. Прозу начала писать в 2017 году в мастерской Александра Кабакова. Рассказы публиковались в журналах и сетевых изданиях: «Русский пионер», «Орел + XXI век», «Голубь Масиса», «Культурная Хроника».
Червонный
Каждый год с приходом лета прибрежный бульвар Ла Марин терял свою уютную респектабельность. Привычная симфония звуков из шелеста набегающих волн, звонких переливов смеха прогуливающихся горожан, чеканного стука каблуков спешащих курсантов Морского училища, тонула в буйной разноголосице праздника. От неприступных стен морской крепости, возведенной еще во времена римлян, до моста Националь гремела музыка. В первые дни июня в портовом Бресте на западном побережье Франции открывалась летняя ярмарка.
Ее начало совпадало с окончанием занятий в Морском училище. В гуляющей толпе то тут, то там мелькали синие мундиры. Лакированные козырьки фуражек взлетали ввысь в приветствии долгожданной летней свободы, карманы синих брюк выворачивались в поисках пары монет на цирковое представление или ставку в петушиных боях. Знаменитые бои гальских зазнаек! Самое веселье царило там: среди драки, азарта и крови! Сегодня к месту петушиных боев, где два красавца с металлическими шпорами уже начали свой танец, было не пробиться. Опоздавшие к началу выспрашивали у соседей, кто дерется.
— Вон большой, красный! Видишь? Хвост с зелеными перьями! Да выше тянись! Это Пламя! А другой маленький золотистый — тот Дукатик!
— Как Дукатика в пару с таким громилой поставили? Зашибет ведь махонького, он же карлик рядом с Пламенем!
— Не скажи! Дукатик, может, и карлик, а, видишь, как легонько на поворотах Пламя обходит. Хитрюга! Пламя на него уже который раз кидается, а этот быстренько лапками в сторону! На износ берет!
В улюлюкающей толпе за петушиной битвой наблюдали два выпускника Морского училища. Высокие, широкоплечие, они на голову возвышались над всеми зрителями. Так и торчали поверх всех две макушки — чернявая и русая. В крепких молодых телах сквозила уверенность запредельной силы, какая бывает только в юности, когда точно знаешь, что единственным ветром на твоем курсе будет фордевинд[1].
— Ваня! Ставь на карлика! Ставь! Он же твой тезка! Дукат на Дукатика ставит! Фортуна золото уважает! Увидишь, победит карлик! Выдохнется Пламя! — в азарте орал на ухо своему русому товарищу чернявый.
Ваня не слушал друга. Единственный в толпе, кто не делал ставку, подавшись всем телом в сторону ринга, он следил за петушиным танцем с запредельным напряжением, будто от исхода боя зависела чья-то жизнь.
Фортуна — редкая гостья в поединке неравных сил. Дукатик начал уставать. Его движения замедлились, что еще больше раззадорило Пламя. До столкновения оставались секунды.
Не дожидаясь первой крови, Ваня выскочил из толпы. Пошатываясь, дошел до каменного парапета, отделявшего город от сумрачно синих вод Атлантики. Толпа позади него неистовствовала. По бульвару Ла Марин, заглушая музыку, с топотом и свистом в едином порыве ликования громыхало: «П-Л-А-М-Я!» Провозглашая победителя, приветствовали смерть.
Шершавые камни набережной, впитавшие тепло солнечного дня, согревали дрожащие руки Вани. За все годы обучения в Морском училище Бреста он так и не смог привыкнуть к Атлантике: бескрайней синей стихии с белоснежным оперением, срывающейся на рев при малейших переменах ветра. Здешний ветер не привечал чужаков, пронизывая своей свежестью, пропитывал океанской солью. Иногда, стоя на набережной, как сейчас, — с закрытыми глазами, Ваня безуспешно пытался воскресить оставшийся в памяти легкий бриз, влажную горечь водорослей, выброшенных на морской берег, пропитавших не только серую гальку, но и, кажется, само море — Черное море…
Приближался ноябрь. Ветер вовсю гонял пожелтевшие листья по улицам Симферополя, а духота стояла как в конце лета. Осень определенно потерялась по дороге в Крым. Быть может, она застряла — там же, где и красные, — на Перекопе. Капитан второго ранга Арсеньев, служивший при штабе Врангеля, определил свою жену и десятилетнего сына Ваню на постой в Симферополь, подальше от штабных волнений, передохнуть и подлечиться после долгого отступления.
— Ваня, какой ветер нынче по курсу? — смеясь, спросила мама Вани, молодая, болезненно худая женщина.
— Левентик[2]! — прокричал Ваня, бежавший по бульвару навстречу горячему ветру с запрокинутой головой и расправленными в стороны руками.
— Тогда вам, юнга, надо налечь на весла! Дрейфуем в сторону цирка! — звонкий голос на последних словах сорвался в хрип, а после глубокого свистящего вдоха закончился надрывным кашлем. Летевшая вперед фигурка в безмятежности детства не заметила, как мама в изнеможении прислонилась к дереву, силясь унять кашель, неотступно мучивший ее в последние месяцы.
В те дни все говорили о неизбежном прорыве красных на Перекопе и последующей потере Крыма. Последние крохи спокойствия можно было сберечь только хватаясь за обыденную жизнь. Вот и спешили двое — мать и сын на представление бродячего цирка. Яркие афиши, расклеенные по городу, обещали невиданное доселе зрелище — «свободный полет под куполом цирка».
Цирковые номера были незамысловатыми, но веселыми. Дрессированные собачки, силачи, выбежавшие на арену посреди перебранки клоунов и поднявшие на руках сначала их самих, а потом того, кто имел неосторожность сидеть ближе всего к сцене. Этим несчастным стал мальчик в картузе с красным околышем, ростом не выше Вани. Он жалобно закричал, когда силачи начали перекидывать его друг другу как какой-нибудь мяч. Впрочем, при каждом броске он поджимал колени к голове и вправду напоминал мячик. В один миг, приземлившись на посыпанную деревянной стружкой арену, он отскочил в сторону и побежал вверх по натянутому канату, терявшемуся где-то под куполом шатра. Он бежал, покачиваясь из стороны в сторону, и полы его рубашки расправлялись как крылья. На самом верху он вдруг громко вскрикнул и камнем упал вниз. Публика охнула! Мама быстро закрыла ладонью глаза Вани. Крови не было! Мальчик приземлился на что-то круглое, наподобие ткани растянутое силачами в стороны, подпрыгнул вверх, снова упал и снова взмыл вверх. Он так смешно размахивал руками, охая будто от удивления при каждом взлете. «Свободный полет!» — гаркнул конферансье. Представление закончилось.
Позади циркового шатра стояли клетки с собаками. Ваня протянул одной из них, самой худой, горбушку хлеба. Собака благодарно тявкнула и жадно набросилась на хлеб. Тут же неподалеку, на солнышке лежал один из силачей. Ваня внимательно вгляделся в его лицо. Обветренное, красное и без малейшего раскаяния за издевательства над мальчиком. Ваня перевел глаза на могучие руки силача, один только его кулак был размером с дыньку. Шумно выдохнул и спросил:
— За что вы так зло поступили с этим мальчиком?! Это недостойно!
— Никола! Слышишь?! Я с тобой каждый день недостойно поступаю! — рассмеялся куда-то за спину силач. Из-за его широкой спины выглянул тот самый мальчик. Точнее не мальчик, это был карлик, ростом с Ваню. Без картузика его загорелое, перечеркнутое тонкими ниточками морщин лицо совсем не казалось детским. Яркие синие глаза весело смотрели на Ваню.
— Никола Червонный к вашим услугам, сударь! — сказал карлик, подмигивая Ване. — Если вам наш полет понравился, то уж не пройдите мимо. Будем рады любой благодарности.
— Иван! Арсеньев! — гордо ответил Ваня и затем еле слышно прошептал в сторону, — мама, подай ему.
— Ваня, так нет же ничего.
— Там шоколад мой. От папы. Его отдай!
Большая плитка с танцующей синей надписью «Сhoсolat» была выменяна отцом у спекулянтов за неделю довольствия. Ваня протянул чудно пахнущий шоколад Николе. Тот внимательно посмотрел на мальчика, взял гостинец и, крепко пожав детскую руку, исчез за спиной силача.
После представления мама слегла. Горячка продолжалась пять дней. На шестой — тридцатилетняя, совсем недавно полная жизни женщина тихо скончалась. Хозяйка дома, где они квартировали, выгнала Ваню на улицу, чтобы не мешал подготовить покойницу. Ваня колупал ногтем белую известку под окном их комнаты и прислушивался к происходящему внутри. Он никогда не видел, чтобы мама грустила. Она не унывала, даже когда при отступлении им пришлось ночевать в степи под бескрайним небом. Одна звезда в ту ночь упала. Можно было загадать желание. Он загадал стать моряком. Сейчас Ваня боялся заглянуть внутрь и увидеть маму другой. Без улыбки.
Улица гудела: «Прорыв!!! Перекоп прорвали!!!» Люди бегали, плакали, грузили вещи. Ваня смотрел мимо и все шел. Долго шел. Очнулся через несколько часов на том месте, где еще неделю назад стоял цирковой шатер. От него осталась примятая трава, повозка со сломанным колесом и пара клеток с собаками. Ваня присел в тени, у повозки рядом с клетками, прикрыл тяжелые веки и заснул. Проснулся от тычка в бок. Уже стояла ночь. Над ним склонился Никола.
— Ты чего тут спишь, малец! Мать весь город поди уже обежала.
— Нет, — Ваня громко засопел и спустя какое-то время прошептал, — нет ее больше.
— А батя твой где?
— У Врангеля. Капитан второго ранга Арсеньев.
— У Врангеля, говоришь… Так Врангель туды… Поди паруса уже поднимает. А ты тут сидишь киснешь, пока батя твой волосы на голове рвет, где вы с мамкой потерялись.
— Не потерялись мы… Он нас к себе вызвал… Только мама заболела, — еле слышно, запинаясь, отвечал Ваня.
— Эх! Свезло тебе малец! «Никола Червонный» тоже паруса поднимает. Если бы я за собаками не вернулся, так и сидеть тебе тут до прихода красных. А с ними не советовал бы якшаться.
— Папа их гнал уже!
— Гнал ни гнал, а теперь они нас погонют. Поднимай малец якорь и за мной. Курс у нас один: на Севастополь к капитану второго ранга Арсеньеву! — с этими словами Никола протянул Ване руку. Ваня доверчиво вложил свою ладонь, ведь глаза у Николы светились, как у мамы, добротой. И они зашагали вместе в кромешную темноту. Скоро показалась подвода.
— Макарыч принимай в отряд нового бойца, — Никола обратился к знакомому Ване силачу, запрягавшему лошадей. — Да не серчай ты! Надо мальцу помочь, к отцу отвезти. Не хочешь? Так я за него заплачу, — с усмешкой предложил Никола. — Червонец?
Когда повозка тронулась и чернеющие дома Симферополя остались позади, Ваня тихо спросил Николу, лежавшего рядом: «Никола, а почему ты Червонный?»
— У меня малец, когда я как ты был, тоже мамка померла. А брат ее, дядька мой значит, продал меня за червонец[3] отцу Макарыча в цирк. Вот и прозвали меня — Никола Червонный! А что? Я такой! Золотой! Фартовый! Когда Деникин стоял, так я у него при штабе знатно полетал! А вот красных не хочу… свободы с ними мало…
Повозка медленно катилась по степи, а Никола все рассказывал Ване о своих приключениях. Баюкал Ваню байками этот славный человек.
Насилу нашел Никола отца Вани в Севастополе. Несметные тысячи уходили в море. Перед самым отплытием Никола пришел прощаться. Крепко обнял, оцарапал щеку своей щетиной и прошептал:
— Никола — птица вольная… да на чужом берегу воля крылья ломает… Не серчай, Ваня… Я тут еще… в пламени… полетаю…
Так и расстались. Последнее, что помнил Ваня из тех дней, как Никола становится все меньше и меньше и наконец маленькой точкой исчезает.
Когда Ваня спустя несколько лет поступил в Морское училище во французском Бресте новые товарищи, не в силах выговорить его двойную фамилию, Арсеньев-Червонный, дали ему хлесткое прозвище — «Дукат».
Игрок Петя
— Да твой Гаске против Алькараса — как первый компьютер против искусственного интеллекта! Каменный век! Алькарас, знаешь, как этого старика сделает!
Нина Ивановна не расслышала, какие именно страдания ждут тридцативосьмилетнего Ришара Гаске от предстоящего теннисного матча с молодым испанцем Алькарасом. Она замерла при звуке знакомой фамилии — Гаске. Когда-то его матч с Надалем вот также обсуждал ее сын, Петя, яростно защищая неопытного в то время Гаске.
Двое мальчишек, с виду почти подростки, размахивая в споре руками, прошли мимо. Один из них сорвал с плеча школьную сумку и схватил ее обеими руками за ремешок как теннисную ракетку. Стойка и замах у него вышли почти как у великих теннисистов на выцветших постерах в квартире Нины Ивановны. Подвело юного спортсмена отсутствие опыта или, скорее, вес подручной ракетки: школьная сумка стремительно взмыла ввысь и, отягощенная учебниками, тотчас рухнула ему на спину. Досадная неудача только раззадорила мальчишку: сбросив сумку на землю, он с воинственным кличем погнался за своим другом, сложившимся пополам от хохота.
Нина Ивановна, застигнутая врасплох теннисным инцидентом по привычной дороге домой из банка, оказалась у порога теннисной школы. Здание из красного кирпича с медной табличкой, указывающей на первое место в городском рейтинге, было когда-то для нее родным. Здесь свои первые шаги в большом теннисе делал Петя. Отсюда его после победы на республиканском турнире забрали тренироваться в Англию. Впрочем, уже очень давно это место вызывало у Нины Ивановны грустные мысли, которые большую часть времени она гнала прочь. Как будто в отместку за все годы, когда она буквально пробегала мимо, чтобы не встретиться с прошлым, ее окликнули:
— Нина Ивановна, вы ли это!
Перед Ниной Ивановной возникло позабытое лицо. Первый тренер Пети. Годами ежедневных многочасовых тренировок она оттачивала его рискованные нестандартные удары, которые потом ломали соперников на корте. Сейчас навстречу Нины Ивановны со скоростью первой подачи летела сияющая улыбка чужой радости от внезапной приятной встречи.
— Боже! Нина Ивановна! Как я вам рада! Сколько лет! И ведь именно сегодня, когда я со своими ребятами разбирала игру Пети на Кубке Кремля. Как он? Как у него дела? Совсем нас позабыл! Последний раз, когда слышали, это были фотографии с Уимблдона. Спарринг-партнер самого Джоковича! Так сколько лет уж прошло! Десять?!
Нина Ивановна из вежливости растягивала плохо слушавшиеся губы в подобие улыбки. Она, не умея лгать, изо всех сил уводила разговор от подробностей нынешней Петиной жизни. Пусть хоть в школе гордятся.
— Петя сейчас в Дубае… Все хорошо… Да и как иначе: страна таких возможностей… Его туда после Москвы пригласили… А в Москве он тренировал… Несколько лет… Очень удачно… Теннисная школа… Известные ученики… Вот теперь новая ступень — Дубай…
О том, что ученики были известны своими именами не в большом теннисе, а в большом бизнесе и никто не тренировался у Пети больше пары месяцев Нина Ивановна по обыкновению умолчала, да и о роде занятий в Дубае тоже не упомянула. Как о таком расскажешь? Как объяснишь, почему в тридцать с лишним лет сын поменял карьеру тренера на роль гувернера. Пусть и в Дубае. Даже в медийной семье.
— Петя у вас выдающийся! Никогда не сдавался! Для него была только победа! А как следил за чужой игрой! Разбирал ее! Мы даже ставки в шутку с ним делали, на конфеты. Чтобы анализировал, умел вычислять победителя!.. Если б не травма! — последние слова вырвались у тренера случайно и радость, переполнявшая ее, ускользнула словно воздушный шарик, выхваченный из руки резким порывом ветра.
«Вы не научили моего сына главному, — мысленно ответила ей Нина Ивановна, — проигрывать… Мы не научили!»
До конца не понимая, что происходит в жизни сына, она чувствовала, что причина его неустроенности скрывается в неумении принять поражение, в неутолимом желании отыграться, порой любой ценой.
Тренер, помолчав, продолжила:
— Вы знаете… Лучше Пети у меня ведь не было ученика… Я, конечно, не сдаюсь, отдаю им все, что могу. Но… Вот он! Помню… как все ребята уже по домам, а он со стенкой все удары отрабатывает, пока сторож не выгонит… домой ни в какую…
Даже пустячный разговор способен стать для собеседника эйсом, если подать мяч в незащищенный угол. На последних словах Нина Ивановна вздрогнула и торопливо распрощалась. Пройдя несколько шагов, она встала, силясь припомнить, куда до этого шла и зачем.
Сердце стучало в висках. Линия горизонта, кое-где рассеченная башнями жилых массивов, чуть покачивалась. Нина Ивановна ощутила себя поплавком на легкой зыби прозрачного озера. В прошлом тоже спортсменка, она прекрасно умела оценивать свое физическое состояние: «Пять из десяти. Нужно стабилизироваться». На ближайшей скамейке дыхательными упражнениями она вернула себе ясность.
Задрожал телефон. Сообщение от Пети: «Привет! Перевела?» и спустя несколько минут — «Как сама?». В последние годы все общение с сыном сводилось к просьбе денег, ему вечно не хватало. Он правда всегда обещал вернуть. Через пару дней. Пара дней превращалась в месяцы. Годы. Нина Ивановна перестала считать. И задавать вопросы. Ближе к концу месяца, когда от денег, которые она выручала от сдачи родительской квартиры, оставалось совсем ничего, сын пропадал. И только зеленый огонек на его странице в социальной сети, светивший ночи напролет, успокаивал, сигналил ей — «живой».
После нескольких минут отдыха Нина Ивановна поспешила домой. К новой серии турецкой мелодрамы. По вечерам, затаив дыхание от экранных страстей, разворачивающихся на далеком берегу, она почти забывала про свою боль. И только букмекерская реклама «Поставь на спорт! Будь чемпионом!» назойливо предлагала ей и другим зрителям многомиллионной аудитории быстрые легкие деньги, ставя на паузу экранную историю, ломая чью-то реальную жизнь.
[1] Фордевинд – курс, при котором ветер направлен в корму корабля, «попутный ветер» (здесь и далее прим. автора)
[2] Левентик – положение ветра по отношению к судну, когда ветер дует спереди.
[3] Червонец — традиционное русское название золотых монет.
С крыши. Три рассказа
Лия Барабанова — прозаик. Родилась в 1959 году в Ленинграде.
Закончила Ленинградский Механический институт (Военмех). Живет в Москве. Рассказы публиковались в журналах и сетевых изданиях: «Русский пионер», «Юность», «Орёл + ХХI век», «Культурная Хроника», «Пашня».
Гладиатор
— Девчонки, прячьтесь! Гладиатор ваш идёт!
В отдел вкатывался гость. Все звали его Романычем, то ли по отчеству, то ли это была производная от фамилии. Был он мужчиной в самом расцвете лет. Вообще-то нет. Ему было где-то пятьдесят плюс. Для нас, девчонок, только что выпорхнувших из вузов, он, конечно, был старым дядькой. Романыч именно вкатывался, потому что был кругл и упитан. Двигался частыми шажками, от того и казалось, что он катился, а не шёл. В довершение комичности образа он был отчётливо рыжеват. Говорил тихо и вкрадчиво, с нами — всегда ласково.
Девчонки от Романыча не прятались, девчонки привыкли. Войдя, он торопливо тряс руки мужчинам, чтобы скорее приступить к обходу женской половины отдела автоматизации и программирования. Он фланировал в тесноте столов увереннее парома в норвежских фьордах. Старожилки ещё издали привычно отмахивались от него, и в эти порты он не заходил, устремляясь к магнитам попритягательнее. Магнитам любое развлечение было в радость в рутине ничегонеделания. Смекнув, что Романыч не опасен, что нет ничего страшного в том, что он покрутится рядом, отвесит комплиментик, погладит ручку или плечико, мы разрешали ему эти мелкие вольности. Некоторые даже позволяли его толстеньким пальчикам в рыжих волосках массировать плечи. Надо признать, что делал он это довольно умело и приятно. Мужчины отдела посмеивались над Романычем, но втайне завидовали, иначе откуда бы взялось это ехидное прозвище: Гладиатор! в котором, конечно, не было ни малейшего намёка на героизм.
Если пару дней Романыч не захаживал, нам как будто чего-то не хватало. Всё-таки все мы кошки. И вот что удивительно: стоило кому-то вспомнить, что, мол, Романыча давно не видно, как в тот же момент открывалась дверь, и вот он — весь тут, будто ждал за дверью. Его было легко накликать и легко прогнать под дурное настроение — он никогда не обижался. Романыч был лёгкий, как шар, надутый гелием: отпусти веревочку, и он улетит. Особенно стремительно Романыч улетал, когда наш начальник неожиданно показывался из своего кабинета и одним взглядом выдворял его в направлении планового отдела.
Отдельным удовольствием было наблюдать за Романычем, когда появлялась новенькая. Мы с нетерпением ждали первого полёта мохнатого шмеля вокруг невинной жертвы. Серыми цаплями весь отдел подсматривал из камышей.
Однажды мы поступили подло, когда новенькая оказалась дочкой начальника отдела. Не предупредили Романыча. Был скандал, и целую неделю сластолюбец-лайт обходил отдел автоматизации и программирования стороной. Затем был помилован, и все пошло по-прежнему.
Романыч снова гладил, гладил, гладил, А дочка начальника, оказывается, пришла к нам бездельничать уже беременной и через положенный срок ушла в декрет, и больше мы её никогда не видели.
Случилось как-то, что Романыч пропал надолго. Гонец, отправленный в плановый отдел, сообщил, что наш рыжий обожатель в больнице с обострением чего-то там. Мы купили апельсины и отправились навестить Гладиатора. В палате на краю постели Романыча сидела женщина и нежно поглаживала его пухлую руку. Она была настолько худа и прозрачна, что напоминала красивый цветок, когда-то забытый в энциклопедии. Казалось, что она сильно старше Романыча. Как странно было видеть, что женщина гладит Романыча, а не наоборот.
— Это моя Леночка, знакомьтесь! — в голосе Романыча слышались и гордость, и обожание.
Леночка улыбнулась нам ясными глазами и сказала: «Апельсины Вадику нельзя. Вы их заберите, пожалуйста». Голос у неё был чистый и удивительно молодой.
Так мы узнали, что Романыча звали Вадим, что у него была любимая жена и аллергия на цитрусовые.
День в день отбыв полагавшийся после института срок, я без сожаления покинула моё первое место работы. Остались позади три года бесконечных чаепитий и перекуров, овощебазы и колхозы. Ещё через несколько лет я узнала от подруги, задержавшейся в том НИИ дольше меня, что Романыч шагнул с крыши своей многоэтажки. Причину она не знала.
Если гелевый шар выскальзывает из рук, он летит высоко-высоко в небо.
Муха
Рая Мухина презирала гороскопы, а их составителей держала за шарлатанов. Родившиеся со мной в один день могут составить население не самой маленькой европейской страны, — разумно рассуждала Раиса, — и что же, нам поголовно не рекомендуется в июне заключать крупные сделки, а в июле следует всем колхозом смело вступать в новые отношения? Не смешно ли это? Рая избегала любых гаданий, хоть по звёздам, хоть на кофейной гуще. Она не стремилась даже понарошку, приоткрыть занавеску своей судьбы. Она также игнорировала предложения определить, кем она будет в следующей жизни и кем была в прошлой. Непонятно, почему Раиса всё же кликнула на кирпичик со словом «начать», когда монитор сделал ей жутковатое предложение: поведать причину её будущего ухода в иной мир. Ответив на ряд пустяковых вопросов, Раиса получила роковой ответ: «вы умрёте из-за мухи». Рая подивилась изобретательному цинизму авторов затеи — это ж надо так обнаглеть! А если бы она была, скажем, Козлова? К тому же Рае неприятно припомнилось её школьное прозвище — Муха, тем более обидное, что не была она ни приставучей, ни назойливой, и даже внешне, голенастая и белобрысая, не походила на одиозное насекомое. Рая сопротивлялась и даже как-то залепила Вовке, самому противному дразниле в их классе, но в ответ получила от него еще более обидное слово — «мухобойка». Тут надо признать, что Вовка этот что-то знал, но не будем забегать вперёд. В общем, Рая вяло прокляла халтурных предсказателей, выругала себя за досужее любопытство и забыла об этом случае. Как выяснилось позже, забыла на время.
В жизни Раисы наступила не самая светлая полоса — семейная жизнь не сложилась, а каждая попытка новых отношений неизменно заканчивалась разочарованием. Раиса приуныла, печальное понятие «фрустрация» впервые вошло в её жизнь — и, казалось, надолго. Вот тогда Рая Мухина и вспомнила отчего-то про ту муху и не просто вспомнила, а добровольно поселив паразитку в голове, чуть было не вырастила её до размеров слона. Со всех сторон, будто сговорившись, сыпались на Раину голову разнообразные мухи. Начальник на каждом совещании призывал отделять мухи от котлет, дочке в школьном спектакле поручили роль Мухи-цокотухи, а в электричке коробейник, подозрительно смахивавший на бывшего одноклассника Вовку, настойчиво предлагал Рае липкую ленту от мух и мухобойку впридачу. Как-то перед самым закрытием заглянула Рая на художественную выставку, бродила по безлюдным полутемным залам, освещенным лишь софитами над картинами. Тени следовали за Раей из зала в зал. Жутковато стало Раисе, а как осознала, что художника- то зовут Альфонс Муха, так пулей вылетела из музея, не досмотрев экспозицию. В общем, пора было Рае «поговорить об этом» со специалистом, лёжа на удобной кожаной кушеточке.
И тут у Раисы закрутился неожиданный роман, в котором всё складывалось ровно по сценарию любого из тех многочисленных произведений, что печатают под глянцевой обложкой с загорелым мускулистым телом, страстно нависающим над контрастно белоснежной, до предела обнаженной упругой грудью. Поклонник, моложе Раи на десять лет, увлек её таким буйным вихрем, что проклятая муха вылетела из Раиной головы, как пробка из бутылки шампанского, которую перед этим изрядно потрясли.
Июль выдался восхитительным. В то субботнее утро, пока любимый ещё нежился в объятиях Морфея (описать это менее поэтично нет никакой возможности), Рая выпорхнула из постели, села на велосипед и отправилась за пять километров на озеро, чтобы вернуться к милому в
постель с юным румянцем и бокалом свежевыжатого яблочного сока. Все-таки десять лет разницы — это вам не кот наплакал, надо держать себя в тонусе.
После бодрящего купания Рая, свежая, как восьмиклассница, энергично крутила педали, стараясь по возможности не вспотеть. Ей хотелось петь, но в голову неуместно лезли только песни из пионерского детства — эх, хорошо в стране советской жить! Рая ехала по самой обочине, опасаясь встречных, и особенно, попутных грузовиков. И тут ей на руку села мушка из отряда самых мелких и самых кусачих. Рая оторвала правую ладонь от руля, намереваясь прихлопнуть нахалку. И прихлопнула, но в тот же момент переднее колесо въехало в незамеченную выбоину. Велосипед вильнул вправо, влево, потерял баланс, и Рая полетела под откос. Обрыв был не особо и крут, но Раю перемешало с велосипедом, и клубком покатило вниз.
Бинго! — высветились в Раиной голове большими, украшенными горящими лампочками буквами, как в фильмах про Лас-Вегас. Из-за огромных букв мерцающим веером вылетали звезды салюта. Рая силилась понять, причём здесь это дурацкое «бинго», но не успела — сознание покинуло её. Откуда ей было знать, что это рай встречал Раю так, как встречает всех, кто прибывает туда на самом пике счастья.
Эпилог
Мы не знаем точно, насовсем ли убилась Раиса Мухина в том овраге. Не исключаем, что она, полежав там, пришла в себя, и её подобрал красавец на сияющем Порше. И не подбросил ли он Раю с целью дезинфекции и перевязки до своего коттеджа, где, может быть, Раечка и осталась насовсем, припомнив, что тот первый, который ждал её в постели, как-то уж слишком быстро переселился к ней с одной лишь спортивной сумкой.
А если вы верите в сюжеты, знаки судьбы, магию и предсказания, то вы Раечку и убили-с, подложили роковой камушек собственной рукой.
Колечко
Пар над чашей открытого бассейна «Чайка» ворочался, как над баком с кипящим бельём. Злой ветер то и дело размётывал ватные клочья, проясняя видимость, но брешь тут же затягивалась, и цветные шапочки плавающих вновь скрывались в серой живой мгле.
Лика не стала, как положено, сползать в бассейн по лесенке, а канула в воду прямо с бортика. Проплыла под двумя первыми дорожками, по обыкновению занятыми ворчливыми бабками, что вечно болтались там медузами и ненавидели все другие виды фауны.
Видимости на дорожках почти не было, так что протирать запотевшую маску не имело смысла. Лика отмеривала свои обязательные пять ходок — пятьдесят метров туда и столько же обратно, когда кто-то энергично въехал ей в ноги. Обернулась, сняла маску, резанула: «Вы ослепли?» Неосторожный пловец неловко извинился: «Простите. Просто от вас не было никаких вибраций!»
Лике вдруг расхотелось тренироваться, и она перебралась на ленивую медузную дорожку. Проворачивала в голове слова того мужика про вибрации. Да, он прав, давно уже никаких вибраций — одни натужные трепыхания.
На дне что-то блеснуло. С усилием донырнув до находки, Лика зажала предмет в кулаке и устремилась вверх. Это оказалось массивное серебристое кольцо с буквой G, украшенной имитацией бриллиантовых осколков. Дешёвый кич! Кто такое позорное дживанши носит? Лика надела кольцо, чтобы не выронить в воду. Оно пришлось на безымянный палец левой руки.
Да, значит, никаких вибраций, — продолжила Лика горестно рефлексировать уже в раздевалке.
Машинально покрутила кольцо на пальце — вот ведь какой гад! Да чтоб тебе…
В этот момент мимо неё в сторону бассейна аллюром промчался белый халат. Полуодетые дамы вокруг заволновались: «Что, что случилось? Кому-то плохо?»
В гардеробе Лику догнала информация: в бассейне стало плохо мужчине, чуть не утонул, откачивают, вроде бы сердечный приступ.
Спускаясь в метро, она вспомнила про дурацкое кольцо, вдруг почувствовала его тяжесть на пальце.
Фу ты! Что же я его администратору не оставила? — посетовала Лика на свою рассеянность. Возвращаться не было времени, она и так безбожно опаздывала на работу.
Расписываясь в ведомости прихода-ухода, поискала отметку шефа в надежде, что он ещё не на месте. Увы! Оставался шанс проскочить незаметно в свою комнату. Лика глянула в дальний конец коридора — дверь кабинета директора медленно открывалась. Да, что б ты сгорел! Начнёт сейчас отчитывать, — досадовала она, нервно крутанув кольцо на безымянном пальце. В тот же момент донёсся еле уловимый запах дыма. И сразу завыла сирена, захлопали двери кабинетов. Планктон устремился к выходу, подхватив Лику мощным потоком.
К счастью, офис не сгорел. В бизнес-центре проводилась учебная эвакуация. Такое бывало у них пару раз в году.
На следующее утро Лика проснулась с нестерпимым желанием остаться в постели, да и вовсе бы не ходить в свою контору. Работать из дома в своё удовольствие и по своему графику, как какой-нибудь писатель или художник! Не переть в офис пять дней в неделю — маршрутка-метро, не видеть своё гнусное начальство, не унижаться извинениями за опоздания! Да, и надо бы, наконец, отнести это кольцо в бассейн, — вспомнила Лика.
Вскоре грянула пандемия и перевела всю планету на дистанционку.
Поначалу Лика наслаждалась, отдыхала от транспорта, отсыпалась, но уже через месяц начала тяготиться домашним заточением. Ей захотелось сходить в театр, посидеть в баре с подругами. Хоть куда-то выйти, даже — на работу, был бы только повод нарядиться и накраситься.
Пусть бы это всё прямо сейчас закончилось! — со всей страстью пожелала Лика. Но ничего не закончилось и даже не собиралось.
Серебряное колечко с буквой G никогда не исполняло более трёх желаний.
